Кремовые розы для моей малютки - Вита Паветра

— Глумление над мертвым телом, статья 375-я Уголовного Кодекса. Штраф — от 50 до 100 фунтов, — скучным голосом произнес Гизли.

— Мерзавцу, значит, надо мной глумиться можно, а мне над ним — нет? И никакой сатисфакции?! Хорошенькое у нас правосудие!

— Нормальное. Не по вкусу вам — в следующий раз не беспокойте полицию. Сами справляйтесь, — отбил подачу Гизли. — А за то, что нарушили целостность места происшествия — вам бы и самому наподдать не мешало. Но добрый я, да и начальство заругает. А вот и оно, кстати.

К ним быстрой походкой направлялся коренастый, плотного телосложения мужчина в классическом «плаще гениального детектива». То есть трудноопределимого цвета, без двух пуговиц и до того мятого, будто его накануне жевало стадо коров. Задумчиво и старательно. Карманы оттягивал неведомый, явно полезный, груз, отчего полы плаща не хлопали на ветру, а уныло обвисли. Из правого кармана выглядывал конец черного вязаного шарфа, засунутый туда явно впопыхах. Зато в его модные туфли можно было смотреться вместо зеркала. И разглядеть все-все-все — до мельчайших подробностей.

Шагал он бодро, смотрел пронзительно и цепко. Майкл Гизли знал, о чем сейчас размышляет идущий к ним человек. И то, что сомневается он всегда и во всем, но уяснив главное — реагирует быстро, без промедления. А порой — молниеносно. И, судя по всему, прожитые полвека ему «нигде не жали». Да, то был комиссар Фома Савлински собственной персоной.

Следом за ним, зевая и передавая друг другу бумажные стаканчики с кофе, шли криминалисты.

Хозяин элитной автостоянки, с претенциозным названием «Райские кущи», мистер Энс тоскливо наблюдал за полицейскими. И чем дальше, тем тоскливее. Один из только что прибывших стал разматывать белую ленту с надписью «Полиция. Вход воспрещен!» Другой фотографировать покойника и место происшествия с разных сторон и ракурсов, что-то бурча себе под нос. Господин комиссар строго-настрого запретил, в присутствии хозяина стоянки, отпускать замечания и шуточки: чтобы никаких «портретов покойника в интерьере/на пленэре» или «какой изумительный оттенок кожи, натуральный ультрамарин!», и прочее, в том же духе. Подобное «восхищение» фотографа-эстета действовало нехорошо даже на его коллег. Что уж говорить о простых смертных.

Наконец, господин Энс не выдержал.

— А без вот этого «украшения» нельзя, господин комиссар? Совсем никак?

— Нельзя, — не глядя, отозвался Фома. — И никак. Если, конечно, вам небезразличен исход дела. Но даже если безразличен, во что я не верю — и ни за что не поверю… все наши действия происходят строго по протоколу.

Г-н комиссар обернулся — и, в упор, взглянул на хозяина автостоянки. Тот стоял с видом человека, у которого вот-вот отнимут последний грош и сухую корку хлеба. Разумеется, тоже последнюю. А его самого — оставят подыхать в канаве, голодного и холодного. Золотую булавку с пятикаратным бриллиантом, которая сейчас украшала его галстук — окажется сначала у него в глазу (левом или правом — неважно), а потом уж и в кармане кого-то очень недовольного. А хладный труп несчастного «украсят» только мухи да черви.

Г-н комиссар смотрел на это низкорослое и расфуфыренное воплощение вселенского горя. Бедняга, не повезло тебе, до разорения один шаг… возможно. Однако надо взглянуть в глаза фактам — неизвестному, которого господин Энс упорно продолжал называть «Угонщиком-Невидимкой», гораздо больше не повезло. Состояние можно потерять, а потом — опять нажить. Если умеючи, конечно. Репутацию — аналогично. С трудом, адовым порой, но все-таки. Этому бедняге ни хлопотать, ни трудиться, ни бояться уже не надо. Путь ему предстоит, в высшей степени, незамысловатый. До боли предсказуемый. Морг, лаборатория судмедэксперта, кладбище. Похороны эконом-класса то есть за казенный счет. Предельно скупой.

«Вот и сказочке конец. А кто слушал и хорошо кушал, тот и молодец», чуть было не произнес вслух господин комиссар. Но сдержался.

— Не переживайте, господин Энс. Утрясется помаленьку. Первый раз, что ли? Мы вам сообщим все, что необходимо, — нарочито бодро произнес господин комиссар и усмехнулся.

Господин Энс тяжело вздохнул в ответ, кивнул и поплелся назад, в офис.

…

«Черт бы тебя побрал», думал господин комиссар. «И без тебя хлопот немерено». Простая задача — оцепить место происшествия здесь требовал ювелирной точности. Куда ни повернись — всюду роскошь и, как следствие, возможные неприятности. Вот и приходилось господину комиссару зорко следить, чтобы никто из его подчиненных не нанес этой самой роскоши мало-мальского ущерба. Боже упаси и сохрани! Даже подумать — и то страшно. На безумные деньги раскошеливаться заставят, а взять-то их ребятам где? Нет, взять можно, конечно. Квартиру продать и все имущество, все-все отдать, до последней мелкой монетки. И ночевать под мостом, в «уютной» картонной коробке. Или в подвале Полицейского управления. «Неплохая мысль, кстати», усмехнулся господин комиссар. «Очень экономно: тратиться на такси и автобус, или ходить пешком — почти не придется. Вместо пяти пар обуви хватит и одной. И никаких тебе счетов за свет и воду, хе-хе!»

Господин комиссар развеселился, но вспомнил о начальстве — и поскучнел. «Да, но ведь перед этим он вдоволь наслушается криков господина суперинтенданта, вызванных «явным и вопиющим неуважением к сливкам общества и чудовищном, абсолютно небрежном отношении к делу!» Будет этот разнос и даже скандал, конечно же, происходить с глазу-на-глаз. «Однако услышат его все желающие и поймут «всю правду, до мелкой денежки» — кабинет высокого начальства располагался хоть и выше этажом, но как раз над кабинетом младших офицеров. О чем он, Фома Савлински, старался никогда, ни на минуту, не забывать — находясь в стенах родного управления.

От нехороших мыслей господина комиссара отвлек вкрадчивый женский голос:

— Ах, какая беда, служивый, какая беда. Неважно день начался, а?

Фома резко обернулся.

Перед ним стояла цыганка.

Молодая, красивая, она улыбалась так, что г-н комиссар невольно залюбовался. При том, что и сам, и по долгу службы, не жаловал «фараоново племя». Надо гнать, пока все тут не затоптала и головы ребятам не задурила. Вон, уже оглядываются. А кое-кто — уже мысленно облизывается. Принесла же недобрая эту кралю…

— Чего надо? — буркнул господин комиссар, напуская на себя суровость и важность. И нахмурился.

Красавица в пестрых юбках и глазом не моргнула — только улыбнулась еще шире. Как будто встретила не большой полицейский чин за работой, а доброго приятеля. Старого, нового — не суть важно.

— Если что-то видела, говори. Если погадать, поклянчить — ворота вон там. Дорогу сама найдешь?

— Ай, грубый какой, недобрый, — зацыкала зубом цыганка. — Верить людям надо, служивый.

— Вам если верить — без штанов