Мафия - Ольга Лаврова

- Нужен запас на пять-шесть миллионов. Потеря его помимо финансового удара повлечет крупные деловые осложнения. Монополизируя рынок, мы получаем на руки готовую сеть розничных торговцев с их клиентурой.

- Короче, Крушанский.

- Минуту, Олег Иваныч. И мы берем на себя обязательство их снабжать. Если не выполним, у нас с вами получится не бизнес, а борьба с наркоманией, хе-хе...

Никем не оценена попытка Крушанского сострить. Его воспринимают как полномочного, но нудного бухгалтера фирмы, хотя это не единственная его ипостась.

- Нужны несколько мелких хранилищ.

- Сплошное благоразумие, - скучает Коваль. - Но прав.

- Раз пошел глобальный разговор... потянем ли мы весь рынок? Жуть берет, сколько они дряни выжирают. За народ страшно! - вырывается у Коли.

- Народ перетопчется, - вскидывается Феликс. - Жрут неконкурентоспособные. Но действительно, Олег Иванович, пока торговцы вне нашей системы - их забота, как добывают товар. Для нас же разрозненные поставки... и вообще такой огромный оборот...

Растущее недовольство патрона заставляет его умолкнуть.

- Дело не в обороте, - говорит после паузы Коваль. - Не в деньгах. Безбедно прожить есть много способов... Нет, не понимаете. Ну-ка, сядьте. Я хочу - владеть - всем. Такая вот идея. Это будет не только красиво. Наркотики ключ к власти. Где угодно, над кем угодно. Заведем картотеку потребителей. Сын министра наркоман - считайте, министерство наше. Дочь областного вождя - вождь у нас в кармане. Да человека любого ранга можно скрутить за месяц! Достаточно купить его врача... И мы еще вернемся за подснежниками!

Коля, похоже, увлекся размахом, размечтался. У Феликса в глазах хищный огонек, Крушанский притих в задумчивости: а ведь, чего доброго, и учинит патрон государство в государстве, а Хомутова полна восхищения и гордости.

Коваль проверяет, какое впечатление произвела речь, и усмехается:

- Спасибо за внимание.

Ардабьев сидит в кабинете Знаменского. Оба разместились сбоку стола, чтобы избежать традиционной позиции следователь - допрашиваемый и задать беседе неофициальный характер. Но поначалу Ардабьев с трудом преодолевает скованность, тем более что и Пал Палыч не вполне раскрыт и не испытывает к посетителю безусловного доверия.

- Устроиться по специальности... - говорит он. - Но сегодня можно найти более высокооплачиваемую работу, чем инженер-химик.

Подоплека невысказанного вопроса Ардабьевым сразу уловлена.

- Вы думаете, стремлюсь... Честное слово, нет! Да никакой лаборатории не нужно! Был бы пузырек и пипетка - я вам изготовлю дозу! С прошлым покончено, клянусь!

- Чем безнадежней наркоман, тем искренней клятвы...

Спорить не приходится, Ардабьев, видимо, знает, что суждение следователя верно.

- Конечно, можно рабочим в магазин, - отвечает он, помедлив. - Не пью, не ворую... хоть в Елисеевский. Так рад вольной жизни, что я бы готов. Но жена... если я грузчик - для нее моральный крах.

Звонит внутренний телефон.

- Слушаю... А-а, да есть сведения... Нет, тот, с кем имели дело вчера утром... не могу вслух.

Ардабьев жестом спрашивает, не выйти ли ему, Пал Палыч показывает, чтобы сидел.

- Понял? Действуй... Владимир Игнатьевич, - возобновляет он разговор с Ардабьевым, - я за вас в известной мере должен поручиться, так что потолкуем по душам. Как вам сиделось?

Ардабьев собирается с мыслями.

- Тяжко... Я б всех следователей и судей сажал хоть на месяц, чтоб поняли! Исправительно-трудовая колония... Нельзя там исправиться! Каторга есть каторга, ничего больше!

Он ждет протеста Знаменского, но у того на лице только внимание.

- Говорите, Владимир Игнатьевич, говорите.

- Когда человек попадает на семь, десять лет, то уже... Если есть деньги купить, забыться - он купит. Там не проблема, любые препараты. Нет денег существует система лагерных услуг... известна вам эта мерзость? Сколько там становятся наркоманами!

- А для многих - повышение квалификации, - добавляет горькое признание Пал Палыч. - Сажаешь воришку - получаешь ворюгу, из хулигана созревает бандит. Тайная язва нашей профессии!..

Снова телефонный звонок.

- Извините, занят, - говорит Пал Палыч. Он уменьшает силу звука, так что в дальнейшем аппарат только негромко гудит, и Знаменский не берет трубку.

- Владимир Игнатьевич, действительно излечились?

В беседе наступает перелом в сторону взаимного доверия.

- Сам удивляюсь! Шесть раз корчило! - Ардабьеву и сейчас страшно вспоминать. - Табуретки грыз, Пал Палыч, выл хуже волка... Аж на четвереньках полз к конвою, чтоб спрятали в карцер: чтоб никто из жалости не сунул сигарету или таблетку!

- А теперь? Прежняя обстановка, прежние друзья.

- Этого не боюсь. Есть некоторая растерянность перед жизнью. Когда я садился, иные были порядки... то есть, как выясняется, беспорядки, но беспорядок, который существует очень долго, поневоле принимаешь за порядок. Все примерно одинаково считали: белое-черное, право - лево, если лицом на север, то за спиной юг. А сейчас мозги кувырком.

- Но вы ведь, вероятно, читали газеты? - улыбается Пал Палыч.

- Больше по своей больной проблеме. Думал, правда, за наркотики взялись. А вышел - что творится! При мне в пивном баре: в кружки аэрозоль пускают, называется "раз-пшик", "два-пшика". Пацаны по пять флаконов от пота берут нюхачи! Видел таких в колонии, в столярной мастерской - лаки там. Плодятся, как... - Ардабьев очень взволнован и не находит сравнения. - По-настоящему это никого не волнует, страна занята другим!.. Да и что реально сделаешь? Я читал, двадцать пять миллионов гектаров дикорастущей конопли!

Входит Сажин:

- Пал Палыч, Томин спрашивает, как решаем с...

Знаменский прерывает его жестом и, обернувшись к Ардабьеву, разводит руками: дескать, прошу прощения, дела. Тот встает.

- Насчет работы позвоните во вторник, - говорит Знаменский.

- Спасибо. Жутко не хотелось сюда идти, - признается Ардабьев, принимает подписанный пропуск. - Пал Палыч, разрешите иногда видеться? Раз в неделю на пять минут. Буду у вас под контролем.

- Ну звоните, попробую.

Коваль на заднем сиденье машины смотрит по телевизору злободневную передачу. "Псы" - впереди.

Передача кончается, он выключает телевизор и рассеянно оглядывает окрестности, мелькающие за окном: то ли областной райцентр, то ли далекое московское предместье.

- Стой! - внезапно командует он тому, кто за рулем.

Машина скрипит тормозами. Коваль указывает назад - он заметил что-то для себя интересное, что они проскочили.

Машина подает задним ходом и по его знаку останавливается.

Коваль выходит, держась шагах в двух позади, следуют телохранители.

На противоположной стороне улицы заводские ворота с вывеской: "Фабрика пеньковых изделий". Коваль приближается к ним, читает и перечитывает название. Это его "Эврика!".

Довольный, он возвращается в машину.

Следующий раз тормозит возле будки телефона-автомата.

- Ника! - говорит он, набрав номер. - Я только что сделал ценное изобретение! Одевайся, собирайся, надо отметить.

Курков идет между коттеджей, где начиналась слежки за Снегиревым. Он проделывает тот же путь, но в обратном направлении.

Миновав коттеджи, входит в многоэтажку.

Первым сигналом о неблагополучии ситуации служит почтовый ящик номер 23: сунув мизинец в дырочку, Курков убеждается, что ящик полон.

Поднимается к квартире уже в торопливом беспокойстве.

Дверь с номером 23 опечатана!

Курков стоит перед ней в неприятном раздумье, затем звонит в двадцать четвертую квартиру. Открывает немолодая женщина.

- Простите, а что со Снегиревым? - Он кивает для объяснения на опечатанную дверь, зная, что по фамилии современные соседи зачастую друг другу неизвестны.

- Умер он, - говорит та без скорбной окраски.

Курков щурится:

- Что-то внезапное?

- Наверно.

- Это точно, что умер?

- Меня брали в свидетели, когда квартиру опечатывали. А вы кто ему?

- Сват, - хмуро бросает Курков, спускаясь с лестницы.

Более важные для себя сведения он узнает в лефортовском морге.

Из недр заведения к нему, так сказать, в приемную выходит патологоанатом, молодой, пышущий здоровьем и веселый, в рабочей одежде, то есть в фартуке и резиновых перчатках.

- Добрый день, - приветствует он следователя. - Руки не подаю.

- Недавно вы производили вскрытие человека, который нас интересует, - и Курков показывает фотографию Снегирева.

Патологоанатом смеется:

- Батенька, покажите мне грудную клетку, печень - тогда вспомню. Но лицо!..

- Я попросил в канцелярии ваш акт о причинах смерти.

Врач берет акт:

- Острая сердечная недостаточность. Обычная история: спазм, - и возвращает бумагу Куркову.

- Скажите, доктор, такая смерть... могла быть спровоцирована? Подсыпали, капнули?

- Сколько угодно! Простая передозировка обычных лекарств. Сотни две названий.