Красная Шапочка - Александр Иванович Красильников

— Це у мэнэ ёго фамылия, гарна дюже — Пэрэпэлка… А он сам, як та птыця був, на тракторе идэ своем в поли — письня по стэпу стэлэться…

Так и заснули под тихий говорок тети Кати сестренки, и снился им родной город, в весенней зелени, праздничная майская площадь и дом их рядом с площадью, а возле подъезда мама стоит.

«Где ж вы так долго бегали?» — говорит мама и прижимает их головы к своему животу, гладит рукой по волосам. Трутся Галя и Нина о мамину юбку: мамочка, родненькая, наконец-то ты с нами…

Вот уже пятый день гостят они у тети Кати. Нынче проснулись, а ее не застали — уехала на ферму. На столе по куску ржаного хлеба, кружка молока на двоих, а еще отдельно кусок хлеба и молоко для бабани.

В хозяйстве тети Кати куры, утки, в закуте свинья хрюкает да корова Зорька по ночам тяжело вздыхает, пережевывая жвачку. Утром, когда солнце в небо взойдет, гонит мимо старик пастух стадо, он и Зорьку выводит из хлева на пастьбу. А вот со свиньей Машкой прямо беда. Сожрет арбузные корки, картошку полусгнившую и начинает визжать, будто ее режут. Это она есть требует. Морду с белыми ресницами поднимет, пятачком розовым двигает, хвостик колечком извивается.

— Ну ты и грязная, Машка, — ругает ее Галя, — зачем извалялась вся?

— Хрю-хрю-хрю-хрю, для меня грязь, девочка, самое блаженство, — кажется Гале, отвечает ей Машка.

— Я этого не понимаю, — вздыхает Галя.

— Ты лучше тыкву мне порежь в корыто, хрю-хрю-хрю, — сердится свинья.

— Я и порезала бы тебе еще одну, — объясняет Галя, — но тетя Катя не велела трогать тыкву до ее возвращения.

Машка становится копытцами передних ног на доски огорожи, чтобы получше ее слышала девочка в красной шапочке, и продолжает капризно и требовательно визжать. Галя закрывает уши руками и убегает к уткам.

Утки, когда видят, что Красная Шапочка подошла к ним, вперевалочку идут навстречу, словно собираются посудачить с ней о том о сем. Но это только кажется. На самом деле они тоже ждут, что Галя им даст поесть.

— Обжоры какие! — Галя грозит уткам пальцем. Потом она чешет ногой ногу, наверно, опять блоха прицепилась…

«Доглядать» птицу и свинью Машку приезжает в обед сама тетя Катя, но иногда наказывает своим нечаянным помощницам:

— Картошку, в бадье стоить в синцях, Машке трэба скормыть, часив в двэнадцять.

Вчера тетя Катя сказала, что снова будет звонить из Кисловки в Николаевку, так как видит, что девчата совсем извелись. И Галя с Ниной, позавтракав, пошли на дорогу, на то самое место, где неделю назад высадила их женщина-шофер со стальными зубами. Им казалось, раз тут их высадили, здесь и подобрать должны. А может, и мама поедет той самой дорогой из Сталинграда, как они ехали. Но машина с папой и с мамой все не приезжала. Шли мимо военные грузовики на Сталинград, и то случайные на этой дороге, потому что она не главная, а как маленький приток к большой реке.

— До свиданья, Красная Шапочка! — махали Галке из грузовика красноармейцы.

И Галка поднималась на цыпочки, чтобы казаться большой, и тоже махала бойцам. А Нина не махала, потому что красноармейцы кричали Красной Шапочке, а не ей, словно знали, как Галку во дворе и в школе зовут, словно она давнишняя их знакомая. Галка даже немножко пробежала за одним грузовиком и закричала в ответ звонко:

— До свидания, до свидания!

Через два дня в школу идти, первое сентября будет, а они в степи затерялись и вполне могут опоздать на первый урок! А чего хорошего опаздывать, да еще на самый первый урок! Интересно, какая учительница будет у Галки и у нее, Нины, если будут учиться в Николаевке.

Вечером тетя Катя рассказывала:

— Бисова людына! Кажу — Белякови диты батьку дождают, да вин там у вас, а вона: «Беляков вакуацией займается, нэ бачилы ёго». Так вы ж разыщить, сукины диты, батьку! Вакуация, вакуация!.. Я им дала чиртив — зашевэлятся…

«Знать бы дорогу, узел в руки и — в Николаевку пешком пойти. А там придешь, кого и где искать? Опять не годится… Нет, видно, придется на хуторе дожидаться. Да и Галка — ребенок совсем, куда с ней пойдешь?» — так размышляла Нина, огорченная ничего не выяснившим разговором с Николаевкой. Галка-то не задумывалась о таком, а Нина и про то думала: сколько ж они с сестренкой на шее у тети Кати сидеть будут? Еще хорошо, как говорит тетя Катя, Гриша ушел в армию, обеспечив их с мамкой хлебушком и прочим, что пока не приходится с куска на кусок перебиваться, но тот Гришин запас, он тоже край имеет. В зиму эту, говорит тетя Катя, корову или на мясо, или продать придется, потому что кормов нет и нигде их не возьмешь. Свинья Машка так и откармливается на мясо, а корову жалко…

Нине Зорьку совсем не жалко, потому что бодучая. Один раз, когда тетя Катя доила ее, подошла Нина к Зорьке, хотела погладить, а та как мотнет головой, были б рога, запорола бы девчонку.

— Ты, дочка, отойды от ии. И вправду говорють: бодливий корови бог рогив нэ дав.

Тетя Катя жалела Зорьку, потому что ее-то она не бодала, отдавала все молоко. А молоко это, объясняла тетя Катя, — и масло, и творог, и сметана.

— А илы вы, дивчаткы, чи ни, варинэць? — спрашивала тетя Катя и поглядывала из-под брюха коровы на сестренок. Спрашивала, а руки у нее сами по себе выжимали белые струйки, которые, журча, взбивали пену в бадье. Попробовать бы подоить, да разве Зорька позволит подойти к ней чужим. И так вон как размахивает хвостом. Того и гляди хлестнет тетю Катю по глазам. Но тетя Катя приноровилась, и хвост ее не достает. А журчание струек о бока бидона как музыка… Вот только руки у тети Кати от той музыки совсем не как у пианиста, а жесткие, в трещинах и плохо сгибаются. Как-то тетя Катя взяла в свою ладонь ладошку Гали, и Галя засмеялась, увидев, что ее рука в большой тяжелой тети-Катиной кажется игрушечной, ненастоящей.

— Вот бы мне такие руки, сильные, большие, — позавидовала она вслух.

— Будут ще, успиется, вэлыкою станэшь, поработають рученьки твои и будуть в жылах, да вот с такыми узлами на суставах. И будэ их, рученьки твои, по ночам ломытэмо, аж нэ заспышь боли… Ты, Галка,