Том 1. Русская литература - Анатолий Луначарский

Исследования, статьи, доклады, речи Луначарского, посвященные творчеству художников прошлого и современности, в большинстве своем строятся как развернутый ответ на вопрос: чем они нас обогащают, чему учат? Один из таких выводов-лейтмотивов, проходящий чуть ли не через все выступления, заслуживает особенно пристального внимания.

Статья «Пушкин и Некрасов» (1921) заканчивается словами: «Поэзия не может не быть поэзией своего времени и должна быть ею. Но тот, кто выражает черты своего времени, роднящие его с будущим, оказывается бессмертным». Высмеивая писателей, пренебрежительно относящихся к современности, высокомерно заявляющих, что они могут писать только для вечности, Луначарский говорил в докладе о Грибоедове (1929): «Вы знаете, что Аристофан писал агитки. Ни в малейшей степени Аристофану не казалось, что он должен писать крупные художественные комедии, претендующие на вечность. Он писал нечто вроде нынешних „ревю“… Все было рассчитано на злободневность. Но Аристофан живет и еще, вероятно, долго проживет… Как это случается? Если человек заранее обдумывает художественное произведение, которое должно жить века, мудро думает над тем, кто будет читать, какой будет зритель через сто — пятьсот лет, какие тогда будут вкусы, как бы тогда не показаться скучным, то такой автор обычно творит в духе Амура и Психеи: вечные герои, вечное небо, вечная женщина, и все применяет к своему сюжету, а на самом деле такое произведение скоро увядает. В мумифицированном виде, положенные в историческую банку с формалином, они иногда сохраняются, но они годны только для музея. Исходи из действительности: где твоя рука легла, тут ответь на большую жизненную проблему, и тогда ты будешь настоящим современником. И если ты будешь настоящим современником, то будешь жить и в веках». Наконец, в 1930 году в статье о Пушкине заключенную в приведенных словах мысль Луначарский сжал в превосходный афоризм: «Кто был хорошим современником своей эпохи, тот имеет наибольшие шансы оказаться современником многих эпох будущего».

Думается, что в этих словах заключен и ответ на вопрос — почему, при всей любви к великим памятникам мировой культуры, преимущественное внимание Луначарского как искусствоведа и литературного критика все-таки было приковано к сегодняшнему дню.

Он пользуется каждой свободной минутой, чтобы внимательно следить за биением художественной мысли, не пропуская ни одного интересного произведения ни у нас, ни за рубежом, систематически выступает как литературный критик, публикует статьи, посвященные разработке важнейших эстетических проблем, принимает самое непосредственное участие в выработке методологических основ советского искусствознания и художественной критики. Не было, кажется, сколько-нибудь значительного литературного сражения в 20-х — начале 30-х годов, в котором бы не участвовал Луначарский. Общеизвестна также его роль в разгроме формалистической и вульгарно-социологической школ, его критика так называемой «плехановской ортодоксии»… Особенно упорно преследовал он формализм во всех формах и областях его проявления, рассматривая его как «порождение поздней зрелости или ранней перезрелости буржуазии». «Современная буржуазия, — писал он в 1924 году в статье „К спорам о формальном методе“, — может любить и понимать только бессодержательное и формальное искусство. Она желала бы привить его всем слоям народа… Модничанье и жажда новизны — необходимые спутники формализма. Парадокс, курьез — вот чем дышит эпоха формализма, то есть бессодержательная эпоха, культура классов, потерявших содержание».

Изгонять из литературы содержание, говорил Луначарский, значит лишать ее души. «Человек, который думает, что сочетание красок и линий представляет ценность само по себе, это недоросль, которому и в самые новые меха влить нечего, или полумертвый человек, который носится с формами, потому что уже пережил и утратил свое внутреннее содержание».

На литературном фоне своей эпохи эстетические и литературно-критические работы Луначарского отличаются синтетическим характером, умением автора «сквозь искусство прощупать как можно глубже эволюцию общества в его прошлом и нынешнем состоянии», и составляют неотъемлемую часть марксистского искусствоведения. Так же как статьи В. Воровского, М. Ольминского, С. Шаумяна, они отличаются боевым пафосом, четкостью классовых характеристик, глубоким проникновением в социальные истоки явлений искусства, раскрытием жизненной правды, связей с закономерностями развития действительности, наконец, верностью оценок их с точки зрения того, насколько они помогают строительству нового мира, формированию свободного человека. В отличие от Воровского и Ольминского, у которых почти нет специальных работ по теоретическим вопросам марксистского искусствоведения, Луначарский в этом отношении стоит ближе к Плеханову. Он с одинаковым увлечением занимается и разработкой больших общеэстетических проблем, и конкретным анализом литературного процесса, художественной критикой. Последняя у него остается во всех звеньях научного анализа эстетической в полном смысле этого слова и носит ярко выраженный философский характер.

В лучших своих работах Луначарский далек от того упрощенного взгляда на соотношение социального и эстетического начал в произведениях искусства, когда социальное связывается только с содержанием, а эстетическое с формой его выражения. Он тонко улавливает и умеет блестяще выражать художественное своеобразие произведения, будь то роман, опера или скульптурная группа. Превосходный пример тому — его работы о Достоевском, Блоке, Маяковском. В курсе лекций по русской классической литературе, читанном в середине 20-х годов в Коммунистическом университете имени Я. М. Свердлова, он лаконично, но убеждающе конкретно показал «лица необщье выраженье» всех выдающихся писателей XIX столетия, своеобразие творческой манеры каждого из них.

Конкретное знание истории всемирной литературы, марксистские принципы критического подхода к явлениям искусства, необычайно тонкое эстетическое чутье позволяли Луначарскому легко «отделять пшеницу от плевел» и почти безошибочно определять вклад, который делает каждый настоящий писатель в сокровищницу мировой культуры. В этом смысле чрезвычайно показательна история отношений Луначарского к Горькому. Его перу принадлежит серия превосходных работ об основоположнике литературы социалистического реализма.

В истории советской литературы было время, когда, вопреки недвусмысленно выраженному мнению В. И. Ленина, восторжествовал, казалось, взгляд на Горького как на «идеолога мелкого мещанства» или, в лучшем случае, идеологически неустойчивого, вечно колеблющегося «союзника» революции. Первые оценки Горького были даны Луначарским еще до революции 1905 года. С тех пор ему не раз приходилось по тому или иному поводу возвращаться к творчеству великого писателя. Оценивая многие горьковские произведения и все его творчество глубже, вернее, проницательнее, чем многие критики, Луначарский, однако, тоже испытывал при этом значительные колебания. Его дореволюционные работы о Горьком содержат немало очень спорных положений (тезис о ницшеанстве раннего Горького, недооценка повести «Мать», грубо ошибочная апология «Исповеди», впоследствии смягченная, но так и не пересмотренная до конца). Колебания критика еще более усилились под влиянием ошибочной позиции, которую Горький занимал в первые годы после Октября. По существу, они проявлялись в выступлениях Луначарского вплоть до 1928 года, когда советская общественность положила конец кривотолкам в отношении истинного характера горьковского творчества. Это, в частности, сказалось и в том, что Госиздат отверг первый вариант предисловия Луначарского к собранию сочинений великого пролетарского писателя. Вообще говоря, в ошибочной части предисловия не было ничего такого, что не встречалось бы в то время в статьях, скажем, В. Фриче, В. Переверзева, Д. Горбова, И. Нусинова и др. Однако, в отличие от них, Луначарский внимательно отнесся к критике, прозвучавшей в его адрес, снова обратился к творчеству писателя, к ленинским оценкам его, к восприятию этого творчества революционным пролетариатом — и бесстрашно пересмотрел неверный взгляд на Горького. «Огромное исключительное значение Горького, — пишет теперь Луначарский, — заключается в том, что он является первым великим писателем пролетариата, что в нем этот класс, которому суждено, спасая себя, спасти все человечество, впервые осознает себя художественно, как он осознал себя философски и политически в Марксе, Энгельсе и Ленине». С этого великого возвышения и рассматривается творчество Горького в последних работах Луначарского. Они увенчиваются обширной статьей «Самгин», остающейся до сих пор лучшей из всего, что написано об этом выдающемся произведении социалистического реализма.