Наваждение - Вениамин Ефимович Кисилевский

Присел на корточки, хмуро всматриваясь в мертвое лицо девушки, зачем-то потрогал торчащую из ее груди рукоятку. Выпрямился во весь свой внушительный рост, строго оглядел притихших, сразу же признавших его превосходство стариков и угрожающе качнул перед носом толстым пальцем:

— Уголовное дело. Ничего здесь не трогать, не затаптывать следы. Никуда не отлучаться, можете понадобиться. Я сейчас позвоню куда следует. — И, через ступеньку шагая, двинулся вверх.

Иван Семенович почувствовал себя много легче. Появление старушки Митрофановны и, особенно, уверенного, не паникующего соседа с шестого этажа придало ему бодрости. Стараясь не смотреть на Галину, вытащил из кармана смятый, залежавшийся платок, принялся оттирать запятнанную кровью руку. Митрофановна, по-прежнему не убирая и не разжимая кулачков, со скривившимся лицом следила за его стараниями. И вполголоса, словно боясь потревожить мертвенную тишину, причитала:

— Что же это творится на белом свете, Господи? Такая молодая, красивая такая… Жить бы да жить… Совсем озверел народ, нехристи проклятые, душегубы…

Ну вот… Начало положено, жертва найдена, пришла пора появляться сыщику. Конечно же, молодому, ироничному, напористому, но в то же время человеку тонкому — книгочею и эрудиту. И фамилию ему надобно дать хорошую, крепкую, как положено. Не Козодоев же. Можно даже что-нибудь былинное, могучее. Ермаков? Святогоров? Ермаков — неплохо, но столько уже было этих Ермаковых… Я вдруг вспомнил, что в начале зимы прожил пару дней в гостинице с очень симпатичным доктором, тоже командированным. Волевое светлоглазое лицо, высокие скулы, крепко вылепленный подбородок. И рукопожатие его, когда знакомились, было таким же энергичным и надежным, и фамилия соответствовала — Крымов. Решил писать своего сыщика с него. Звание — по молодости — небольшое, но и не маленькое: капитан. Зовут… Глебом, незаезженное имя. Что ж, ваш выход, — Глеб Крымов…

— Садись, Глеб, — кивнул, дописывая что-то, Свиридов.

Крымов подсел к длинному столу, пристроенному перпендикулярно начальническому, отметил про себя, что Петр Петрович сегодня — нечасто случается — в мундире с полковничьими погонами и настроение у него далеко не радужное. В дверь постучали.

— Разрешите, товарищ полковник? — вытянулся на пороге тоненький, розовощекий — не был бы в форме, за мальчишку-старшеклассника сошел бы — лейтенант Гоголев.

Свиридов, по-прежнему не отрывая взгляда от лежащих перед ним бумаг, так же мотнул подбородком на стул. Лейтенант, четко прошагав по кабинету, примостился рядом с Крымовым, положил перед собой тощенькую папку с завязками, подмигнул Глебу.

Вместе с Юркой Гоголевым летом прошлого года появились в Управлении еще три выпускника, но Юрка был единственным, кто мог позволить себе такую вольность по отношению к «старику» капитану. Равно как и то, что обращался к нему — когда начальства при сем не было — по имени и на «ты». Юрку, как все в «конторе», включая хмурых уборщиц и языкатых машинисток, Крымов любил и прощал ему многое. Впрочем, сердиться и уж тем более злиться на него было просто невозможно — легкий человек, светлый, веселый. И Юрой, Юрием его почти не звали — всё больше Юркой или Юрочкой. Гоголев как-то, в шутливом разговоре, выдал, что обязательно станет всемирно известным сыщиком и все еще будут бегать к нему за мудрым советом. Глеб тогда вместе с остальными посмеялся, но Юркиного оптимизма не разделил. Более того, сильно подозревал, что настоящего работника из Юрки не получится. Умен паренек, сметлив, характер есть, но именно легковесность его и веселость, так привлекавшие, обернутся при случае его же недругами.

Свиридов наконец ткнул кончиком пера в бумажный листок, ставя точку, и поднял на них скучные, оплетенные сетью дряблых морщин глаза:

— Доложи, Гоголев, по делу Неверовой.

Краем уха Глеб уже слышал, что нашли в лифте заколотую девушку, и сейчас с интересом узнавал подробности — на место происшествия выезжал Юрка. По Юркиному мнению, убийство мог совершить сосед и вероятный сожитель Неверовой — Андрей Гурков, человек без определенных занятий, возомнивший себя писателем.

— Сосед с ее же этажа? — хмыкнул Свиридов. — Она что же, в лифте к нему ездила?

Юрка приготовился защищать свою версию, но Свиридов предостерегающе выставил перед собой ладонь:

— Страсти-мордасти пока оставим. Выяснились новые обстоятельства. В лаборатории, где работала Галина Неверова, пропали секретные документы. Вместе с ними исчез руководитель лаборатории Виталий Михайлович Линевский. Характеризуется положительно. Но сотрудники полагают, что у него с Неверовой были близкие отношения. Разберись во всем, Крымов, и по возможности быстрей. Там на выходе важное открытие, чуть ли не переворот в науке. Кстати, имеющее отношение к военному ведомству. Линевский этот, говорят, талантище, получал лестные предложения, в том числе оттуда. Знакомься с делом, приступай немедленно. Докладывать мне постоянно…

Закрутилось колесо… Я устало потянулся, выбрался из-за стола, раздвинул шторы. Ни одного светящегося окна вокруг, ни живой души на улице. Только ветер никак не угомонится, швыряет в стекло какую-то серую слизь. Об исчезновении товарища Линевского я до последнего момента думать не думал. Само собой вдруг выползло. Ладно, там разберемся. Куда он, интересно, девался? Документы хранились в сейфе, ключ от которого он никому не доверял. Галке тоже? По идее, да — в конце концов, она не более чем простая лаборантка. А как же их близкие отношения, о чем поведали следствию бдительные сотрудники? И как вписывается в них подозреваемый Андрей Гурков, бывший журналист, решивший посвятить себя неблагодарному писательскому ремеслу? Но о Гуркове потом, сначала надо разобраться с Линевским. Нет, прежде необходимо хотя бы контурно наметить само открытие. Не вдаваясь в подробности, естественно, но чтобы ясно было, о чем речь.

Открытие — это хуже… Тут с кондачка не сработаешь, нужны специальные знания. В какой отрасли? Тем более, что оно оборонное значение имеет, забугорные разведки из-за него девиц в лифте кончают. Нет, с этим делом нужно толком определиться, чтобы дурачком или откровенным дилетантом не выглядеть. Я начал перебирать в памяти знакомых, которые сумели бы мне посодействовать. Человек пять набралось — профессия моя с ними сводила. Мог бы — сна ни в одном глазу не было — посочинять еще, на время обойти возникшее препятствие, но оно вдруг выросло передо мной неодолимой стеной, не давало ходу дальше. В пачке осталось две сигареты. Решил не испытывать судьбу, попытаться заснуть. Задел уже положен, и немалый, завтра, как говорится. Бог даст день и, соответственно, пищу. Для ума тоже.

Заснуть, однако, не удавалось. Навалилась та степень усталости и взвинченности, с которой даже сну не совладать. Столько часов над рукописью — тяжелейший труд, до помутнения в глазах. Это