Высокая кухня - Жюлья Кернинон

нами совсем ничего не было. Потом мы макали наши абрикосовые слойки в кофе и болтали о всякой ерунде. Вся вчерашняя магия словно испарилась, как будто он смывал ее шлангом прямо у меня на глазах, не давая возможности понять почему. Выходя из бара, он поцеловал меня в щеку, сказал «До встречи, Оттавия», и я вернулась к себе в квартиру.

Я ждала его звонка, но больше он так и не появился. Я вспоминала, как на меня кричал отец, как Кассио без конца говорил, что я ничего не знаю, ничего не понимаю, ничего не стою, что я далеко не красавица, что я бестолковая, что я никакая в постели. Я предположила, что просто опять оплошала. В очередной раз совершила ошибку. Ну конечно, такой хороший парень не захотел бы иметь со мной ничего общего, ну разумеется, я не вызывала никаких особенных чувств у людей, с которыми знакомилась. В конце концов, мне и самой в себе нравилось только одно: то, как я готовлю.

После этого я с головой окунулась в парижскую жизнь. Работала одновременно в нескольких заведениях: хотела расширить свой репертуар и соглашалась на все предложения. Я начала с работы в итальянском ресторане, где нужно было временно кого-то заменить, – меня взяли, потому что я понимала поваров; мало-помалу я стала разбирать французскую речь, и одно за другим слова все отчетливее проступали из общей неразберихи. Когда эта подработка закончилась, я уже достаточно освоилась, чтобы устроиться официанткой в традиционную пивную у вокзала Сен-Лазар.

Какими бы разными ни были кухни, их все объединяло одно: насилие. Повара прижимали меня к холодильникам, скалили свои зубы, испорченные грильяжем. Стоя передо мной – огромные, воняющие потом, с острыми ножами в обеих руках, они обзывали меня шлюхой, потому что я не хотела встречаться с ними после работы. Я боялась их, но, не попадись они мне, я бы, возможно, так и не поняла, что кухне по определению свойственно насилие. Раньше я не была в этом полностью уверена. Я привыкла, что на меня кричали Кассио и отец, поэтому с некоторым облегчением обнаружила, что это отнюдь не только моя участь, а просто один из тех жутких обычаев, которые устанавливают между собой мужчины, если слишком долго оставлять их одних в накаленной обстановке. Это было в равной степени пугающе и знакомо, но, когда все заходило слишком далеко, я меняла место работы.

В одном кафе-бистро в квартале Бельвиль я встретила итальянскую официантку по имени Марина. Она приехала в Париж из Неаполя: поучиться в городе, где изобрели рестораны. Мы подружились и вместе ходили обедать – везде, где могли себе это позволить. Марина хотела стать сомелье и водила меня по разным местечкам пить чудесные вина, мы болтали ночи напролет, она учила меня различать винные послевкусия – конский пот, мокрый цемент, слива, опилки, яблочные огрызки. Возвращаясь домой, я спала как убитая и просыпалась, когда утреннее солнце начинало светить мне прямо в лицо. Я варила кофе, читая Брийя-Саварена[10], делала тосты, принимала душ, надевала наушники и шла гулять по городу. По вечерам меня ждали кукурузный суп, суп с ракушками, лобстер-ролл, соус винегрет, тушеный эндивий, земляника. «Бресская курица», равиоли с тыквой, лимонный пирог с меренгой, торт «Париж–Брест». Оставшуюся энергию я тратила на то, чтобы стараться не думать о Клеме, не ломать себе голову над тем, что произошло, – искать его при этом я не прекращала. Учеба на факультете искусств и открытки, висевшие в его комнате, были единственными зацепками, так что я стала ходить по картинным галереям в надежде случайно столкнуться с ним, хоть как-то приблизиться к нему, а еще на то, что, встретившись со мной, он поймет, что и я ничуть не хуже всех этих картин. Гран-Пале, Пти-Пале, Оранжери, галерея Же-де-Пом. Сезанн. Валлотон. Кусама. Клайн, Дерен, Пикассо. В перерывах между сменами я сидела в пивной на плетеном стуле, сложив ноги по-турецки, и строчила письма Кассио, стараясь, чтобы он ощущал дистанцию между нами, слегка завидовал моему грандиозному путешествию и чувствовал мое отсутствие так же, как я – его. Я отдала бы все что угодно, чтобы он, обезумев от ярости, появился в этой, совсем другой, парижской жизни и устроил мне сцену, как бывало у нас на кухне, – ведь тогда я еще не понимала, что постоянно путаю любовь с яростью.

Времена года сменяли друг друга. Заканчивалась бесконечная парижская зима, начиналась весна, и я знакомилась с самой собой – девушкой по имени Оттавия. Я выгуливала платья по бульварам, плавящимся от жары, за бокалом-другим сидела с Мариной на террасе до двух часов ночи, листала художественные альбомы, устроившись на ступеньках во дворе ресторана, в вагоне метро или утром за круассаном. Я старалась больше не думать о Клеме. Что бы я к нему ни чувствовала, он отверг меня настолько откровенно, что теперь я изо всех сил старалась его забыть. Я работала. Писала Кассио: «Я знаю, что ты спишь, но вот бы я могла позвонить тебе и позвать на завтрак. Я никогда не думала, что смогу жить с мужчиной каждый день. Ты мой максимум. Остальное – невыносимо. Я так скучаю по тебе, любимый». И правда в это верила. Дни тянулись медленно. Приближалась дата моего отъезда: я уехала в конце лета, когда осень была уже на пороге. Я научилась всему, что нужно. Незадолго до возвращения я написала Кассио в своем последнем письме: «Я годами хотела, чтобы между нами возникла прочная связь, и только сейчас поняла, что об этом позаботилось само время – прошли годы, и мы стали неотделимы друг от друга, что бы с нами ни происходило. Sono tornata[11], Кассио Чезаре».

IV

Кассио взял у кого-то машину, чтобы встретить меня во Фьюмичино. Когда я увидела его в аэропорту – черная футболка, белые брюки, очень короткая стрижка, по телу пробежала дрожь. Он сложил мои вещи в багажник, отвез к себе, мы занялись любовью, покурили, послушали музыку, а потом, не говоря ни слова, надели рабочую форму и отправились в ресторан на вечернюю смену, подчиняясь инстинкту возвращения, будто лососи или перелетные птицы.

Я не видела его полгода. За это время изменилась не я одна. Кассио был истощен. Жалкий и озлобленный, он пил водку двойными стопками и в разговоре избегал смотреть мне в глаза. В его блюдах сквозила агрессия: красные омары, чернила каракатиц, ассорти из грусти и злобы, недоваренные овощи, какие-то немыслимые специи.

И все же я вернулась к нему. Мы снова готовили вдвоем, у нас бывали прекрасные и особенные моменты. Три месяца я работала в безграничном удовольствии готовить вместе, как раньше: его такое знакомое, почти неподвижное от напряжения тело, простые и точные движения рук, пощелкивания языком, его запах. Я смотрела, как он чистит яблоки, зачеркивает свои небрежные записи, с закрытыми глазами взвешивает рыбу на руке – именно в такие моменты я любила Кассио сильнее всего. Я в точности знала пределы его терпения и нетерпения. Я познакомилась с ним еще подростком, и это меня оправдывало. Конечно же, я полюбила его за мастерство. Полюбила за все его способности, одному ему присущие качества – большего и не надо было. «Захер». В конечном счете я любила его за этот торт. Любила за идеальный баланс двух коржей генуэзского бисквита, за шоколадную глазурь, за абрикосовый джем. И до сих пор считаю это не худшим основанием для любви.

В том году мы провели свои лучшие совместные недели на кухне. Голубь в виноградном соку. Зимняя капоната. Пасмурные фетучини. Пиратский «Захер». Вечером мы заходили в «Фасси» за мороженым и шли слушать музыку у Кассио. Но вскоре старые проблемы вернулись. Слишком уж часто он подолгу исчезал в туалете, разбивал бокалы, нарывался на драки, так что к концу осени я решила пойти работать в ресторан конкурентов по другую сторону парка. Это была крошечная остерия, рядом с кинотеатром «Аполлон», и там я впервые стала готовить сама. Со мной работала помощница, но никто не давал мне указаний – это