Прокурорский надзор - Юрий Лурье

«Что же ты, а? А мы-то собирались представлять тебя на „химию“…» «Одна треть есть?». «В конце апреля». «Ну вот видишь, через месяц. А ты вот такой фортель выкинул… Чего не ешь-то?». Объясняю, как могу, что в изоляции не нуждаюсь и требую перевести в общую палату. Об истинной причине не распространяюсь. Но Семенюк как бы угадал мои мысли: «Тебя переведут, а ты еще чего удумаешь…» Убеждаю его, что если чего и «удумаю», то здесь, в изоляторе, хотя и меньше возможностей, но больше желания. К тому же в этом помещении мне, скорее всего, уготована мученическая кончина от «чрезмерного неупотребления продуктов питания», как сказал бы Андрей Платонов. Похоже, последний довод убедил Александра Владимировича, и после обеда, очевидно, по его указанию меня переводят в общую палату.

Комната большая, светлая, чистая. Стоит восемь кроватей, застеленных свежим бельем. Мне отводится койка у окна. Это на ней две или три недели назад скончался пожилой армянин. Мы были с ним в неплохих отношениях, но, к сожалению, помню только его имя — Степан. Не смотря на то, что кровать эта «блатная» — то есть занимает самое выгодное положение в палате — в углу, у окна, она до сих пор не занята. Зэки по большей части народ суеверный. Мне бояться нечего. Располагаюсь с максимальным комфортом.

В палате живут четверо. Трое «блатных», «авторитетных». Не знаю, каким образом, но они постоянно и подолгу проживают здесь, на «курорте», так называют в зоне больничку. В самом деле, отсутствие проверок и работы, диетпитание, чистое постельное белье делают медпункт притягательным для населения зоны. Но попасть сюда простому «мужику» необыкновенно трудно. Только очень серьезная болезнь сулит небольшой отдых от серой повседневности. Еще больше стремятся в краевую больницу. На что только не идут истосковавшиеся зэки! Вот самые распространенные ухищрения: берется кусок сала, привязывается на нитку. Предварительно его кладут на несколько дней в теплое место — чтобы испортилось. Вот этот «пахучий» шмат сала заглатывают с тем расчетом, чтобы он не достал желудка. Затем через некоторое время вытаскивают и идут к врачу. Не знаю, уж какие реакции происходят в организме, но на лицо все симптомы желтухи, то есть «болезни Боткина». Второй способ хоть на время «слинять» в краевую больницу — глотание «якоря». Это очень болезненная операция и не всякий решится на нее. Но я знаю лично по меньшей мере четверых, проделавших этот трюк. Речь идет о каком-либо металлическом предмете, изготовленном таким образом, чтобы без операционного вмешательства его невозможно было извлечь. Человек добровольно идет на это самоистязание, чтобы месяц-другой «отдохнуть» в Усть-Лабинской тюрьме-больнице. Оперируют там грубо, страшные шрамы остаются на всю жизнь. Говорят, там проходят практику студенты хирургического отделения Краснодарского медицинского института.

Четвертый больной — пожилой «мужик» из пятого отделения. У него открылась язва желудка, должны отправить в Усть-Лабинск. Говорит мало. Лицо желто-зеленого цвета, почти ничего не ест. Неохотно сообщил, что посадила его жена. Больше ничего говорить не стал.

«Блатные» восприняли мое появление настороженно. Несмотря на то, что знают меня. Должность, которую я занимаю, не располагает к откровенности. Обычно на таких местах работают «стукачи» — их сажает на эти стулья оперчасть. Поэтому начинается игра в конспирацию и осторожное «прощупывание». Через несколько дней перестают таиться — очевидно, проверку я прошел успешно. Да я сам стараюсь не вникать в их дела, как говорится, своих «головных болей» хватает. Я весь во власти захватившего меня плана. Но осуществлению его мешает постоянный контроль за каждым моим шагом. Мой враг в белом халате, как может, ограничивает свободу передвижения. А мне это крайне необходимо — ведь только во дворике я могу говорить с кем-нибудь. Кончается это после посещения меня «кумом» — лейтенантом — армянином по кличке «Лямпочка». В долгой беседе он пытается выяснить, откуда я взял лекарство, которым отравился (о том, что это был этаминал натрия они не знают), кто толкнул меня на это, может быть, какие-нибудь неприятности с зэками?… Отвечаю то же, что и раньше. Но заявляю ему, что если не перестанет цепляться ко мне мой недруг, я продолжу голодовку и постараюсь с собой что-нибудь сотворить. У меня здесь репутация решительного человека, выполняющего свои обещания, поэтому с этого момента контроль за мной чисто визуальный, что дает определенную свободу действий.

Часто навещают меня мои знакомцы — Саша Свириденко и Серега Лозовой. Хотя в зоне бытует поговорка, что «здесь друзей нет», я все же считаю их своими друзьями.

Свириденко окончил какой-то Ленинградский институт. Старший брат его умудрился где-то в Карелии перейти нелегально границу Финляндии. Написал Саше. Тот тоже попытался сделать это, но потерпел неудачу. Получил два года условно. Через год купил билет на теплоход, идущий из Ялты в Батуми. Но в тот момент, когда накачивал надувную лодку, готовясь покинуть корабль при максимальном приближении к нейтральным водам, его арестовали два «пассажира». Несмотря на то, что никаких доказательств «попытки перехода границы» не было, а сам он объяснил свои действия «проверкой покупки» (лодку купил в Ялте), Свириденко получил два года с довеском условного срока.

К Лозовому у меня отношение такое, как было лишь к нескольким моим «любимчикам» — боксерам. И дело не только в том, что у себя, в Николаеве, он занимался боксом у моего хорошего знакомого. Меня сразу подкупил интеллект и талантливость этого двадцатидвухлетнего парня. Студент института культуры, он отлично поет и играет на нескольких инструментах. Мастер сочинять остроумные эпиграммы, пишет хорошие стихи. Очень начитан, прекрасный рассказчик. Путешествовал «автостопом» по побережью, остановил «Жигули» с молодым парнем за рулем. Оказалось, тот тоже путешествует. Дальше ехали вместе. Подружились. В откровенной беседе парень признался, что «покуривает» и уже отбыл срок за это. На Михайловском перевале (в 20 км от Геленджика) машину тормознул наряд милиции. При обыске нашли «травку», о существовании которой Сергей не знал. Наркотика было мизерное количество, а для друга это может обернуться большими неприятностями («рецидив»). Понимая, что в первый раз ему могут и не дать срок, Лозовой все взял на себя. Благородство дорого обошлось Сергею — три года. С самого появления его в карантине я стал «опекать» Лозового, привлекая его к помощи в издании газеты и тем самым избавив от работы с этапом. Сделав Сергею «рекламу» в глазах майора Семенюка, расположил к нему замполита. В результате Сергей возглавил клубную работу в зоне.

Приходят почти каждый день, угощая чем-нибудь «вкусненьким». Приносят журналы, книги. Но принести нож оба категорически отказались, понимая, зачем он мне нужен. Дни летят, а осуществить свой замысел мне никак не удается.

Ночью в больничку из ШИЗО приносят девятнадцатилетнего парнишку с пробитой головой. В штрафном изоляторе оказался за предполагаемую попытку побега. Никто не знает, что там случилось, сам он без сознания. Нужна срочная операция. Утром формируют спецэтап, куда неожиданно включают и меня. Это как гром среди ясного неба: в больничку входит после утренней проверки «Князь» и командует сбор. Я оглушен неудачей, но понимаю, что сопротивление бесполезно. Через час наш «автозак» (так официально называется «воронок») покидает «единичку» и начинается трехчасовая тряска по невообразимым дорогам, ведущим из долины реки Пшады, где расположена наша зона, к Краснодарскому шоссе. Неудобство езды по горным тропам усугубляется невозможностью подготовиться к крутому повороту или прыжку с очередного ухаба — в машине нет окон.

Совершенно измотанные многочасовой дорогой, мы в Усть-Лабинске. Несмотря на то, что больница находится в центре города, это та же зона. Вернее, гибрид тюрьмы с зоной. Пройдя уже знакомую процедуру «шмона» и душевую, попадаю в терапевтическое отделение.

Тоска страшная. Лечить меня не от чего — это понимает и лечащий врач и медицинский персонал. Я был готов к тому, что окажусь снова в психиатрической больнице. Ведь отношение у нас к людям, уставшим от жизни, однозначное — «псих». Да неужели непонятно, что только ненормальный человек может выносить все это ни за что! Виноватый понимает, что виноват. Он может обижаться только на самого себя. Может оспаривать только меру наказания. И это в какой-то мере поддерживает. Ведь обмануть можно кого-то, но не себя. И в глубине души человек знает: за дело! Но вот если по чьей-то злой воле попадает невинный? Все вокруг слепы и глухи — я имею ввиду тех, от кого что-то зависит… Ведь уже притчей стала клановая солидарность работников правоохранительных органов! И стимулирует их в этом ПОЛНАЯ БЕЗНАКАЗАННОСТЬ.

Работая в библиотеке и имея возможность читать периодическую печать, я встречал статьи, где приводятся случаи осуждения и даже казни невинных. Но нигде не встречал упоминания о наказании хоть одного непосредственного виновника произвола!