Прокурорский надзор - Юрий Лурье

Написал домой, Людмиле. Сообщил, что буквально со дня на день выхожу. Попросил приехать на свидание, привезти Стасика и вольную одежду. До сих пор я неоднократно писал, просил приехать — у меня накопилось 3 досрочных (до трех суток) свиданий, в том числе и поощрительные. Но Людмила не приезжала. К тому же выяснилось, что письма, отправленные ей по официальному каналу, до нее не доходят. Впрочем, выяснилось это давно. Желая проверить догадку, послал еще несколько писем, НО НИ ОДНО не дошло. Так что посылал я теперь весточки различными нелегальными путями, не указывая обратного адреса, а на конверте пишу девичью фамилию Людмилы. Такие письма доходят. Очевидно, прокуратура не дремлет.

Вызвали к начальнику, сообщили, что приехала жена с ребенком. Дали двое суток…

Вхожу в небольшую комнату в домике — гостинице, предназначенной для встреч с родственниками. Домик этот расположен за пределами промзоны.

Стасик бросается мне на шею, я обнимаю его, прижимаю к себе крепко-крепко… Отпускать не хочется. Людмила здоровается со мной прохладно. Объяснила это позже, когда Стасик вышел из комнаты в туалет. Выяснилось, что у нее «есть другой мужчина», врач, с которым познакомилась, когда попала в больницу по своим «женским делам». Оказывается, ей надо было выговориться, чтобы ее «кто-нибудь понял…». Резонно замечаю, что, чтобы «выговориться», не обязательно ложиться в постель. И в общем-то, по моему разумению, ложатся туда не для того, чтобы поговорить… На это ей сказать нечего, напряженная пауза затягивается, прерывает ее вбежавший в комнату Стасик. Вот теперь единственный смысл моей жизни, мой маленький, мой хороший сыночек…

Людмила рассказывает новости. Мама после моего осуждения и смерти отца сильно сдала. Думает менять квартиру на Ленинград: там мои сестры. Надо отдать Людмиле справедливость — в это время она очень поддерживала маму, помогала ей. Воспользовавшись отсутствием сына, пытаюсь уговорить Люду хорошо подумать — ведь семью необходимо сохранить для Стасика. Обещаю, что никогда не попрекну… Получаю туманное: «… Там видно будет..».

В комнате две кровати. Мы со Стасей ложимся вместе, как часто спали дома на моем диване. Во сне Стасик обнимает меня своей теплой ручонкой. Я боюсь пошевелиться, чтобы не разбудить сыночка. В комнате светло — за зарешеченным окном фонарь. При его свете смотрю и не могу наглядеться на милое детское личико…

Будят нас знакомые мне звуки — утренний развод на работу. Отчаянно фальшивя, выводят бодрые марши трубы. «Бум-бум-бум» — грохочет барабан. Надтреснутыми медными голосами вторят ему литавры. Оркестром руководит мой друг Сергей Лозовой. Ради этого ему пришлось освоить еще один инструмент — трубу. Уж какую там — тромбон, горн или еще как там называется… Я не музыкант, не разбираюсь. Этот оркестр — гордость замполита. Того, что из шоферов… И главная, если не сказать — единственная работа Сереги. Ведь он руководит КМС (культурно-массовой секцией). Или, по-вольному, завклубом. Еще в его обязанности входят ежедневные репетиции с участниками оркестра (за что, кстати, музыканты получают дополнительное питание), а также проведение праздничных мероприятий. Впрочем, это не шибко обременительная нагрузка — довольно часто праздники, как, впрочем, и выходные дни, зэки проводят на своих рабочих местах. Как правило, вечером, на проверке по громкоговорящей объявляется: «… в связи с производственной необходимостью… объявляется рабочим днем… Дни отдыха будут предоставлены по скользящему графику!» Последнее предложение подхватывается сотнями здоровых глоток и оканчивается хохотом. Хохочет вся зона — никто и никогда еще не видел этого «скользящего графика», как и выходного дня, предоставленного в соответствии с этим мифическим графиком. В месяц у каждого работяги почти не бывает больше… одного выходного! Явное нарушение, но кому будешь жаловаться?

«А у вас тут весело», — замечает Людмила. «Ага, очень весело…», — соглашаюсь я. Стасику музыка нравится, он расспрашивает, кто играет на чем. Объясняю, как могу, а самому не по себе… Кончается свидание… Завтракаем остатками «вкусностей», привезенными Людой. В дверь стучится Иван по кличке «Молдованин» — симпатичный черноусый сержант, управляющий этим уголком семейных встреч. «Молдованин» жаден и непорядочен. Корыстолюбие его не знает границ, и на этом умело играют «блатные». Многое из продуктов, привезенных родителями или женами осужденных, каким-то образом оказывается в зоне и отнюдь не у тех, кому было предназначено. За соответствующую мзду, разумеется. Как говорят бесконвойники, каждый день Иван топает к себе домой с тяжелым баулом. А если учесть, что стосковавшиеся родственники привозят, как правило, все самое вкусное, то, полагаю, стол «Молдованина» по обилию деликатесов может сравниться разве что только со столом какого-нибудь крупного номенклатурного работника. Да и с «презренным металлом» проблем нет…

В последний раз прижимаю к себе Стасика, прощаюсь с Людмилой и иду в зону. Меня не обыскивают. Знал бы, прихватил чего-нибудь из продуктов… А так проношу только несколько пачек сигарет, привезенных Людмилой по моей просьбе, ребятам.

Теперь необходимо вооружиться терпением. Прошедшие суд иногда месяцами ждут отправки на «химию». Хотя, чисто логически, человек освобожден, хотя и условно, на «стройки народного хозяйства» дорога ему лежит только через «казенный дом» — то бишь, тюрьму. Но в условиях, когда неделями, а подчас месяцами, еще не осужденные люди находятся в КПЗ или СИЗО без всяких там «бюрократических игр» в виде санкции прокурора, это такая мелочь, что и обращать внимания не стоит…

Слоняюсь по зоне, от нечего делать из «капа» орехового дерева вырезал трубку «Бате» — начальнику отряда. Он давно меня просил. Получилось ничего. После полировки голова хитро прижмурившегося китайского божка ожила. «Батя» доволен. Пожилой, весь седой капитан дотягивает здесь до пенсии. Не скажу, что его уважают или любят — здесь не любят никого — то относятся зэки к нему неплохо, стараются не подводить, чтобы не заменили на какого-нибудь службиста. У нас с ним отношения хорошие — он не раз помогал мне в деликатных вопросах, и мне хотелось сделать ему на память что-нибудь приятное.

По просьбе «прапора» по кличке «Собаковод» вырезал из эбонита головку негра на ручку переключателя передач в его «Москвиче». Повода для «особого» отношения к «Собаководу» у меня нет, хотя и не видел от него тех подлостей, которые в изобилии выпадают на долю других. Любимое его развлечение — неожиданный несильный, но резкий удар ниже пояса, от которого человек сворачивается пополам. И хотя распускают тут руки многие, и большинство зэков даже не обижаются, тем не менее в круг симпатичных мне людей он не входит. Просьбу его я выполнил потому, что никогда не резал из эбонита, и мне было интересно попробовать — тем более, «Собаковод» принес первоклассный инструмент. Кроме того, он обещал кое-какие продукты для «прощального ужина», который я, согласно традиции, хочу устроить друзьям.

Вечером объявили, что завтра утром — на этап. Собрались с друзьями в «КМС» у Сереги. Посидели, полакомились мясом и жаренным картофелем, принесенным с пищеблока поваром, другом Лозового, тоже Сергеем, Бершаком. Обменялись адресами, Сергей спел несколько песен под гитару…

Утром, перед выходом из зоны, демонстративно срываем бирки с фамилией и номером отряда, выбрасываем фески. В той, теперь уже прежней, жизни отсутствие хоть одного из этих атрибутов неволи строго наказывалось.

Садимся в «воронок», как в автобус, — без обычной грызни и понуканий охраны. Везут нас в Краснодарскую тюрьму. Слава богу, без пересадки в «столыпии».

Здесь, в Краснодаре, попадаем в уже знакомую мне «хату» 5 «А». Из прежних обитателей — тех, кого застал этапом из «больнички» — уже никого нет. В камере больше месяца живут мужики с других зон, тоже идущие на «химию».

В «хате» жарко, многие разделись до трусов. Начинается обмен одеждой с теми, кто идет в зону. Те из нас, кто имеет хорошие ботинки, меняет их на «цивильные» туфли, кроссовки. Большим спросом пользуются «зоновские костюмы». Обмениваю свое «шмотье» на вполне приличную рубашку и брюки. За ботинки получаю почти новые польские кроссовки. Все мучаются вопросом — куда пошлют. Говорят, предыдущую партию отправили куда-то за Урал. Проносится слух, что очередной этап будет формироваться на Белую Калитву. Через пару дней новая весть: пошлют в Кемерово… Совершенно неожиданно девять человек, в том числе и меня, вызывают «с вещами». Из нашей зоны только трое. Куда бы это?

Пробыв после обычной процедуры «шмона» часа два в «отстойнике», выходим во двор тюрьмы. Необычно уже то, что с нами идет только один офицер и ведет к воротам. Выкрикивают фамилии, по одному «условно-освобожденные» скрываются в дверях контрольно-пропускного пункта… Доходит очередь и до меня. Выхожу… У ворот ПАЗик веселого желтенького, даже какого-то «солнечного» цвета. У дверцы лейтенант — милиционер. Рассаживаемся на МЯГКИХ сиденьях, каждый старается пристроиться у окна. Нас немного — одиннадцать человек (двое присоединились уже в «отстойнике»), поэтому окон хватает всем. Лейтенант, добродушный малый, говорит, что едет в Белореченск.