Былой Петербург: проза будней и поэзия праздника - Альбин Конечный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Таким образом, сложность реконструкции адресов заключается, с одной стороны, в отсутствии в маршрутах, связанных с домами, конкретной отправной точки, с другой – сведенные воедино все топографические и цифровые указания не только не уточняют адреса, но часто противоречат друг другу, нарушая при этом цельную картину реальной топографии района Сенной площади.
* * *
Впечатление подлинности «сценической площадки» в романе поддерживается и описанием домов действующих персонажей.
Каморка Раскольникова «приходилась под самою кровлей высокого пятиэтажного дома» с окном во двор (VI, 5, 326). Дом Сони «был трехэтажный, старый и зеленого цвета»; дверь комнаты выходила в галерею последнего этажа, а окна – на «канаву» (VI, 188, 241). Квартира процентщицы Алены Ивановны находилась в четвертом этаже «преогромнейшего дома», «выходившего одною стеной на канаву, а другою в —ю улицу», с двумя дворами и воротами (VI, 7).
Лестницы в домах старухи, Сони и конторы расположены одинаково – во дворе, от ворот направо, и их описание стандартизовано: узкие, темные, «черные» (VI, 7, 74, 75, 188, 241).
«Подобных домов, возникших в середине XIX века, – отметил Николай Анциферов, – в Петербурге сохранилось много»[1297]. При этом Анциферов отыскивает «дома» героев, подбирая в соответствующих местах здания, похожие на описанные Достоевским. Его метод лег в основу последующих разысканий, а указанные им адреса послужили канвой для литературных экскурсий по местам «Преступления и наказания». В дальнейшем это привело к канонизации адресов, и они стали восприниматься как прообразы домов в романе.
Именно поэтому хочется напомнить позицию Анциферова при реконструкции романной топографии, не имевшей до этого прецедента в исследовательской литературе.
Анциферов рассматривал найденные «дома» прежде всего как иллюстративный материал к роману, «как комментарий к изучаемому произведению»[1298]. Относительно подобранного «дома» главного героя он писал: «может быть неосновательно даже само предположение, что существовал в действительности тот дом, который Достоевский считал домом Раскольникова. <…> Найденный нами дом может послужить отличной иллюстрацией к роману, а его расположение в соответственном месте будет волновать наше топографическое чувство воспоминаниями о лицах и событиях „Преступления и наказания“»[1299]. А указывая месторасположение «жилища» Сони, исследователь отмечал: «И здесь приходится, таким образом, говорить не о тождестве места и облика дома с описанным Достоевским, а лишь о сходстве»[1300].
Отыскивая дом по сходству, Анциферов, однако, использует лишь те топографические указания, которые наиболее соответствуют подобранному зданию. При этом он не сводит воедино весь противоречивый топографический материал и часто, никак не оговаривая, однозначно раскрывает микротопонимы.
Так, реконструируя адрес процентщицы, он расшифровывает —ю улицу как Садовую, а людным переулком, которым вышел герой на «канаву» после убийства, считает Большую Подьяческую улицу[1301]. Не найдя похожего здания в подобранном месте, он отступает от текста романа и указывает «дом» старухи «напротив Никольского рынка», с «задним фасадом на канал… <…> Его видимо и имел в виду Достоевский»[1302]. Подобрав на углу Казначейской[1303] и набережной Екатерининского канала[1304] «старый каменный дом зеленого цвета, построенный вероятно в начале XIX века… этот дом может нам живо напомнить тот, где помещалась семья портного Капернаумова»[1305], Анциферов находит его «облик» «сходным» с домом Сони, описанным Достоевским, а —ский мост раскрывает как Вознесенский[1306].
По адресу Сони и однозначной реконструкции ее пути от Родиона Романовича, исследователь определяет месторасположение «дома» Раскольникова: «с левой стороны Столярного переулка, пройдя Казначейскую [М. Мещанскую] улицу»[1307]. При этом Анциферов высказывает предположение, что герой «жил в доме Шиля, приуроченному к Столярному переулку»[1308],[1309], и подбирает на углу Столярного и Средней Мещанской[1310] здание, которое «по типу очень напоминает описанный дом Шиля»[1311].
В то же время, ссылаясь на свидетельство самого писателя, что «существовал тот самый двор, в котором прятал Раскольников похищенные вещи», он допускает, «что существовали дома, с которым писатель связывал местожительство того или другого из своих героев»[1312].
Таким образом, в процессе реконструкции топографии романа Анциферов порой высказывает сомнение в правомерности подобных экскурсов. Этим и объясняется двойственность позиции исследователя. Подобранные в соответствии с описанием в романе дома он рассматривает то как «типологические», «типичные для описанной эпохи» времен Достоевского[1313], то есть как иллюстративный материал, то, подпадая под хорошо знакомую читателю магию текста писателя, склонен верить в существование реальных прототипов.
Нефиксированность топографии – одна из функций поэтики Достоевского – объясняет множественность адресов героев.
«Однако, не следует преувеличивать стремление [Достоевского] к точности», – говорит Анциферов, – писатель «мог часто ошибаться в деталях, мог и сознательно видоизменять их или даже сочинять их»[1314].
Кстати, об «ошибках» в деталях. При чтении романа можно заметить ряд нарушений в описании «дома» Сони. Известно, что она живет в квартире Капернаумова на третьем этаже («она прошла в третий этаж, повернула в галерею и позвонила в девятый нумер, на дверях которого было написано мелом: „Капернаумов портной“» – VI, 188). Но когда Раскольников впервые идет к Соне, квартира Капернаумова оказывается на втором этаже: «он поднялся наконец во второй этаж и вошел в галерею» (VI, 241). В этом эпизоде подробно описана и комната Сони, имевшая «вид весьма неправильного четырехугольника…<…> Стена с тремя окнами, выходившая на канаву, перерезывала комнату как-то вкось» (VI, 241). В конце романа, ожидая Раскольникова, Соня грустно стоит перед окном и пристально смотрит в него, «но в окно это была видна только одна капитальная небеленая стена соседнего дома» (VI, 402). В первом описании комнаты три окна выходят на «канаву», во втором – окно упирается в брандмауэр соседнего дома. Писатель будто забывает предыдущее описание комнаты Сони и ее расположение в доме[1315].
В основном тексте Разумихин снимает комнату на пятом этаже дома на Васильевском острове: «поднялся к Разумихину в пятый этаж» (VI, 86–87); в черновике – в том же доме, но на четвертом этаже: «поднялся к Разумихину в 4‐й этаж» (VII, 34, 35).
Писатель скрупулезно точен локально, в каждом эпизоде, но, сведенные воедино, все указания противоречат друг другу. Аналогичное явление мы проследили и при отыскании местонахождения «домов» по маршрутам.
Возможно, здесь проявляется та особенность поэтики Достоевского, которую Михаил Бахтин характеризует как отсутствие «устойчивой позиции вовне». «Рассказчик словно прикован к своему герою», «регистрирует все мельчайшие движения героя», но «не может отойти от него на должную дистанцию, чтобы дать резюмирующий и цельный образ его поступков и действий»[1316].
Наряду с описанием домов героев Достоевский вводит и фамилии домовладельцев, как бы подчеркивая этим достоверность адреса: Раскольников снимает каморку в доме Шиля, а прежде жил в доме Буха у Пяти углов (VI, 135, 96). Для родных Лужин «приискал… квартиру» на Вознесенском в доме Бакалеева, в нумерах купца Юшина (VI, 114). Разумихин с Васильевского острова переселился в «дом Починкова, нумер сорок семь, в квартиру чиновника Бабушкина» (VI, 130). Мармеладов, Лужин и Лебезятников живут в доме Козеля – «слесаря, немца, богатого» (VI, 22), теснясь в квартире госпожи Амалии Липпевехзель.
Однако в справочной литературе по Петербургу 1840–1860‐х годов указанных домовладельцев либо нет вовсе, либо им принадлежали дома в других районах города[1317].
Борису Федоренко принадлежит наблюдение, что старуха и Раскольников живут в одной полицейской части: «…в нашей-то части, старуху-то убили», – говорит Заметов Родиону Романовичу при
