Высокая кухня - Жюлья Кернинон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Меня посетило озарение. Мне не надо завязывать с веществами, я могу это делать just a lil’bit.
– Нет, не можешь, – сказала я, накрывая его одеялом.
Он тут же заснул. Я легла рядом прямо в одежде. Уткнулась головой ему в плечо и крепко обняла. Лежа с ним в постели, я думала лишь о бумажке в кармане моего пальто.
III
Солнце и вода. Сверкающие купола вдали. Стеклянные крыши на берегу Сены. Гран-Пале, Пти-Пале, музей Оранжери. Туристические кораблики бато-муш. Такси. Широкие песчаные дорожки Люксембургского сада. Пруд с корабликами. Платаны, каштаны, липы. Магические слова: «площадь Побед», «крем-кофе», «Тюильри», «улица Аббатис», «крок-месье», «Бато-Лавуар», «Пер-Лашез», «шоссон с яблоком», «Всемирная выставка», «гильотина». Слоеное тесто. Бумажные салфетки. Яркая помада. Париж. Марк Шагал. Эйфелева башня. Зеркальная галерея Версаля. Конные коляски. Париж. Баррикады. Мария-Антуанетта. «Пусть едят пирожные»[8]. Лукавый взгляд Джоконды. Макарон из «Ладюре». София Коппола. «И восходит солнце»[9]. Виктор Гюго. Коко Шанель. Форум де Аль. Вот что приходило мне на ум, когда я думала о Париже, а думала я о нем все чаще и чаще.
Ситуация c Кассио становилась невыносимой. Он швырял мне под ноги раскаленные противни, вилки, улиток. В жаркой, наполненной паром кухне он высыпал на меня голубику, бил хрустальные бокалы, а я стояла перед ним под резким светом неоновых ламп и кричала, кричала, как отец кричал на маму, или молчала, как она, всегда уверенная в своей правоте. Мы теряли время – драгоценное время. Кассио разговаривал со мной очень грубо. Когда мы познакомились, он был просто язвительным, но теперь стал жестоким. Он говорил обо мне гадости за спиной. Критиковал мои блюда, безупречные блюда. Лгал. Ревновал. Изменял. Тайком от меня употреблял вещества все чаще и чаще. И уверял, что не все так плохо.
Несмотря ни на что, я его прощала. В то время я прощала ему все. Уже потом, много лет спустя, я спросила его:
– Как я, такая молодая, могла прощать тебе все это?
И он, не глядя на меня, пожал плечами.
– Знание – сила, но ведь и незнание тоже, Оттавия. В юности ты не понимала, что все это не шутки.
– То, что ты делал?
– Нет. То, что делала ты. Прощала меня.
Это было, наверное, самое дождливое лето за всю историю Рима, город стоял умытый, и вначале я гадала, не отмоет ли этот дождь и нас тоже. С тех пор все мои мысли были заняты отъездом. Мне казалось, что, если я отдалюсь, географически или символически, между нами все наладится. Что, если я буду твердо стоять на своем, Кассио это заметит. Ничто никогда не происходит по одной-единственной причине, их всегда у нас целый клубок. Я прикидывала, чем могла бы заняться во Франции, размышляла о кулинарном искусстве, которому там можно научиться, думала о Сене, о великих шеф-поварах со звездами Мишлен, а еще о том парне, что подошел ко мне в саду и вложил в ладони мысль о Париже. Было любопытно, что же он так срочно хотел мне сообщить.
Однажды в свой выходной я зашла к маме выпить кофе и стала говорить о Париже. Я еще ни с кем это не обсуждала, даже с Антонией и Матильдой. Мама тут же сказала, что, если я захочу уехать, она даст мне денег на билеты с небольшим запасом, но не больше – это все, что у нее есть. Мне придется найти там работу. «Но я слышала, – добавила она после паузы, – что в мире французской кухни происходит много интересного. Вот и поезжай – осенью, например». Я подумала, что мама никогда не перестанет меня удивлять. Откуда она возьмет такие деньги? Когда я спросила, почему она делает мне столь щедрый подарок, немного поразмыслив, она ответила, что поддержит практически любой план, лишь бы я уехала подальше от Кассио. «Не могу я любить человека, который так обращается с моей дочерью. С моей необыкновенной дочерью!» Еще несколько лет назад она сказала мне, что Кассио – настоящий тиран, а когда я возразила, что на самом деле у него тонкая натура, она ответила со всей серьезностью: «Знаешь, Оттавия, а ведь сорбет изобрел Нерон. Кто знает, сколько рабов он заморил, чтобы получился снег с медом». Мне казалось, я понимала, о чем она говорит, но в то же время какая-то часть меня нашептывала: «Может, если бы она не была столь строга ко мне в детстве, я бы теперь не позволяла Кассио так с собой обращаться». Но я не умела выразить своих мыслей, не могла произнести таких слов, поэтому просто уехала. Еще раз поблагодарила маму за щедрость, в аэропорту поцеловала Кассио в губы и улетела в Париж.
Как только самолет приземлился в Шарль де Голль, я почувствовала, что приняла правильное решение. Такси уже везло меня по городу, я смотрела на него из окна – высокие фасады османовских домов, фонтаны, платаны, грязь – и сразу же его полюбила. Так хорошо, так далеко, так непохоже на Рим. Париж, Париж. Неделю назад я написала тому парню – сообщила, что собираюсь приехать. Он ответил: «Позвони, когда будешь на месте». Мама помогла мне снять комнату на полгода: восьмой этаж, двадцатый округ Парижа. Забравшись наверх по черной лестнице, я отдышалась, распаковала вещи, выпила стакан воды и позвонила ему. В трубке слышался перезвон колоколов Сен-Сюльпис. Я сказала, что приехала. Он назначил мне встречу у метро тем же вечером.
Когда я поднялась, он уже был на месте – ждал меня у эскалатора наверху. Мы пошли к нему домой. Он снимал квартиру с окнами во двор на втором этаже современного здания. Одна прямоугольная комната, кухня в углу, отдельная ванная. На полу лежал матрас, а на стене висели открытки. Было тепло, и мы сели с бокалами у него на балконе. Он улыбнулся мне.
– Итак, что привело тебя сюда?
– Кулинария.
Ты.
– Какие планы на завтра?
– Пока не знаю.
Никаких. Какие захочешь.
Я немного нервничала.
– А что у тебя там за открытки?
– Мои любимые картины.
– Покажешь?
Он показал мне открытки, потом мы перекусили, и он предложил куда-нибудь сходить. Мы дошли до кафе, в котором после пары бокалов он перегнулся через круглый мраморный стол и поцеловал меня. Потом он спросил:
– А если Кассио узнает?
– Да черт с ним, – ответила я.
– Нет, а все-таки, что тогда будет?
– Думаю, он захочет тебя убить.
– Отлично. Люблю подраться, – спокойно подытожил он.
На выходе из кафе он обнял меня за плечи, и мы шли немного петляя, стараясь не разделяться. Придя к нему, мы сели на кровать, чтобы снять обувь, а потом он накрыл мою руку своей, наши пальцы переплелись, он повернулся и поцеловал меня, я задержала дыхание, он прошептал «Мне нравится, как ты дышишь», и я накрыла его уши ладонями. Ритм ускорился. Мы избавились от оставшейся одежды, и он вошел в меня осторожно, как грабитель, который точно знает, что он хочет найти, – вдруг все стало решительно другим, мир перевернулся и наконец обрел равновесие. Когда в темноте мы встретились взглядами, мне показалось, что он тоже это чувствует. Прежде чем заснуть, я подумала, что счастливее, чем здесь, в Париже, в его объятиях, я не чувствовала себя еще никогда.
На следующий день он был очень мил, но вел себя сдержанно, проводил в ванную, предложил мне помыть голову. Когда я привела себя в порядок, он повел меня завтракать в кафе. Мы сели прямо напротив друг друга, но улица была с уклоном, его стул покачнулся, наши колени соприкоснулись, и он извинился, как будто несколько часов назад между
