Мёд и немного полыни - Мария Омар

огляделась. Акбалжан стирала вещи в тазу.

– Что ж, даже чаю попить не позовёшь? – усмехнулась гостья. – Я молоко принесла. Кожабай любит парное.

– От твоего молока живот заболит, – отрезала Акбалжан, не отрываясь от своего занятия.

Жайнаш развернулась, оставила кувшин у порога и вышла. Куантай побежал к посудине, но мать успела перехватить. Хотела выплеснуть молоко на землю, да рука не поднялась. Отнесла кувшин к забору соседки.

Ночью Акбалжан долго не могла уснуть. Муж давно спал, а она вдыхала его запах. Осторожно гладила по волосам. Боялась, что проснётся утром и всё окажется сном. Он просыпался, обнимал её, и она успокаивалась. С утренним светом дурные мысли казались смешными.

Кожабай носил на плечах Куантая. Для Райсы сделал деревянную куклу.

– Позже научу вас читать, – пообещал.

Справил всем документы, записал жену и детей на свою фамилию. С Жангиром Акбалжан была не зарегистрирована, не до бумажек было.

Вскоре она почувствовала, что беременна. Кожабай, услышав новость, стал ещё бережнее. Не разрешал много работать, поднимать тяжёлое.

– Да что ты, я ж не больная, – говорила она. – Не заметила, как выносила первых.

Близился Новый год. Акбалжан впервые отмечала этот праздник. Муж накануне съездил в райцентр, привёз подарки. Жене – нежную голубую ткань на платье и серебристое колечко в форме крупной капли на тонком ободке. Детям – валенки и сладкие леденцы на палочках. Акбалжан, привыкшая к тёмной грубой одежде, приложила к груди струящийся мягкий атлас и загляделась на себя в зеркало. Кожабай не отрываясь смотрел на неё. Дети радостно бегали вокруг, путаясь в ткани. Про бабу Дусю тоже не забыли. Позвали к себе и вручили ситцевый платок. Сычиха смахнула слезу.

На стол поставили горячую, еще дымящуюся варёную картошку, блестящие солёные грибы и квашеную капусту, что принесла баба Дуся. Разлили чай по жестяным кружкам. Так и встретили 1941 год.

Глава 12

Прерванная весна

В середине апреля тюльпаны выбросили из земли широкие листья, а масло стало жёлтым, оттого что скот вдоволь наедался свежей травы. В один из дней резко похолодало. С потемневшего неба вперемешку с косым дождём посыпались белые хлопья, как мука из мешка щедрой хозяйки. К вечеру снег стал сухим, колючим и пошёл плотной стеной. Пурга накрыла Каратал.

Пока Акбалжан мыла посуду, Кожабай взялся вырезать для детей свистульки. За окном завывала метель.

– Бесқонақ[20], – проговорил он.

– Что такое бесқонақ? – с любопытством спросила Райса.

– А вы не слышали? – Кожабай прищурил один глаз, примеряя, где сделать отверстие в деревянной заготовке. – Однажды в апреле пятеро путников возвращались из дальнего аула, где гостили у сватов. Оделись легко, с утра было тепло. Но тут начался сильный буран. Дорогу замело. Они так и не добрались до дома. В это время лучше не выезжать далеко.

Этой весной Акбалжан хотелось сказать доброе слово каждому. Всё радовало: зелёные листочки, на которые раньше не обращала внимания, весеннее солнце и даже этот рассказ под завывание вьюги и потрескивание дров в печи.

В Каратале в тот год беременные, приметив друг друга, смеялись: и ты тоже? Бабы перестали бегать к повитухе, чтобы изгнать нежеланный плод. Рожай и не думай – еды хватает.

Через неделю небо расчистилось и вновь засияло. Снег стаял, будто устыдившись, что пошёл не вовремя.

Райса с Куантаем целыми днями носились босиком по поляне недалеко от дома. Перед сном Акбалжан отмывала чумазых детей в большом тазу. Волосы мыли настоем золы. Воду грели в казане – Кожабай установил его на печь во дворе.

– Жизнь налаживается, – довольно потирал он ладони. – Скоро будем варить много мяса, встречать гостей, как раньше в доме моего ата.

Подросшая Августина паслась на лугу с другими коровами, перед закатом возвращаясь в сарай. Завидев хозяйку, улыбалась своим пятном. Та не могла дождаться, когда же тёлочка начнёт давать молоко.

Кожабай брал на себя часть работы жены. Приходил поздно. Акбалжан ждала его, снова и снова разогревая самовар. Когда хлопала калитка, подбегала к окну и, завидев мужа, выбегала на крыльцо. Он проводил ладонью по её щеке, заходил в дом и громко звал детей. Обходил весь дом, будто не мог отыскать их. Райса и Куантай прятались под нарами, хихикая. А потом хохотали, когда Кожабай наконец залезал под нары и щекотал им ножки:

– А-а-а, попались!

Наступил июнь. Дети захватили мелководье Урала. Плескались, зажмуривая в восторге глаза. Акбалжан в просторном лёгком платье прогуливалась у берега. Маленький Куантай сначала осторожно ходил по горячим камням, но вскоре запрыгнул в воду и стал бултыхаться на мелкоте.

Дома Акбалжан накормила детей и уложила спать. Подошла к Кожабаю. Он читал газету, привезённую из райцентра. Приобнял жену и погладил округлый живот:

– Жаным[21], думаю, у нас родится дочка, похожая на тебя! Будешь заплетать ей косички, а я научу скакать на лошади.

Утром, когда Кожабай одевался, в дверь громко постучали. Это был помощник управляющего.

– Михалыч сказал – срочно в контору! – крикнул парнишка и побежал дальше.

– Что там стряслось? – Кожабай торопливо собрался и ушёл.

Акбалжан почувствовала внутри беспокойные толчки. Посидев немного, поспешила в коровник. Вскоре вернулся Кожабай, непривычно хмурый.

– Что случилось?

Он помедлил и глухо ответил:

– Война…

Слово отдалось холодом внутри.

– Какая война? Где?

Кожабай обхватил Акбалжан. Обычно они не проявляли чувств перед чужими, но тут она прижалась к мужу.

– Далеко, но дело серьёзное.

– А что теперь будет?

– Пока не знаю…

– Ай, – она схватилась за живот.

– Что с тобой?

– Просто испугалась.

– Ты иди. Полежи.

Акбалжан брела по дороге. Вот только всё наладилось, только зажили по-человечески…

Пришла домой и тяжело опустилась на кровать. Дети подбежали, ластясь, но она велела им выйти. Когда осталась одна, застонала и провалилась в тягучий сон. Проснулась от рези внизу живота.

Глава 13

Не уходи!

Девочка родилась недоношенной. Прожила три дня. Крохотное тельце омыли, прочитали молитву, завернули в белую ткань и похоронили.

Слёзы у Акбалжан исчезли. Только вздыхала и кусала губы. О чём думал Кожабай, одному богу было известно. Стал молчаливее. Только задумчиво брал косу жены и проводил кончиком по своей щеке.

В Каратале начались беспокойные дни. Ощущение беды придавливало невидимой силой, будто тяжёлые камни, меж которыми перетирают зерно. Снова, как в голод, стих детский смех. Люди ждали, что будет дальше.

Кожабай приходил каждый день с тревожными новостями. Увеличили планы. Ужесточили наказание за воровство – чтобы никто не посмел взять из колхоза ни капли молока, ни соломинки. Всё должно отправляться на фронт. Иначе – тюрьма.

Неделя после похорон прошла, как в белёсом тумане, что окутывал Урал по утрам. В тот вечер за ужином Кожабай долго и сосредоточенно размешивал в сорпе айран[22], потом медленно пил из чашки. Акбалжан любила смотреть, как он ест, и теперь, будто пытаясь вернуться в то счастливое время, когда они ждали ребёнка, рассматривала обветренное лицо мужа. Тёмные глаза, нос с горбинкой – раньше он шутил, что дочери лучше бы унаследовать носик от матери.

– Скажи что-нибудь, – попросила Акбалжан.

Он отложил ложку и наконец взглянул на неё:

– Сегодня приезжал уполномоченный, делали списки тех, кого отправят на войну.

– И? – она перестала дышать.

– Начальство пока трогать не будут, у нас бронь.

Акбалжан выдохнула.

– Но я сказал, что пойду добровольцем.

– Зачем?! – прошептала она.

– Я – мужчина. Не могу отсиживаться, если даже восемнадцатилетние мальчишки идут на фронт!

«Не уходи!» – хотелось крикнуть ей, повиснуть на муже и никуда не пускать. Уткнулась лицом ему в грудь. Вся боль, которую сдерживала в последние дни, рвалась наружу.

– Вы не пропадёте. Сказали, семьям солдат будут помогать. – Кожабай обнял её.

– Да не об этом беспокоюсь! – слёзы побежали по её щекам. – Только узнала, что такое счастье. Хочу родить ещё. Почему всё так?

– Война быстро кончится. Ещё лучше будем жить!

До утра просидели на корпешке, расстеленной на полу. Кожабай перебирал косы жены. Касался губами её лица и вдыхал запах степи и солнца.

– Не провожай, – сказал он на рассвете. – Бабы слёзы разведут. Позови бабу Дусю, пусть побудет с вами.

Дети проснулись рано, словно чуя