Красная Шапочка - Александр Иванович Красильников

внутри тоже словно дрожит в мелком ознобе… Вот почему она жалела самовары, теперь ей понятно. Они были чем-то похожи на людей, эти искалеченные, валяющиеся то там, то здесь самовары.

И совсем одна осталась Полина Андреевна. Но еще что-то держало ее на земле, что-то связывало с прежним миром — очаг свой, опустевший, но напоминавший каждой мелочью о дочках, муже.

Уже не веря в то, что дом их не сгорел, наоборот, почти уверенная в обратном, она все же поднялась и снова тронулась в нелегкий путь через груды кирпича. Раньше в их доме размещались так называемые «Столичные номера», а еще раньше дом этот принадлежал купцу Ворожихину. Ворожихин выиграл его у купца Платова. На целый квартал дом-то, в четыре этажа. И квартиры, как гостиничные номера: комнаты, а в конце коридоров общие кухни. По низу в нем и кинотеатр «Комсомолец», и универмаг, и радиостудия, и аптека, и овощной магазин, и пошивочное ателье, и детский сад-ясли… Нет, хороший у них дом, теплый зимой, а осенью дождю не поддающийся. Главное, выйдешь из дому-то, сразу все у тебя под руками.

— Все у тебя под руками… — одними губами шептала Полина Андреевна, разглядывая скелет обгоревшего и потому незнакомого здания. — Все у тебя под руками, — еще раз механически повторила она, словно чего-то не понимая или не веря до конца тому, что увидела собственными глазами…

Ну вот, теперь и идти некуда. Что же у нее осталось? Шляпа-берет на голове, крепдешиновое платье, сумка дамская. А в сумке что?.. Это — ключ у тебя, значит, и в квартире порядок, и сама квартира на месте. А тут получается: ключ-то в руках, а квартиры нет… Ложка столовая еще в сумке. Не до еды, зато ложка есть к обеду. Ложка не простая, серебряная, Иваном Филипповичем даренная в день свадьбы. И еще в сумке часы его — «Павел Бурэ». Словно предвидела, что так может получиться, когда дочек собирала в дорогу. Тетя Шура по буфетам лазила, ковры со стен сдирала, пользуясь разрешением Полины Андреевны. Вот тогда и подумала Полина Андреевна, что есть вещи, которые надо все-таки сохранить. Мужнины часы, ее ложка и вот… ключ от квартиры.

Теперь Полина Андреевна брела по направлению к Волге. К Волге потому, что за Волгой у нее и муж и дети, к Волге потому, что за Волгой нет войны и туда выехали все гражданские. Налет кончился, после грохота, визга, свиста, уханья наступило время тихого огня и дыма, пожирающего все, что оставили на его долю авиабомбы.

На площади Павших борцов Полина Андреевна обратила внимание на чудом уцелевшее деревце посреди сквера. Все деревья были как скошены, торчали обгоревшие пеньки, вывороченные с корнями валялись высокие пирамидальные тополя. А этот, молоденький, стоял со срезанной снарядом верхушкой, и на его ветках висело несколько зеленых листочков. «Выживет ли?» — провела по его мягкому стволу рукой Полина Андреевна. Пальцы ее ощущали на своем пути одно, второе, третье пулевые, а вот и осколочное рваное ранения. Ведь еще неизвестно, что предстоит этому деревцу, в каких огнях гореть, какие пули принять… «Может, выживет, — подумала она, уходя дальше к Волге, — молодое еще деревце, может, и выживет. А старым уже не подняться…»

Всю жизнь Полина Андреевна боялась воды, жила на Волге, а воды боялась, и плавать потому не научилась. Теперь, когда она шла к реке, смутно понимала, что ей придется преодолевать себя, если повезет с переправой.

Волга встретила ее хмуро. Красная Слобода виделась там, за гладью воды, недоступной, далекой. У берега не стояло ни одной лодки, ни одного баркаса. Валялись убитые лошади, опрокинутые повозки, в одном месте искореженная военная кухня, отброшенная взрывом к воде, черпала краем котла волжскую воду, словно пила и никак не могла утолить жажду. На краю котла висели остатки каши, которую приготовили бойцам и, видно, не успели разложить по котелкам. То там, то здесь появлялись бойцы и командиры. Им не до Полины Андреевны было, и они не обращали на нее внимания, каждый занимался своим делом. Кто-то крикнул:

— Товарищ лейтенант, полковника Громова ранило, на тот берег его приказано.

— Тяжело ранило?

— Бедро разворотило.

— Нету переправы-то, нету! — кричал с берега командир. Он оглянулся вокруг, желая кого-то увидеть, но наткнулся взглядом на Полину Андреевну. — Ты, мать, уходи отсюда, уходи. На ту сторону все равно не попасть, вот раненых на плотиках переправлять собираемся. — И снова побежал куда-то, на ходу давая распоряжения: — Полковника Громова на плот!.. Боец, иди сюда, — позвал он красноармейца, тащившего минометную треногу. — Вон видишь старенькую женщину, отведи ее в насосную…

Полипа Андреевна даже не подумала о том, что командир, назвавший ее матерью, ровесник, не подумала о том, что, наверное, так она выглядит.

Боец, которому приказали отвести ее, подошел вразвалку. На нем была длинная шинель под ремнем, на ногах зеленые обмотки и тяжелые ботинки. Лицо мальчишечье, немного застенчивое, угрястое. Он нерешительно предложил:

— Пойдемте…

Полина Андреевна покорно пошла за бойцом. Лет восемнадцать ему, не больше, думала она, совсем мальчишка из школы. А боец подождал ее и пошел рядом, подумал, что, может, под руку поддержать надо женщину, а он бежит впереди.

— Чего же вы раньше-то за Волгу не перебрались, мамаша? Там у нас тихо еще.

«Из-за Волги, видно, парень-то, местный», — предположила Полина Андреевна, и он стал ей вроде ближе.

— Семья у меня в Николаевке, и мне туда надо, — выдохнула она первые за много часов слова.

— Ну-ка! — удивился боец. — А ведь я из Николаевки тоже… Будете в слободе, привет передавайте. Мать у меня учительница, Мария Александровна Осьмак. Не знаете такую?

— Нет, семья моя туда эвакуирована, а мы сталинградские сами-то.

— А… — разочарованно протянул парень.

Дальше шли молча.

Оставляя ее под сводами здания насосной станции, паренек сказал:

— Все равно привет передавайте Николаевке, от земляка… кланяйтесь.

— Как звать-то тебя? — спросила уже в спину Полина Андреевна.

— Юрием меня звать… От Юрки кланяйтесь слободе.

Потом она забудет и фамилию красноармейца, и его имя, потому что снова впадет в какое-то странное забытье и очнется только тогда, когда сержант, появившийся в насосной станции, собрав оказавшихся здесь гражданских, скажет:

— Сейчас все пойдете за мной. За городом есть песчаные карьеры, там будете хорониться. А здесь вам нельзя. Тут скоро живого места не останется, на берегу-то. Хоть и теперь его почти нет, живого места…

Снова она шла через весь город.

Сначала они прошли по берегу к Пионерке[2], а потом поднялись на улицу имени Ленина и