Иерихонская Роза (СИ) - (Кимера Эрис)

обнимал ее так горячо. Поцелуй Сэрие был со вкусом слез и привкусом боли, поцелуй Сэрие был горячий, неловкий, рваный, как если бы она целовалась впервые в жизни, но было в нем что-то такое, отчего подкашивались ноги, и пустота повисала в голове. Сэрие целовала так горячо, так любяще и страстно, словно вся мировая любовь сосредоточилась в этом поцелуе, и руки ее, слабые и нежные, держали так крепко, словно во что бы то ни стало не хотели отпускать. Эрмера смутилась, растерялась под силой этого поцелуя; а Сэрие остановилась, заглянула в ее глаза, улыбнулась и продолжила целовать, и чувствовалось, что она не может насытиться, не может успокоиться, хочет еще и еще; и Эрмера поняла, что ни один из тех поцелуев, что дарил ей Эстели за тяжелой гардиной, не был поцелуем любви.

— Сэрие, что ты…

— Прогоните меня на улицу, если хотите, отправьте меня в поломойки, если желаете, если я вам неприятна, но молчать, госпожа, молчать я больше не могу!

Так странно было Эрмере, так сладко… Так больно было понимать, что никто и никогда ее не любил, что никому она не была дорога; и в то же время так приятно, так радостно было впервые в жизни чувствовать, что рядом был человек, которому она была нужна и мила, кто хотел целовать ее уродливое лицо и крючковатые пальцы, чьему сердцу она действительно была так дорога!

— И знаете, что я хочу вам сказать, знаете? — шептала Сэрие, не сводя взгляда с ее лица. — Знаете?..

— Откуда же я могу? Ах, у тебя совсем пересохли губы, нужно попросить воды…

— Вы называли меня иерихонской розой! Вы говорили, что я была невзрачной, но расцвела. Но на самом деле, ведь на самом-то деле это вы — сухая колючка, скрывающая в себе прекрасный цветок!

— Ты бредишь, моя милая Сэрие. У тебя жар?

Сэрие улыбалась, не отпускала ее рук, не торопилась уйти. Сэрие было достаточно того, что ее не гонят, что госпожа Эрмера растеряна, но не испугана. И Сэрие была готова долго и упрямо пробиваться к ее сердцу, биться об ее броню, повторять свои клятвы любви и быть рядом до тех пор, пока не дрогнула бы душа госпожи Эрмеры, пока бы та не поверила в искренность и истинность этих странных и, возможно, излишне спонтанно высказанных чувств. Все на свете бы Сэрие отдала за то, чтобы заменить подлого жениха в сердце тетушки, чтобы показать, как сильна и прекрасна ее нежная любовь. Но и Эрмера чувствовала себя иначе, и она понимала, что перемены грядут, и нежные прикосновения белых рук Сэрие будоражили ее кровь, и боли как будто бы не было в ее теле места.

Многое они оставили за собою, но еще большее лежало впереди. Эстели совсем скрылся за пеленой новых чувств и впечатлений, даже его имя не всплывало больше в этом доме. Сэрие хотела встречать с Эрмерой каждое утро, и поэтому неизменно приходила к ее постели, а Эрмера не имела ничего против. Эрмера хотела прогуливаться по душным и пыльным улицам Хрустальной в жаркий полдень, раскрыв над головами узорчатые зонты, а Сэрие была рада возможности побыть вместе. И потерял всякую важность жестокий мир, не особенно милый им обеим, лишилось всякого значения пафосное и озлобленное общество, потеряли всякий смысл страсти и треволнения. Мирно протекала жизнь, недурно шли дела, и столь же легко пали оковы неловких первых прикосновений, столь же привычны стали поцелуи, а иногда до обеда не хотелось вставать с постели. Сэрие была весела, шумна и наивна, Эрмера была строга, осторожна и заботлива, и они дополняли друг друга, и друг в друге они как будто бы нашли то, что, пусть и неосознанно, но искали всю свою недолгую жизнь, и ни одна буря больше не могла взволновать тихую гавань их счастливой жизни.

Сэрие складывала чемоданы, завязывала тюки, и все думала, не совершила ли она ошибку, не взяв с собой то льняное милое платье, а Эрмера заканчивала подсчитывать бюджет и из-под ресниц наблюдала за этими бессмысленными треволнениями.

— Пятнадцать платьев, Сэрие, — сказала она, откладывая перо. — Пятнадцать платьев на четырнадцать дней! Куда уж больше?

— Но Эрма, я же не знаю, какова жизнь так далеко на западе!

— Да ничем она не отличается, говорила же тебе.

— А если им не понравятся розы на моем корсаже?

— Ах, Сэрие!

— А если неожиданно в моду войдет лиловый, а у меня ни одного лилового, только розовое?

— Ты невыносима, Сэрие. Если такое чудо произойдет, мы купим тебе лиловое.

— А если что-то случится с поклажей, пока мы будем на корабле? Например, она упадет в воду! Бриллианты ведь так хорошо тонут, Эрма, что тогда мы привезем? Обещали продемонстрировать всю коллекцию Алмазной Княгини, а выйдет, что она осталась на дне океана!

— Во-первых, Сэрие, мы поплывем через море, а не через океан, — Эрмера видела в ее глазах, что Сэрие не поняла, но махнула на это обстоятельство рукой. — А во-вторых, с главного алмаза я глаз не спущу.

Сэрие задумалась, открыла саквояж, где были аккуратно уложены футляры с бриллиантами, принялась брать их и рассматривать, пытаясь осознать, что Эрмера назвала главным алмазом, как вообще среди них может быть какой-то главный. Эрмера наблюдала за ней, не вмешиваясь, только любовалась ее сосредоточенным лицом; а Сэрие вдруг вскрикнула, стукнула себя кулаком по раскрытой ладони, и добавила:

— Я поняла! Это же вы обо мне, Эрма! Это вы меня так назвали. Опять ваши эвфемизмы!

— Угадала, Сэрие.

Сэрие засмеялась, повернулась к зеркалу, воткнула в волосы заколку, убирая с глаз челку, и, весьма довольная собою, сказала: