Том 1. Русская литература - Анатолий Луначарский

Одним из самых талантливых проводников партийной политики в области культуры был Луначарский. Ему не приходилось менять взглядов. Еще до Октября он говорил о все возрастающем тесном переплетении судеб человеческой культуры, искусства с судьбами революции. И как голос самой революции воспринял он слова В. И. Ленина о том, что революция открывает двери «перед таким общественным строем, который способен создать красоту, безмерно превосходящую все, о чем могли только мечтать в прошлом». Эти слова В. И. Ленин сказал ему, Луначарскому, через несколько дней после победы революции, в ответ на его «тяжелые переживания», вызванные известиями о гибели отдельных культурных ценностей в период вооруженного восстания в Москве. Луначарский запомнил слова Ленина, в них он черпал дополнительную силу для борьбы за новое, воинствующее, высокоидейное, глубоко партийное, подлинно реалистическое искусство, помогающее революционной армии не только познавать, но и перестраивать мир. Есть связь между словами Ленина и знаменитым заявлением, которому Луначарский остался верен до конца своей жизни. «Я, — говорил он, — твердо уверен, что вершины, которые воздвигнет в области искусства социализм, превзойдут все, что создавалось до сих пор на земле». Аналогичная мысль неоднократно развивалась им применительно к литературе, музыке, оперному театру, живописи. «Если революция может дать искусству душу, — писал Луначарский, — то искусство может дать революции ее уста».

Это убеждение неизменно дополнялось другим: новое искусство может возникнуть лишь на основе творческого усвоения всего ценного в искусстве предшествующих эпох. «Пролетариат, — говорил Луначарский, — может обновить человеческую культуру, но в глубокой связи и преемственности с достижениями прошлой культуры. И, быть может, самой верной является надежда на то, что тут мы будем иметь явление еще небывалое, не явление новых рождений, а фаустовского возвращения к юности с новыми силами и новым будущим и со всей памятью о былом, не обременяющей, однако, душу».

Из всего только что сказанного отнюдь не следует, будто у Луначарского в советский период не было отдельных промахов и даже грубых ошибок. Известна снисходительность, которую он проявлял к русским футуристам и потому, что они одними из первых приняли Октябрь, и потому, что с ними долгое время был связан величайший поэт нашей эпохи. В критической литературе достаточно полно освещен также памятный эпизод с Пролеткультами, когда Луначарский, вопреки прямому указанию В. И. Ленина пресечь автономистские тенденции руководителей Пролеткультов, произнес речь, средактированную, по его собственным словам, «довольно уклончиво и примирительно».

Нет нужды закрывать глаза на ошибки Луначарского или преуменьшать их. Они связаны в значительной мере с интуитивистскими влияниями, сказавшимися в дореволюционных работах критика и в ряде его выступлений после Октября, а также с влиянием на Луначарского ошибочных теорий западной социал-демократии, в частности пресловутой каутскианской «формулы поведения» пролетариата на первом этапе победившей революции: «величайший порядок и планомерность в производстве и полная анархия в области искусства». В статье «Свобода книги и революция» Луначарский назвал формулу Каутского совершенно правильной[15]. Опираясь на нее, в январе 1924 года он говорил о необходимости «величайшей нейтральности» по отношению к борющимся художественным школам и направлениям, а полгода спустя, в предисловии к сборнику «Искусство и революция», снова повторил эту мысль, но на этот раз повторил ее с значительными оговорками и поправками. Здесь же он без всяких колебаний отверг принцип «laisser faire, laisser aller». «Конечно, — говорил он, — в переходную эпоху, в которую мы живем, государство не может быть равнодушным к искусству. Оно вынуждено частью отрицательно, частью положительно влиять на него… Революционеры подлинные, а не либеральные фразеры, никогда не отрицали того, что они, взяв власть в свои руки, не дадут свободы своему врагу».

Вот почему, несмотря на отмеченные ошибки и колебания Луначарского, защитники всякого рода своеволия в художественном творчестве, «сверхчеловеки», сторонники «абсолютной свободы слова» имели в его лице непримиримого и убежденного противника, нанесшего им много метких ударов, глубоких ран. Да и не были эти колебания настолько сильными, чтобы превратить его из революционера, проводника партийной политики в этакого либерала, якобы ведущего в строительстве новой культуры свою собственную линию, не совпадающую с линией партии. Не было и особой линии Луначарского, была линия партии, ее-то и вел с большей или меньшей последовательностью народный комиссар просвещения. Еще в 1925 году он говорил: «Те, которые делают мне высокую честь и думают, что есть какая-то политика Луначарского, просто не знают наших условий государственной деятельности. Я, конечно, вел ту линию, которая проверялась и находила себе опору в наших центральных государственных и партийных учреждениях. Это есть политика Советской власти. Иногда некоторые впадают в заблуждение и начинают плясать каннибальский танец вокруг этой политики, заявляя, что это сплошные ошибки и заблуждения. Предоставим окончательный суд истории, но я хочу, чтобы все знали, что, занимая такую позицию, они находятся в оппозиции по отношению к партийной линии и к советской культурной политике. Никогда с такой уверенностью, как сейчас, я не мог сказать, что она является совершенно правильной».

В другой раз Луначарский рассказал о своих «широких и глубоких беседах» с В. И. Лениным по важнейшим вопросам строительства новой культуры в целом, искусства и литературы в частности («К столетию Александрийского театра», «Ленин и литературоведение»). Мысли и замечания, высказанные основателем социалистического государства, были восприняты наркомом просвещения как ориентиры на неизведанном пути великого созидания.

В дальнейшем Луначарский полностью преодолел колебания в вопросе о роли и значении принципа партийности литературы и искусства. В работе «Ленин и литературоведение», говоря о статье «Партийная организация и партийная литература», он подчеркнул: «Несмотря на то что со времени написания этой статьи прошло больше четверти века, она до сего времени ни на йоту не потеряла своего глубочайшего значения. Более того, основной принцип партийности литературы, служащей делу социалистического переустройства мира, в настоящее время так же актуален, как и развернутая в статье жесточайшая критика буржуазной литературы, как и пламенная характеристика будущей социалистической литературы, служащей миллионам и десяткам миллионов трудящихся».

Цитируя в той же работе ленинские слова, сказанные в беседе с К. Цеткин, о праве каждого художника «творить свободно», «независимо ни от чего», Луначарский энергично выделил и другое, имеющее основополагающий характер ленинское положение: «Но, понятно, мы коммунисты. Мы не должны стоять сложа руки и давать хаосу развиваться, куда хочешь. Мы должны вполне планомерно руководить этим процессом и формировать его результаты».

К этому и стремился Луначарский как народный комиссар просвещения и как литературный критик. В статье «Ч. ем может быть Чехов для нас» он всесторонне охарактеризовал многочисленные ошибочные тенденции, которые приходилось преодолевать строителям новой культуры, новой литературы в специфических условиях 20-х годов. Сам он вел систематическую борьбу как против капитулянтства, так и против комчванства. Одновременно Луначарский предупреждал попытки отдельных художественных «школ» и «школок» провозгласить себя «государственными», так сказать, самочинно. Он принял деятельное участие в выработке известной резолюции «О политике партии в области художественной литературы» (1925).

Высказываясь за свободное соревнование различных литературных групп, Луначарский, как теоретик и художественный критик, неизменно боролся за воинствующее, жизнеутверждающее, партийное реалистическое искусство, непосредственно связанное с борьбой миллионов советских людей за социализм, сплачивающее их, подымающее их, повышающее их веру в свои силы, доставляющее им настоящую радость. Полемизируя с ошибочной теорией о несовместимости искусства и борьбы, когда-то поддержанной В. Воровским, он утверждал: борьба не мешала быть поэтом Некрасову и не помешает никому другому, напротив, только она и может помочь искусству встать вровень с эпохой.

Исследования, статьи, доклады, речи Луначарского, посвященные творчеству художников прошлого и современности, в большинстве своем строятся как развернутый ответ на вопрос: чем они нас обогащают, чему учат? Один из таких выводов-лейтмотивов, проходящий чуть ли не через все выступления, заслуживает особенно пристального внимания.