Мёд и немного полыни - Мария Омар

вокруг сына, обхватив себя руками и раскачиваясь из стороны в сторону. Молилась, чтобы снизошло исцеление. Когда Билялу стало совсем невмочь, он заметался, зашёлся криком. Разия упала без чувств. Очнувшись, ничего не спросила. Сидела, глядя в одну точку, и молча гладила по голове Злиху.

Какат, справив поминки по мужу, уехала в родное село. Через пару лет до Каратала дошли слухи, что она вышла замуж, а потом, потеряв ещё одного ребёнка, умерла сама.

Глава 22

Солёные ладошки

Бабку Рахменкулову, по слухам, боялся даже бородач-отшельник, убивший свою жену. Отсидев срок, он ходил к знахарке замаливать грехи. Эта пожилая татарка, имя которой почему-то никто не называл, казалось, умела всё. Шила одежду, заговаривала болезни, гадала. Женщины бегали к ней по секретным делам.

Если у кого-то ныл зуб, бабка делала кулёк из газеты, поджигала. Потом собирала ваткой сажу с блюдца, клала её на десну. Боль утихала.

Однажды у Райсы заболел зуб да так, что распухло пол-лица. Газетная сажа не помогла. Тогда бабка приложила к её щеке пиявок. Олтуган с ужасом смотрела, как чёрные твари мгновенно присосались к нежной коже сестры и начали раздуваться.

– Вот будешь ещё мамку сосать, тебе поставлю, – пригрозила бабка.

Олтуган до пяти лет не могла оторваться от материнской груди. Посторонние стыдили, а она, прибежав на базу к матери, молча тащила её в закуток, расстёгивала платье и припадала к заветному лакомству. Акбалжан отлучить дочь не могла. Когда поняла, что дальше тянуть некуда, начала мазать грудь маслом с перцем. Совала за пазуху козий хвост, говорили, это отпугнёт. А Олтуган брала тряпку, всё вытирала и продолжала своё. После слов бабки отказалась от грудного молока сама.

Кужур того пуще баловал дочь. Куда только девалась его суровость! Захоти она шкуру золотого барана, и ту б достал.

Завидев издали дочь, Кужур бросал работу, что было для него неслыханной вольностью. Если Олтуган задерживалась в местном магазинчике, он бежал туда.

– Почему моя дочь так долго стоит? – грозно спрашивал Кужур. – Что есть для неё?

Продавец доставал из-под прилавка конфеты, печенье, припрятанные для своих.

Соседка Зубайда донимала Акбалжан:

– Слишком потакаете, нельзя так, вот увидите, вырастет непослушной!

Получив в ответ лишь красноречивый взгляд, Зубайда замолкала, а потом всюду сплетничала:

– За какие заслуги ей достался такой муж – зарабатывает, не пьёт, не гуляет, девчонку, как султаншу, на руках таскает!

Сары қыз – светлая девочка, как прозвали Олтуган из-за белой кожи – обожала сладкое. Зубы чернели острыми треугольниками, а к лету началась золотуха. Кожа чесалась, покрылась зудящими болячками. Бабка Рахменкулова сварила специальную мазь, но на этот раз её средство не помогло. Тогда она сказала, что спасут ребёнка солёная вода и грязи Тузлукколя[39]. Добираться до источника в Беляевский район – два дня пешим ходом.

Акбалжан собрала односельчанок, которые тоже хотели подлечиться, и они отправились в путь. Шли по самому пеклу. На июльском солнце лицо и руки Акбалжан стали ещё темнее, а у Олтуган покраснели, зашелушились. Когда она уставала, мать сажала её к себе на спину и шла дальше.

После двух ночёвок добрели до долины. Степь всюду выгорела, а здесь всё было зелено. Яркая, высокая трава щекотала ноги, пряча в себе ящериц цвета сухой глины, давала приятную прохладу. В низине журчал ручей, образуя в излучинах мелкие озерца. Вокруг – маслянистый ил, покрытый белым налётом соли, и пузатые стебельки бурого солероса.

Люди приходили сюда со всей округи. Совершив омовение, поднимались на холм с надгробными столбами – кулпытасами[40]. Читали молитвы. Говорили, когда-то здесь проходил Великий шёлковый путь, с тех пор осталось древнее захоронение. Спускались по извилистой тропинке с другого склона. Умывались солёной водой, стекающей из каменистой щели.

Закончив с ритуалами, Акбалжан выбрала подходящую яму с грязью. Велела дочери раздеться. Та сняла платьице, поморщившись, потрогала пальчиком тёмную вонючую жижу, захныкала.

– Не хочу-у-у!

– Не для того мы сюда шли, чтобы теперь ты капризничала! – Акбалжан насильно окунула девочку в лунку.

Олтуган заверещала:

– Ай-ай, больно! Щиплет ранки! Отпусти, я папке пожалуюсь!

Акбалжан подержала её ещё минут десять и только потом позволила вылезти.

На солнце грязь стянула кожу, подсохла, стала серой, растрескалась. Как было приятно смывать её в прохладном пресном озере! Вдоволь накупавшись, Акбалжан и Олтуган развели огонь, вскипятили в закопчённом казанке воду, испекли в золе картошку.

Олтуган, обжигая пальцы, очистила кожуру с картофелины. Лизнула солёные ладошки, откусила.

– Ма-а-ам, как вкусно! Давай дома тоже будем так печь на костре!

Так прошли три дня. После похода кожа Олтуган стала здоровой и чистой.

Глава 23

Туфли старшей сестры

Подходя к дому, Акбалжан издали приметила Зубайду. Соседка так торопилась, будто они не виделись двадцать лет.

Тьфу, опять полезет со своими сплетнями. Когда она так таращит глаза, хороших новостей не жди.

– Эй, где ты ходишь? Твою дочь обожгли! – затараторила Зубайда.

Акбалжан ахнула, отшатнулась и тут же услышала плач. У дверей дома на скамейке сидела, поджимая пятки, зарёванная Олтуган. Мать кинулась к ней. Рассмотрела красные волдыри на подошвах. Занесла дочь в сенцы, набрала в таз холодной воды, опустила туда маленькие ножки.

– Как обожглась?

Оказалось, двоюродная сестра толкнула на горячие угли. Олтуган часто пользовалась тем, что её отца побаивались. Прятала у сестёр пальтишки в печке, чтобы они не уходили и играли с ней. Видно, снова довела чем-то.

– Ух, хулиганка! – потрясла кулаком Акбалжан. И понизила голос до шёпота, заслышав шаги мужа в коридоре. – Тише, папка идёт! Скажи, сама наступила, а то сестре достанется.

Увидев отца, Олтуган зарыдала ещё сильнее. Кужур взял её на руки и долго носил по комнате, тихонько напевая. Дочка всхлипывала на отцовском плече, пока не уснула.

Как назло, бабка Рахменкулова ушла в лес за травами.

Утром приехала молоденькая ветврач Ольга Ивановна. Она заезжала в Каратал на двуколке[41], обходила дворы, осматривая больную скотину. Люди заодно показывали свои болячки. Ольга Ивановна велела лечить ожоги тёртой картошкой. Показала, как наложить прохладную массу на волдыри, завязала ноги чистой тканью.

Ветврач деревенским девчонкам казалась богиней. Она носила туфли на каблуках и особым образом повязывала на шею шёлковый платочек.

Чуть поправившись, Олтуган попробовала надеть платок перед зеркалом на такой же манер. Приподнималась на цыпочки, словно у неё каблуки, и, лукаво прикрывая глазки, говорила: «Я – Ольга Ивановна!»

Райса тем временем объявила, что собирается замуж.

– Восемнадцать, молодая ещё, – говорила Акбалжан мужу. – Из Казахстана парень. Сирота. Отец был учителем, арестовали в тридцать седьмом. Мать умерла. Мальчишка скитался. Сейчас чабаном у нас работает.

– Пусть приходит, познакомимся, – ответил Кужур.

Через месяц сыграли свадьбу с гармошкой. Купили невесте белое платье и туфли – редкость для Каратала.

Райса с мужем стали жить отдельно. Олтуган бегала к сестре, которую называла «апа» из-за большой разницы в возрасте. Свадебные туфли так и манили её. Она вечно крутилась в них перед зеркалом, подражая Ольге Ивановне. Раз, когда Райсы не было рядом, сунула ноги в туфли и убежала играть с подружками. Заигравшись, сбросила неудобную обувь и не запомнила где.

Туфли искали чуть ли не всем селом. Так и не нашли. Когда возвращались, Райса молча шла за сестрёнкой и исподтишка щипала её за бок.

Глава 24

Письмо из прошлого

Летом 1955 года почтальон принёс конверт. Акбалжан подозвала сына. Куантай повертел бумажный прямоугольник и спросил:

– А кто у нас из Кемеровской области? Это ж Сибирь!

– Никого вроде… Читай!

Письмо было от Жангира, её первого мужа. Он писал, что хочет увидеть детей, и просил позволения приехать.

Куантай выжидающе посмотрел на мать.

Акбалжан сняла платок и снова надела, туго завязав узел. Вот тебе новости! Что скажет Кужур?

Тот невозмутимо ответил: