История одной любви - Нотэ Лурье

Через запорошенные снегом окна пробивался бледный свет и доносились приглушенные звуки музыки. Она играла…

Снег заметал «наше крылечко», как мы с Ехевед его прозвали, сыпал в лицо, а я, завороженный, не мог двинуться с места. Стоял, прислушиваясь к чарующим звукам, которым словно вторила метель.

Вес сыпал и сыпал колючий снег, я стоял и тогда, когда музыка оборвалась.

В окнах погас свет…

Вьюга бушевала всю ночь, а к утру ветер утих. Установились ясные дни, и вечера были тихие, светлые. Молодежь заполняла главную улицу, шумную от веселых возгласов ребят, катавшихся на санках и лыжах, игравших в снежки.

Ехевед я нигде не встречал. Только через неделю, потеряв всякую надежду, неподалеку от дома я вдруг увидел ее.

— Ехевед! — радостно воскликнул я.

Она остановилась, растерянно оглянулась и удивленно спросила:

— Соля?! Как ты здесь очутился?

— Я здесь уже почти неделю… Так хотел тебя увидеть… А ты… ты нигде не появляешься, никуда не выходишь, — взволнованно бормотал я.

— Да, я действительно выхожу редко. Много читаю, — пояснила она.

— Пройдемся немного…

— Сейчас не могу. Дома ждут… — тихо, как бы извиняясь, ответила она.

— Тогда завтра?

— Завтра? — переспросила она, сосредоточенно заправляя под белый пуховый платок выбившиеся из-под него золотистые пряди волос. — Завтра я уезжаю.

— Уже? Уезжаешь?! — Меня словно громом поразило это известие. — Каким поездом?

— Вечерним. Уже договорилась с возчиком Ошером. Это я от него иду.

— Если так, я тоже поеду завтра… Ты ничего не имеешь против? — спросил я полушутя-полусерьезно.

— Хорошо. Значит, поедем вместе, — улыбнувшись, сказала она и протянула застывшую ладошку.

— Подожди еще секунду, Ехевед. Я ведь так давно тебя не видел. Постоим еще немного, — попросил я.

— Не могу, — мягким движением она высвободила свою руку и взглянула мне прямо в глаза. — Завтра… Завтра мы ведь увидимся…

Она ушла.

Я смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду. Потом поспешил к возчику Ошеру, сказать, что завтра тоже еду вечерним поездом. Мы договорились, что сначала он заедет к Ехевед, а потом уже возьмет меня.

Всю ночь я не сомкнул глаз, представляя, как мы сидим с Ехевед близко-близко друг возле друга в санях, потом в поезде. Я держу ее руку в своей, вижу знакомую светлую улыбку на милом, родном лице. Мы разговариваем. Мне ведь надо так много ей сказать и еще больше узнать от нее.

В условленное время Ошер подъехал, но Ехевед, к моему большому изумлению, в санях не было. Шмыгнув в смущении носом, Ошер сказал, что она с ним не едет. Реб Ицхок Певзнер передумал, договорился с другим возчиком — Симхой Рыжим. Реб Ицхок тоже едет на вокзал провожать свою младшенькую. И ему, габе, не подобает, видимо, сидеть в одних санях с комсомольцем.

От этого известия мне стало не по себе, но я ничего не мог изменить и утешился тем, что хоть в поезде мы поедем вместе.

На полпути, неподалеку от запорошенного снегом соснового леса, я услышал позади быстрый топот копыт и скрип полозьев.

— Это они едут, — в сердцах бросил Ошер, осыпая проклятьями Симху Рыжего, который буквально вырывает у него изо рта кусок хлеба.

Я обернулся. В поравнявшихся с нами санях сидела Ехевед, а рядом с ней красивый старик с пышной седой бородой, ее отец. Сани с шумом пронеслись мимо, обдав нас облаком снежной пыли. Вскоре они свернули в лес и скрылись за высокими соснами.

На станцию мы приехали позже.

Когда я вошел в маленький, хорошо натопленный вокзал, там уже не было ни Ехевед, ни ее отца. Вероятно, взяв билет, они куда-то ушли. Я рассчитывал ехать с ней в одном вагоне, но раз так, то я взял билет в бесплацкартный вагон, чтобы потом перейти к ней.

В душном зале, кроме меня, никого не было. Хотелось выйти подышать свежим воздухом, но я опасался, как бы не подумали, будто я ищу Ехевед. Усевшись возле окна, через которое была видна платформа, я решил ждать, пока не подадут состав. С моего наблюдательного пункта будет видно, в какой вагон она сядет.

За окном посыпал снежок, устилая платформу белой, искрящейся пеленой. Вскоре я увидел Ехевед и ее отца. Они о чем-то беседовали, не спеша прогуливаясь под тихо падающим снегом, не приближаясь к вокзалу. Отец, видимо, не хотел, чтобы дочь встретилась со мной.

Я усмехнулся. Гуляйте, гуляйте себе на здоровье. Скоро вы попрощаетесь, Ехевед сядет в вагон, а как только поезд тронется, я сразу же перейду к ней.

Посапывая, к заснеженной платформе подошел поезд, и пассажиры устремились к вагонам. Ехевед в белой шубке и пуховой белой шапочке легко поднялась на ступеньки третьего вагона. Отец с чемоданом в руке последовал за ней. Я сразу же поспешил к своему пятому вагону и остался стоять в тамбуре, дожидаясь, пока вместе с провожающими выйдет и ее отец.

Дежурный по станции ударил в колокол, что висел у двери вокзала. Вскоре прозвучал двойной колокол, а затем и третий — тройной, последний. Раздался хриплый, простуженный гудок локомотива, и, лязгнув буферами, поезд тронулся.

Отец ее не вышел.

Вот этого я никак не ожидал и был вне себя от досады. Нас разделял всего один вагон, но пойти к ней я не мог, там был ее отец. Оставалась одна надежда: может, он выйдет на какой-нибудь ближайшей станции. Я знал, что где-то здесь жили их родственники.

Всякий раз, когда поезд останавливался, я выглядывал из тамбура, страстно желая, чтоб отец Ехевед на этой станции вышел, но он не показывался, и поезд шел дальше.

В Минск мы прибыли ночью. Вокруг было светло от снега, полнолуния и фонарей. Я с тоской смотрел, как из вагона вышла Ехевед, оглянулась, словно ища кого-то, и сразу же поспешила за отцом к ленинградскому поезду, который стоял у второй платформы. Я пошел за ними. Хотелось хоть бы издали видеть ее.

Состав уже был готов к отправлению. Она попрощалась с отцом, поднялась на ступеньки вагона, и поезд тронулся. Кажется, в это мгновение она меня увидела, помахала рукой и исчезла за спиной прыгнувшего на подножку проводника.

Какое-то время я торопливо шел за поездом, потом остановился и повернул назад. Возле вокзала я увидел ее отца. Усталый, как-то сразу постаревший, он, видимо, собирался дожидаться там утреннего поезда, чтобы вернуться в свой заснеженный домик.

К себе в общежитие я шел тихой, окраинной улицей, и именно тогда во мне созрело твердое решение: во что бы то ни стало переехать в Ленинград. Быть с ней хотя бы в одном городе.

К новому учебному году мое горячее желание осуществилось. Не просто было этого добиться. Я готовился днем и ночью. Сдал все экзамены и был зачислен в Ленинградскую консерваторию, на оркестровый факультет по классу виолончели.

Теперь я жил в одном городе с ней и был таким же студентом, как она.

Наше общежитие находилось на Большом проспекте, недалеко от университета. От одной мысли, что Ехевед всего в трех кварталах от меня, сердце радостно замирало. Когда оставалось немного свободного времени, я посещал Эрмитаж, музей Пушкина, Петропавловскую крепость, Смольный. Везде, где бы ни был, я все время озирался по сторонам, надеясь, что встречу ее. Специально проходил мимо университета, однажды даже зашел в актовый зал. Там было полно студентов и студенток, но Ехевед среди них я не видел.

Так прошло несколько месяцев. На случайную встречу я уже перестал рассчитывать, в справочном я узнал номер телефона ее сестры и решил позвонить. Корил себя за то, что раньше этого не сделал. В воскресное утро я спустился в комнату коменданта общежития и, откашлявшись, назвал телефонистке нужный мне номер.

Трубку взяла, вероятно, домработница. Она сказала, что Ехевед вот уже два месяца, как сняла комнату на Восемнадцатой линии и переехала. Женщина сообщила мне адрес.

Каждый день я собирался пойти к Ехевед и всякий раз откладывал. Не мог появиться перед ней в своей выгоревшей косоворотке. После получения стипендии, облачившись в новую рубашку и перелицованный костюм, я отправился на Восемнадцатую линию.

Дом, в котором жила Ехевед, находился в глубине большого двора. Поднявшись на третий этаж, я немного постоял, чтобы перевести дыхание, и позвонил. Только бы застать ее одну…

Дверь открыла хозяйка и, проводив меня по длинному, плохо освещенному коридору, указала на узкую дверь.

Я негромко постучал.

— Войдите, пожалуйста, — донесся из комнаты знакомый голос.

Я вошел. Увидел ее. Сделал неуверенный шаг и остановился.

Ехевед сидела за старинным столиком, обложенным книгами, слегка повернув голову с небрежно сколотыми на затылке золотистыми локонами; она посмотрела на меня так, словно впервые увидела, и вдруг, поднявшись, удивленно и без особой радости спросила:

— Соля?.. Ты?

Я стоял и растерянно смотрел на нее.

Ока подошла поближе, подала руку и довольно безразлично спросила, как я очутился в Ленинграде и от кого узнал ее теперешний адрес.