Мёд и немного полыни - Мария Омар

колхозники, получала трудодни – чернильные чёрточки в толстой тетради, на которые осенью с урожая обещали выдать хлеб. А не сделаешь норму – засудят.

Люди с оглядкой шептались, что вдову Назиру зарезали в собственном доме. Поплатилась за припрятанный мешок зерна. Маленький сын успел спрятаться и видел, что сделали с матерью. Убили односельчане. Они были связаны с властью, поэтому все молчали. Ақыр заман – конец света, может, он наступил? Страшное время, когда могут упечь в тюрьму за десяток колосков, а убийцы гуляют на воле.

Акбалжан погоняет исхудавшую лошадь. Разве помогут эти думы? Нет, надо просто ехать вперёд. Хорошо, дом по соседству с управляющим, остаётся надеяться, что к ней бандиты не посмеют зайти. Правда, на ночь лучше положить у двери топор. Говорят, у Жайнаш забрали корову. Силой. Уж на что она боевая, а всё же женщина.

Рядом, укутавшись в пуховый платок поверх фуфайки, сидит шустрая помощница Батима, ей четырнадцать. Нужно привезти с полей сено для колхозных коров. Ветер гонит позёмку, накидывает снег на сани. Повернуть назад? Да ладно, успеем, тут недалеко.

Завывает степь. Ресницы заиндевели, веки открываются с трудом. Кобыла шагает тяжело. Не видно ничего. Кругом только злющая пурга.

Руки и ноги коченеют. Нужно ехать, даже если непонятно куда. Остановишься – замёрзнешь насмерть.

Лошадь резко встаёт.

– Но! Но! – кричит Акбалжан и замолкает.

Кажется, уткнулись в стог. Они с Батимой влезают внутрь. Отсыревшее сено забивается под воротник, колет лицо.

Вьюга насвистывает свои жуткие песни. Батима тихонько сопит, у Акбалжан сна ни в одном глазу. Не убежит ли кобыла? Если потерять колхозное добро, поплатишься. А что тогда будет с Райсой, Куантаем? Надо выжить. Да, Кожабай не вернётся, но нужно жить. Ради детей. Сон склеивает глаза, а в голове стучат только два слова: надо выжить!

Когда проснулись, стихло. Раскопались и увидели лошадь, та жевала засохшую траву из стога. Загрузили сено, уселись сверху. Старая кляча отвезла их в Каратал.

На базе Акбалжан узнала, что умерла Сычиха. Во сне, никого не потревожив.

Вспомнилась их последняя встреча.

«Молодые умирают, а я живу», – сетовала баба Дуся.

«У каждого своя судьба, – вздыхала Акбалжан. – А ты нам нужна».

– У Жайнаш с голодухи дочь умирает, – прошептала, прервав её мысли, Саша.

Акбалжан вскинула голову. Вечером, подоив корову, налила кружку молока, накрыла чистой тряпицей и понесла Жайнаш. Войдя в незапертую дверь, отпрянула. На работе некогда друг друга рассматривать. А тут заметила, как сникла яркая красота соседки, впали щёки, взгляд стал безжизненным.

– Это твоей дочке. – Акбалжан поставила кружку и торопливо вышла.

– Алладан қайтсын![28] – прошелестела вслед Жайнаш.

Тот февраль стал траурным. Многие ушли навсегда. Жайнаш ненадолго пережила свою дочь.

Глава 17

Вкус Победы

Одноногий солдат спустился с холма и идёт по улице, опираясь на костыли. Каратальцы вглядываются: чей? Вдова Ильинична коротко вздыхает. Небольшого роста воин, её сыновья высокие. Ни один пока не вернулся.

Старухе Нагиме некого ждать, все померли с голоду. Молоденькая Алима прищуривается, подставив ладонь ко лбу. Дрожит от лёгкого ветерка.

Дети высыпают гурьбой на дорогу. Галдят, отталкивая друг друга от солдата в выгоревшей гимнастёрке с медалями и замызганных влажной глиной сапогах.

– Это мой папка!

– Нет, мой!

Солдат расставляет костыли шире, чтобы не упасть.

Алима тихонько протискивается вперёд. Муж! Он обхватывает её одной рукой. Вместе идут мимо женщин, что поздравляют их. Алима кивает и смущённо отводит взгляд. Словно хочет быстрее уйти и спрятать свою радость, не видеть боль в чужих глазах.

В мае 1945-го в Каратале пролили больше слёз, чем за четыре года войны. Разные то были слёзы. Сладкие, терпкие, как черёмуховый мёд, – у тех, кто встретился с родными, горькие полынные – у получивших запоздалые похоронки, со вкусом солёной надежды – у тех, кто продолжал ждать.

Акбалжан не ждала. После той посылки с шинелью ей приснился сон. Кожабай в светлом длинном чапане сел на высокого белого коня. Улыбнулся и ускакал, оставив за собой полоску света. Тогда она поняла, что в этой жизни они точно не встретятся.

В честь долгожданной радости из райцентра привезли пилёный сахар. Выдали колхозникам – по одному кубику на человека. Акбалжан досталось три. Дома она развернула кулёк из газеты. Дети уставились на белоснежные кубики. Райса понюхала один, несмело лизнула и просияла:

– Сла-а-адкий!

Куантай схватил второй кубик.

– Подождите! – остановила их Акбалжан. – Всё разом нельзя!

Забрала сахар, отколола маленькие кусочки перочинным ножом. Остальное припрятала: когда ещё доведётся есть сладкое?

Райса и Куантай, причмокивая, рассасывали свои кусочки. Глядя на исхудавшие, но счастливые лица детей, Акбалжан рассмеялась. Впервые с начала войны.

– Мама, теперь всё будет хорошо? – заглянула в глаза Райса.

– Алла қосса[29], – сдержанно ответила мать.

Позже Акбалжан вызвали на собрание в контору. Вместе с другими передовиками наградили медалью за труд в тылу. Она взяла металлический круг на шёлковой ленте в мозолистые руки, рассмотрела внимательно. Дома обернула бархатной красной тряпочкой и убрала в сундук.

Погладила корову и отдала ей свой кусок рафинада:

– А вот тебе, Агустин, награда. Теперь пасись вволю!

Глава 18

Кужур

Как Райса умело замешивает тесто для баурсаков![30] Акбалжан подсыпает муку. Дочке тринадцать. Небольшого роста, крепко сбитая, с сильными руками и тугой чёрной косой. Бойкая, разговорчивая. Любит распевать весёлые башкирские песни, услышанные от соседей. Акбалжан говорит с детьми на казахском, русский они и на улице выучат.

Куантаю десять. Тонкокостный, смуглый, лицом в мать. Сдержанный, делает всё вдумчиво, аккуратно.

Самой Акбалжан тридцать пять. В зеркале жёсткий, будто чужой взгляд. Пытается смягчить, не поддаётся. Немного поправилась. Косы всё такие же длинные, правда, тоньше стали, зато по-прежнему черны, ни одного белого волоска. А говорят, седина от переживаний. Как же! Один бог знает, сколько всего в голове.

В мыслях крутится вчерашний разговор. Кужур, кто бы подумал! Столько времени работали вместе, вроде в её сторону и не смотрел, а тут сразу позвал замуж. Акбалжан опешила:

– Замуж? Я?

Попросила день на раздумья. Больше семи лет прошло с той зимы, как пришла прощальная посылка от Кожабая. Сможет ли она впустить в жизнь нового человека, сумеет ли заботиться о ком-то ещё? Первого мужа выбирать не довелось. Второго полюбила всей душой и потеряла. Может, судьбой предначертано быть одной? А ведь так хочется быть счастливой…

В колхозе Кужура уважали. Сам трудился гуртоправом на совесть и подчиненным спуску не давал. К Акбалжан относился ровно, без лишней строгости, но и без нежных взглядов и тёплых слов. Она чувствовала, что с ним будет надёжно, спокойно. Но как его примут дети, станет ли он для них заботливым отцом, как Кожабай? А если своих захочет?

Кужур родился в день, когда его дед Аманжол вернулся из Мекки. Паломники уходили в хадж в белых одеждах и долгие месяцы шли по холмам и пустыням. Многие гибли в пути от болезней, голода, жажды или от рук разбойников. А дед пришёл как раз к появлению на свет внука. Нарёк младенца Кажимухамбетом. Как и многим, мальчику дали краткое прозвище – Кужур. Иногда называли Мергеном (стрелком) – за меткость. Мог сразить лису издалека. В свои сорок ни разу не был женат. Наверное, не до того было. Только когда война и разруха отступили, решил завести семью.

Мать Кужура Разия не скрывала своего возмущения выбором сына:

– Сколько молодых ходит, бездетных, а ты эту выбрал! Чужих детей будешь растить? Ещё неизвестно, родит ли она тебе!

Кужур молча вышел из дома. Зашёл к Акбалжан узнать ответ.

– Хорошо, – не стала тянуть она. – Я согласна.

Глава 19

Разия, мать Кужура

– Эх, не везёт вам со снохами! – отхлёбывая чай, качала головой соседка Зубайда. – Одна детей бросила, вторая своих привела! Ни к чему хорошему это не приведёт.

У Зубайды были такие круглые щеки, что казалось, она, как хомяк, прячет в них талкан. У её худощавой собеседницы лицо было