Наваждение - Вениамин Ефимович Кисилевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я перевернулся на другой бок, о сюжете своей повести старался не думать. Пусть голова отдохнет, проветрится, мысли улягутся. Мне же еще завтра статью писать. О Светке-предательнице тоже не хотел вспоминать, чтобы не заводиться, не растравливать себя. Вот несокрушимый Глеб Крымов наверняка заставил бы себя мгновенно заснуть. На то они и супермены книжно-киношные. Я вдруг вспомнил, что настоящий Крымов, доктор из гостиницы, тоже на удивление быстро засыпал. Лег — и через минуту уже похрапывает, жаловался мне, правда, что здорово уставал в своей командировке. Кровь там, рассказывал, кому-то не ту перелили, неприятности. Мы еще, помнится, потолковали с ним об этом немного. Меня «кровяные» дела заинтересовали не только из-за неистребимого журналистского любопытства. Я сам донор, три раза давал. Дважды, когда студентом был, а потом мужику одному из нашей редакции, в аварию влетевшему. Больше месяца тех, у кого третья группа, отыскивали. Главное, нельзя было сразу собрать людей, запастись, потому что кровь долго стоять не может, портится. Гостиничный Крымов, когда заговорил с ним об этом, объяснил мне, что по закону кровь может в холодильнике три недели храниться, но ни один уважающий себя врач не вольет больному старше недельной.
Не знаю, почему мысли мои потекли по «кровяному» руслу, но результат получился неожиданным — родилась великолепная идея. И ни с кем консультироваться не надо, помощи просить.
Чтобы не «заспать» находку, подбежал к столу, включил лампу, написал одно слово — «кровь» — и поставил жирный восклицательный знак. Заснул после этого легко и просто. Возникшая передо мной несколько минут назад стена рухнула — я заглянул в документы, скрывавшиеся в сейфе Линевского. Он придумал такой консервант крови, который позволяет хранить ее в неизмененном виде… ну, скажем, три месяца. И конечно же это должно иметь оборонное значение, еще какое! Награда мне за противный, незадавшийся день.
Проснулся я поздно, около двенадцати. Обожаю воскресенье. В ванной долго разглядывал свое помятое лицо, медленно, лениво плескался, чистил зубы, потом понежился под душем, сделав под конец струю почти холодной, чтобы взбодриться.
Буду работать, читать — прессы нечитанной накопилось много, — у телевизора подремлю, расслаблюсь. Не исключался вариант, что побриться все же придется, если… Обмануть можно кого угодно, только не себя. Но я старательно гнал от себя мысль, что не решаюсь отлучиться из опасения пропустить Светкин звонок. Сомнительно, чтобы она первая проявила инициативу, но чего не бывает… В том же, что сам ей — сегодня уж точно — звонить не стану, заставлял себя не сомневаться. Душ тому посодействовал или что другое, но вышел я из ванной комнаты энергичным и свежим — капитану Крымову под стать. На кухне, когда мама кормила поздним завтраком, решил вдруг заняться не редакционным заданием, а повестью. Поймал себя на том, что уже не Андреев заказ собираюсь выполнять — самому интересно попридумывать, раскрутить сюжет. Несколько путных идеек появилось. Сделать на хорошем уровне — можно и предложить кому-нибудь, на детективы, Андрей прав, всегда спрос. Чай я допивал уже быстро — «тянуло» к оставленному на столе бухгалтерскому журналу…
4
Иван Семенович, понимая историческую важность момента и из уважения к высокому гостю, облачился в пиджак и выражение лицу придавал соответствующее. Следователь ему понравился. Не мешало бы, конечно, быть постарше, посолидней, и брюки при такой службе мог бы не джинсовые носить, но глаза внимательные, участливые, слушает хорошо. Жаль, не по душе ему — от проницательного Козодоева не укрылось, — когда разговор более широкий, обстоятельный характер принимает, предположения свои он, Иван Семенович, высказывает. А ведь Козодоев тоже не дурак, и книжки почитывает, и фильмы детективные по телевизору смотрит, разумеет, что порой мелочь, деталька на первый взгляд маловажная может громадную роль для следствия сыграть. Но, с другой стороны, понятно и то, что время у сыщиков дорогое, особенно рассиживаться им некогда. Не стал же он, Иван Семенович, распространяться, как с самого утра наперекосяк пошел день, ни в чем удачи не было, как продрог и вымок, добираясь от заболевшего внука домой, и словно чувствовал, что на этом беды не закончатся. Предчувствие такое было.
О том, как обнаружил он в лифтовой кабине мертвую соседку, Ивану Семеновичу приходилось уже рассказывать не раз — родным, знакомым, соседям, — но сейчас очень старался сосредоточиться, не забыть какой-нибудь подробности. Особенно ему казалось важным, в какой позе лежала Галина, потому что был единственным, кто видел ее до извлечения из кабины.
— В домашнем она была, Глеб Дмитриевич, кофточка на ней легкая, туфельки. А погода — сами видите. Получается, — заговорщически поглядел на Крымова, — не с улицы в лифт пришла. И дверь свою, уходя, не заперла. Или, значит, выскочила на минутку, или, — жалостливо скривился, — вывел ее кто силком из квартиры. Но, — с удовольствием это выговорил, — следов борьбы в помещении не обнаружено, чисто все, прибрано. Она, Галина-то, вообще девица аккуратная была, не из нынешних молодых.
Сказанное Козодоевым откровением для Глеба не явилось. И о Галине Неверовой, жившей к тому же достаточно уединенно и замкнуто, знал уже, кажется, побольше, чем сосед, помнивший ее девчушкой. Иван Семенович переключился на обсуждение ее достоинств, но Крымов перехватил инициативу:
— А что из себя представляет другой ваш сосед, Андрей Гурков? Неверова будто бы дружила с ним, ходили друг к другу.
— Андрюха? — оживился Козодоев. — Одно слово, непутевый.
Конечно, и ему досталось — поначалу отец с молоденькой продавщицей из нашего гастронома сбежал, после мамаша на стороне муженька нашла. Шутка ли, в такие кобельковые годы одному хозяином в квартире остаться! Поперву ничего был, журналистику закончил, в многотиражке пристроился, всё по-людски. А потом как шлея под хвост попала — работать бросил, романы какие-то пишет. Только что-то никто не видел, чтобы его гениальные творения напечатали. На что живет — неизвестно, пообносился весь. И друзья к нему такие же свихнутые ходят, за полночь орут, водку глушат.
— А Неверова?
— И Неверова захаживала. Известно, дело молодое, гитара там у них, разговоры всякие. Но, думаю, сам Андрюха не привлекал ее. Не пара он ей. Галина — она жалостливая была, подкармливала бедолагу.
