Повести и рассказы - Аркадий Аверченко

- Знаешь, ты, по-моему, выше Юлия Цезаря по своему положению. Того убил Брут, а тебя сам бог убил. Ты должен отойти куда-нибудь в уголок и там гордиться. Раскаленные желтки! А почему тут сказано о "растопленном, но остывшем сливочном масле"? Где смысл, где логика? Понимать ли это в том смысле, что оно жидкое, нехолодное, или что оно должно затвердеть? Тогда зачем его растапливать? Боже, боже, как это все странно!

Дверь скрипнула в тот самый момент, когда Громов, раздраженный туманностью поваренной книги, вырвал из нее лист "о куличах" и бросил его в кадочку с мукой.

- На! Теперь это все перемешай!

...Дверь скрипнула, и на пороге появился смущенный Клинков. Не входя в комнату и пытаясь заслонить своей широкой фигурой что-то, прятавшееся сзади него и увенчанное красными перьями, - он разочарованно пролепетал:

- Как... вы уже вернулись? А я думал, что вы еще часок прошатаетесь по рынку.

- А что? Да входи... Чего ты боишься?

- Да уж лучше я не войду...

- Да почему же?

За спиной Клинкова раздался смех, и красные перья закачались.

- Вот видишь, - сказал женский голос. - Я тебе говорила - не надо. Такой день нынче, а ты пристал - пойдем да пойдем!.. Ей-богу, бесстыдник.

- Клинков, Клинков, - укоризненно воскликнул Подходцев. - Когда же ты наконец перестанешь распутничать? Сам же затеял это пасхальное торжество и сам же среди бела дня приводишь жрицу свободной любви...

- Нашли жрицу, - сказала женщина, входя в комнату и осматриваясь. - Со вчерашнего дня жрать было нечего.

- Браво! - закричал Клинков, желая рассеять общее недовольство. - Она тоже каламбурит!! Подходцев, запиши - продадим.

- У человека нет ничего святого, - сурово сказал Громов. - Сударыня, нечего делать, присядьте, отдохните, если вы никуда не спешите.

- Господи! Куда же мне спешить, - улыбнулась эта легкомысленная девица. - Куда, спрашивается, спешить, если меня хозяйка вчера совсем из квартиры выставила?

- Весна - сезон выставок, - сострил Клинков, снимая пальто. Подходцев, запиши. Я разорю этим лучшую редакцию столицы. Ах, как мне жаль, Маруся, что я не могу оказать вам того гостеприимства, на которое вы рассчитывали.

- Уйдите вы, - сердито сказала Маруся, нерешительно присаживаясь на кровать. - Ни на что я не рассчитывала. Отдохну и пойду.

Взгляд ее упал на кадочку с мукой, и она широко раскрыла глаза.

- Ой! Это что вы, господа, делаете?

- Куличи, - серьезно ответил Громов, поднимая измазанное мукой лицо. Только у нас, знаете ли, не ладится...

- Видишь ли, Маруся, - важно заявил Клинков. - Мы решили отпраздновать праздник святой Пасхи по-настоящему. Мы - буржуи!

Маруся встала, осмотрела кадочку и сказала чрезвычайно озабоченно:

- Эх, вы! Кто ж так куличи делает. Высыпайте обратно муку. Хотите, я вам замешу?

Громов удивился.

- Да разве вы умеете?

- Вот тебе раз! Да как же не уметь!

- Уважаемая, достойная Маруся, - обрадовался совершенно измученный загадочностью поварской книги Подходцев. - Вы нас чрезвычайно обяжете...

Увидев такой оборот дела, сконфуженный сначала Клинков принял теперь очень нахальный вид. Заложил руки в карманы и процедил сквозь зубы:

- Теперь вы, господа, понимаете, для чего я ее привел?

- Лучше молчи, пока я тебя не ударил по голове этой лопаткой. По распущенности ты превзошел Гелиогабала!

- Да, пожалуй... - подтвердил самодовольно Клинков. - Во мне сидит римлянин времен упадка.

- Нечего сказать, хорошенькое помещение он себе выбрал. Разведи-ка в этой баночке краску для яиц.

Римлянин времен упадка покорно взял пакетики с краской и отошел в угол, а Подходцев и Громов, предоставив гостье все куличные припасы, стали суетиться около стола.

- Накроем пока стол. Скатерть чистая есть?

- Вот есть... Какая-то черная. Только на ней, к сожалению, маленькое белое пятно.

- Милый мой, ты смотришь на эту вещь негативно. Это белая скатерть, но сплошь залитая чернилами, кроме этого белого места. И, конечно, залил ее Клинков. Он всюду постарается.

- Да уж, - отозвался из угла Клинков, поймавший только последнюю фразу. - Я всегда стараюсь. Я старательный. А вы всегда на меня кричите. Вон Марусю привел. Маруся, поцелуй меня.

- Уйди, уйди, не лезь. Заберите его от меня, или я его вымажу тестом.

Вдруг Подходцев застонал.

- Эх, черррт! Сломался!

- Что?

- Ключ от сардинок. Я попробовал открыть.

- Значит, пропала коробка, - ахнул Громов. - Теперь уж ничего не сделаешь. Помнишь, у нас тоже этак сломался ключ... Мы пробовали открыть ногтями, потом стучали по коробке каблуками, бросали на пол, думая, что она разобьется. Исковеркали - так и пропала коробка...

- И глупо, - отозвался Клинков. - Я тогда же предлагал подложить ее на рельсы, под колесо трамвая. В этих случаях самое верное - трамвай.

- Давайте, я открою, - сказала озабоченная Маруся, отрываясь от места.

- Видите, какая она у меня умница, - вскричал Клинков. - Я знал, что с сардинами что-нибудь случится, и привел ее.

- Отстань! Подходцев, режь колбасу. Знаешь, можно ее этакой звездочкой разложить. Красиво!

- Ножа нет, - сказал Подходцев.

- Можно без ножа, - посоветовал Клинков. - Взять просто откусить кусок и выплюнуть, откусить и выплюнуть, откусить и выплюнуть. Так и нарежем.

- Ничего другого не остается. Кто же этим займется?

Клинков категорически заявил:

- Конечно, я.

- Почему же ты, - поморщился Подходцев. - Уж лучше я.

- Или я!

- Неужели у вас нет ножа? - удивилась Маруся.

Подходцев задумчиво покачал головой.

- Был прекрасный нож. Но пришел этот мошенник Харченко и взял его якобы для того, чтобы убить свою любовницу, которая ему изменила. Любовницы не убил, а просто замошенничал ножик.

- И штопор был; и штопора нет.

- Где же он?

- Неужели ты не знаешь? Клинков погубил штопор; ему, после обильных возлияний, пришла на улице в голову мысль: откупорить земной шар.

- Вот свинья-то. Как же он это сделал?

- Вынул штопор и стал ввинчивать в деревянную тротуарную тумбу. Это, говорит, пробка, и я, говорит, откупорю земной шар.

- Неужели я это сделал? - с сомнением спросил Клинков.

- Конечно. На прошлой неделе. Уж я не говорю о рюмках - все перебиты. И перебил Клинков.

- Все я да я... Впрочем, братцы, обо мне не думайте: я буду пить из чернильницы.

- Нет, чернильница моя, - ты можешь взять себе пепельницу. Или сделай из бумаги трубочку.

* * *

Маруся с изумлением слушала эти странные разговоры; потом вытерла руки о фартук, сооруженный из наволочки, и, взяв карандаш и бумагу, молча стала писать...

- Каламбур записываешь? - спросил Клинков.

- Я записала тут, что купить надо. Вилок, ножей, штопор, рюмки и тарелки. Покупайте посуду, где брак, - там дешевле... Всего рубля на четыре выйдет.

- Дай денег, - обратился Клинков к Подходцеву.

- Что ты, милый? Я последние за муку отдал.

- Ну, ты дай.

- Я тоже все истратил. Да ведь у тебя должны быть?

Клинков смущенно приблизил бумагу к глазам и сказал:

- Едва ли по этой записке отпустят.

- Почему?

- Тарелка через "ять" написана. Потом "периц" через "и". Такого перца ни в одной лавке не найдешь.

- Клинков! - сурово сказал Подходцев. - Ты что-то подозрительно завертелся! Куда ты дел деньги, а?

- Никуда. Вон они. Видишь - пять рублей.

- Так за чем же остановка?

- Видите ли, - смутился Клинков, - Я думаю, что эти деньги... я... должен... отдать... Марусе...

- Мне? - искренно удивилась Маруся. - За что?

- Ну... ты понимаешь... по справедливости... я же тебя привел... оторвал от дела...

- И верно! - сухо сказал Подходцев. - Отдай ей.

Маруся вдруг засуетилась, сняла с себя фартук, одернула засученные рукава, схватила шляпу и стала надевать ее дрожащими руками.

- До свиданья... я пойду... я не думала, что вы так... А вы... Скверно! Стыдно вам.

- Подходцев дурак и Клинков дурак, - решительно заявил Громов. Маруся! Мы вас просим остаться. Деньги эти, конечно, пойдут на покупку ножей и прочих тарелок, и я надеюсь, что мы вместе разговеемся, мы с вами куличом, а эти два осла - сеном.

- Ура! - вскричал Клинков. - Дай я тебя поцелую.

- Отстаньте... - улыбнулась сквозь слезы огорченная гостья. - Вы лучше мне покажите, где печь куличи-то.

- О, моя путеводная звезда! Конечно, у хозяйки! У нее этакая печь есть, в которой даже нас, трех отроков, можно изжарить. Мэджи! Вашу руку, достойнейшая, - я вас провожу к хозяйке.

Когда они вышли, Громов сказал задумчиво:

- В сущности, очень порядочная девушка.

- Да... А Клинков осел.

- Конечно. Это не мешает ему быть ослом. Как ты думаешь, она не нарушит ансамбля, если мы ее попросим освятить в церкви кулич и потом разговеться с нами?

- Почему же... Ведь ты сам же говорил, что она порядочная девушка.

- А Клинков осел. Верно?

- Клинков, конечно, осел. Смотреть на него противно.

А поздно ночью, когда все трое, язвя, по обыкновению, друг друга, валялись одетые в кроватях в ожидании свяченого кулича, - кулич пришел под бодрый звон колоколов - кулич, увенчанный розаном и несомый разрумянившейся Марусей, "вторым розаном", как ее галантно назвал Клинков.