Виталий Головачев и Мария Петровых в письмах военных лет, 1941–1943 - Анастасия Ивановна Головкина

Ариной. Весь июль прошел в хождении с Ариной по докторам (должна была в Переделкине организоваться дошкольная группа, и мне надо было достать врачебную справку. Группа так и не организовалась, но справку о том, что Арина может находиться в детском коллективе, я получила).

Арину проверили досконально в детском тубдиспансере. Врачиха при рентгене нашла у нее следы эритемы — уплотнение корня правого легкого (она сказала, что эти эритемные последствия достаточно быстро и благополучно ликвидируются) и бронхит, который, впрочем, имеется почти у всех ребят, приехавших из Чистополя.

Передай Петровской[47] мой горячий привет и такую же благодарность за Арину.

Аринка чувствует себя хорошо, температура все время нормальная. Делали ей анализ крови. РОЭ у нее 6 мм, гемоглобин 60 %. С 6-го августа Арина и мама живут в Переделкине у Клавы. Питание Арина получает в лет. лагере (там организовали лет. лагерь для ребят школьного возраста). Там же у Клавы живут и чумазые Россельсы. Мы с Лялей (чаще она, чем я) через день возили оттуда хлеб и кое-чем помогали в быту. Мама совершенно сыта, супу дают много и кроме того у нее есть крупы и лапша. Клава — это ангел Божий, с нею очень хорошо.

(Сейчас мне придется прервать письмо и постирать, а потом буду писать дальше).

В июле я очень мучилась вопросом — куда ехать: в Переделкино или в Валентиновку[48]. Лёля[49] очень звала, но у нее открылся туберкул. процесс, и я побоялась за Арину.

Не могу толком понять, что с Еленой; она каждый раз говорит разное. Сейчас она на месяц освобождена от работы, но в санаторий поехать повелитель[50] ей не разрешил. Я сатанею, думая о нем.

На сентябрь она все-таки м.б. уедет, и тогда мама с Ариной будут жить в Валентиновке — за Гришкой нужен уход. Если же Лёля не уедет, мечтаю о том, чтобы сентябрь Арина и мама прожили у Клавы. Лагерь будет только до сентября, так что с питанием получится сложнее, но плита у Клавы хорошая, а продуктов достаточно.

Весь июль я была поглощена карточками, очередями и домом. Ничего не работала. Жила только на продажу хлеба (это, конечно, осуществлялось Лялей). От сознания того, что я не работаю, не зарабатываю, настроение было скверное. А главное — томила и нервировала неопределенность с Ариной, то, что она так долго в Москве. Потому-то я и не писала тебе так долго. Хотелось во что бы то ни стало наладить жизнь и тогда уже написать.

В конце июля наехало на меня стихописание, и я по вечерам в кухне писала, как одержимая. Я хочу послать тебе некоторые из этих стихов[51]. Это, кстати, будет ответом на один из твоих вопросов. И именно поэтому посылаю только для тебя.

Теперь я засела за переводы и буду работать очень много, отвлекаясь только для распределителей и для поездок в Переделкино.

Друг мой самый драгоценный, придется кончать письмо, иначе я рискую его вовсе не отправить.

Я работаю ночами, пью зверский кофе, засела за переводы, но этой ночью нахлынули на меня стихи, и я начала несколько новых, очень для меня важных.

Все-таки их придется отложить, т. к. переводы сделать необходимо.

Вчера была в журнале «Октябрь». Этот цикл, что тебе посылаю, они хотят дать в сентябрьском номере[52].

Скоро едет в Чистополь А. Д. Авдеев[53]. С ним пошлю тебе большое письмо и очень хочу хоть что-нибудь прислать Ксаночке.

Пиши мне, моя самая лучшая, самая любимая. Ляля очень трогательно заботится обо мне. Приехала Юлка, роскошная. Петрусь[54] в командировках.

Как трудно оторваться от этого письма!

Пиши мне, только пиши, главное о себе и о Ксаночке.

Когда я вернулась в Москву, меня ожидал небольшой удар: на имя Фадеева был получен отказ Моссовета мне в двух комнатах. Но я все-таки буду добиваться.

Крепко-крепко целую тебя, моя любимейшая.

Всегда только твоя

М.

Первое стихотворение из этого цикла не посылаю тебе — оно очень плохое. Посылаю тебе еще одно, не из цикла. Если бы ты знала, как все эти стихи раскачали мою глубочайшую боль, как будто подвели к раскрытой могиле! Но м.б. так легче[55].

Пиши мне.

Е. С. Чердынцева — М. С. Петровых в Москву по дороге из Чистополя в Казань

6 октября 1943 года

Моя единственная, моя дорогая!

Прости, что долго молчала. Дела житейские совсем меня захлестнули. Пишу с парохода, на котором еду вместе с Литфондом до Казани. Ксения, конечно, со мной. В. И.[56] с остальным багажом осталась в Чистополе, и скоро Виктор выедет за ней. Сейчас наслаждаюсь одиночеством и вдыхаю его полной грудью. Так прекрасно быть одной (Ксана, конечно, не в счет).

<…>

Прощай, сердце мое, душа моя. Так хочется говорить с тобой. В твоем горе с Виталием я всегда с тобой всем сердцем и всей душой. Ведь только мы с тобой и любили его.

Будь благополучна, любимая моя. Помни обо мне, пиши мне.

Твоя К.

Примечания

1

Виктор Викторович Чердынцев (1912–1971), советский физик, поэт, мемуарист, супруг старшей сестры М. С. Петровых Екатерины Сергеевны.

2

Зинаида Игнатьевна Васильева, супруга скрипача Василия Васильева, солагерника В. Д. Головачева и его коллеги по Медвежьегорскому театру.

3

Срок заключения В. Д. Головачева должен был закончиться 29 июня 1942 г.

4

Екатерина Сергеевна Чердынцева, в девичестве Петровых (1903–1998), старшая сестра М. С. Петровых и ее ближайшая подруга через всю жизнь, мемуарист, исследователь истории рода Петровых-Смирновых, владела английским и немецким языками.

5

Арина Витальевна Головачева (1937–2015), дочь В. Д. Головачева и М. С. Петровых, филолог-славист, кандидат филологических наук, автор многочисленных научных работ, одна из главных составителей посмертных сборников М. С. Петровых.

6

В тот момент молчание Марии Сергеевны объяснялось прежде всего бесконечными хлопотами после пожара в доме Петровых в Сокольниках, который произошел в апреле 1941 года. Но после начала войны перерывы в переписке, упоминаемые корреспондентами в настоящей подборке писем, были связаны с затруднениями в работе почты и переездами людей с места на место (эвакуация, этапирование заключенных из одного лагеря в другой и т. п.).

7

В смысле до освобождения.

8

Варвара Титовна Рыминская (урожд. Окуневская), мать художника Льва Николаевича Рыминского (1913–1971), солагерника В. Д. Головачева