Наизнанку (СИ) - Медведева Евсения

— Лазарь, что это, ** твою мать! — взревел Моисей и достал свой ствол.

— Не, все правильно! «Папа», что там насчет предсмертного желания? — выдохнул, резко вытолкнув остатки боли, и обернулся к вооружившемуся Моисею.

— Еще чего?

— Ну, как? Я всегда даю возможность озвучить желание. Правда, никогда не выполняю, но выговориться даю всегда.

— А я не даю! — заорал Моисей. — Лазарь! У тебя последний шанс! Либо дышишь ты, либо он! Ясно? Все просто!

— Ладно… Давай, Сереженька… Просто хотел сделать старику предсмертный подарок. Но он не хочет. — Пожал плечами. — Хочешь, я закрою глаза. Тебе так проще будет? Кстати, мою тачку забери себе. Дарю!

— Что ты хотел? — очнулся Моисей.

— Лазарь, стреляй! Только не промахнись! А то я умру от потери крови еще до того, как ты наконец-то найдешь жизненно важный орган!

— Скала! Скажи ему! — взвыл Лазарев, делая шаг ко мне.

— Стреляй!

— Олег? Что ты хотел сказать?

— Скала! Скажи! — Серега прижал дуло прямо к моему лбу.

— Я сказал, стреляй, тряпка!

— Нет, ты скажешь!

— Стреляй, б**ть! Кому говорю! — я вновь стал раскачиваться, то упираясь головой в ствол, то отдаляясь. Только теперь никто не бросился в мою сторону. Как только ножки захрустели, сделал последний рывок и встал, чуть поморщившись от стреляющей боли под коленом. — Стреляй! Никто не будет шантажировать меня! Моисей, запомни, что, как только я закрою глаза, то и ты отправишься вслед за мной. А там я тебя встречу. Хочешь, займу котел погорячее? — уже никто не обращал внимание, что рухнувший стул рассыпался, освободив меня. Осталось только скинуть наручники.

— Кто? — прохрипел Моисей. Его глаза потемнели и наполнились слезами. Дрожь только усиливалась, лицо покраснело. По надрывности голоса я понял, что старик почти готов, осталось только несколько шагов.

— Стреляй! Хватит! — сделал шаг навстречу Лазарю.

— Олег! Скажи ему!

— Кто?

— Стреляй!

— Нет!

Наши крики звучали одновременно. Просто кричали, сотрясая стены кабинета. Страх ощущался в воздухе все сильнее, повсюду началось движение, потому что на это сложно было спокойно смотреть. Не мог отпустить взгляд Моисея. Наконец-то он понял все. Мне не хотелось говорить, хотелось показать.

— Но ты меня отпустишь! — прошипел я, наклонившись к Моисею так близко, что на его седых кудрях отпечаталась моя кровь. Но он не заметил, продолжая хрипеть от гнева. — Стоять! — заорал я, заметив, как Костя подорвался с места. Ворон быстро преградил ему дорогу к двери. Моисей развернулся, застыв на месте.

— Ты? — старик взмахнул стволом, остановившись на фигуре брата.

— Так… Это без меня! Хватит с меня! — внезапно возникший Куранов отщелкнул наручник с одной стороны, и я бросился вон из кабинета. — Оставайся со своей семьей!

— Дочь не трогай!

— Это мы еще посмотрим! — рассмеялся я в ответ, подхватив по пути заботливо отброшенный Курановым ствол. Нужно будет поблагодарить…

Абсолютно на автомате взбежал по лестнице, пробираясь к главному столу вдоль стены. Свисающие серебряные каскады шелка, взволнованно шелестели, от каждого касания ко мне окрашивались в багряный цвет. Шел, проводя окровавленной рукой по серебристой штукатурке, оставляя неровные разводы. Хотелось оставить след «папе», чтобы не мог просто забыть. Гости испуганно стали оглядываться. Моя рубашка была в крови, а на руке болтался браслет, сотрясая воздух нервным металлическим побрякиванием. Увидевшая меня Янка распахнула глаза и застыла в неестественной позе. Она чуть приподнялась с кресла, оперевшись одной рукой о край стола, а другой быстро потирала черный металл браслета ее часов.

— Олег? — шептала она, боясь притронуться ко мне. В зале ресторана воцарилась тишина. Монотонное лязганье серебряных приборов о фарфор прекратилось, уступив место перешептыванию и вздохам ужаса.

«Родственнички» стали оборачиваться по сторонам, в поисках защиты, стараясь прижать детей к себе ближе.

— Идем, нам пора. — Схватил ее за локоть.

— Яна! — голос отца заставил ее вздрогнуть и обернуться. Моисей стоял в противоположном конце зала, раскинув руки в дверном проеме, а затем начал медленно двигаться в нашу сторону. Быстрым движением стер пот со лба, но зря, только размазал кровь с волос по лбу. Кровавые следы тянулись ровными линиями, скрываясь в густых волосах.

Сжал челюсть, стараясь не поддаться желанию перекинуть Янку через плечо и вынести силой. Но, глядя в её влажные от непролитых слез глаза, чувствуя вибрацию тела, охваченного страхом, выдохнул, позволив сделать свой выбор. — Дочь!

— Папа? — Янка машинально сделала шаг в сторону, скрываясь за моей спиной.

— Ты никуда не поедешь! — Моисей говорил так тихо, но голос скрежещущим хрипом резал уши присутствующих, даже Янка сжала мою руку, вздрогнув от резкого тона.

— Яна! — повернулся, чтобы увидеть ее глаза. Страх? Если раньше я мечтал ощутить это, то теперь корчился от боли, видя то, что творилось во встревоженной голубизне. Слезы скатывались крупными каплями, падая на белый шелк отвратительными каплями. Руки дрожали. Она вращала головой, поворачиваясь то ко мне, то к отцу.

— Дочь. Иди ко мне! — шептал Моисей, подходя к ней все ближе.

— Откуда у тебя кровь?

— Это не моя. — Сказал Моисей и тут же пожалел о сказанном, потому что Янка резко обернулась ко мне и, приподнявшись на носочки, провела пальцем по ссадине на лбу, по треснувшей губе и по когда-то белоснежной рубашке. Ее теплая ладонь обхватила мою, крепко переплетаясь пальцами…

— Идем, Кролик….

****

Тишина машины не тяготила, а скорее, наоборот, успокаивала. Янка не выпускала мою руку с тех пор, как мы сделали первую и единственную остановку, чтобы перевязать ногу. Ткань брюк уже прилипла к ране и при малейшем движении выстреливала резким импульсом боли в колено. Но я не замечал этого, лишь рефлекторно морщился.

— Олег, нужно остановиться. Я вижу… — она положила ладонь на мою руку, сжимающую руль с чуть большим остервенением, чем следовало. Но только так я мог скинуть хоть каплю напряжения от незабываемого вечера.

— Умойся, прошу… — она не могла смотреть на меня, отворачиваясь и плотно сжимая веки.

Прошелся рукой по уже засохшей крови на лбу и на губе, ощущая болезненную шероховатость. Прохладная вода смывала кровь, окрашивая белоснежный снег багряными разводами.

От Яны веяло каким-то смирением и чувством обреченности, что ли. Каждый ее жест был переполнен волнением и болью. То, как она вытирала кровь смоченным шелковым шарфом или перетягивала ногу бинтом, было неожиданно для меня. Хотелось подбежать, встряхнуть ее и умолять об истерике, о громком крике или слезах.

Но слез не было, собственно, как и слов. Она прижалась ко мне так крепко, стараясь не задеть ногу, что я ощутил всю силу сковывающего её напряжения, тогда мне вновь стало страшно. Едва коснувшись моих губ, она вернулась в машину и выкинула в окно свой мобильный телефон.

— Нам пора. Я знаю отца, он не остановится…

Через пару часов нашего пути, Янка задремала, откинувшись в широком кресле, но даже тогда продолжала держаться за меня. Тонкие пальцы крепко обхватили браслет моих часов, будто она боялась, что я могу выпутаться и исчезнуть, я же, наоборот, готов был на все, лишь бы уехать подальше. Лишь бы не видеть никого.

На рассвете мы въехали в деревню. Сбавил скорость, чтобы не разбудить еще спящих жителей. Остановился возле высоких деревянных ворот, моргнув фарами семь раз. Ворота заскрипели и распахнулись.

— Черт! Я уже начал переживать, — заспанный Сизый подбежал к машине, просовывая руку в окно. — Черт! Как они тебя…

— Это я упал…

— Ага. Точно… Раза два?

— Я сам! — рявкнул, увидев, как Сизый намеревается поднять Янку на руки. — Отойди.

Не мог никому позволить этой роскоши. Не мог никому доверить, потому что ее безопасность стала моей целью, смыслом, единственно возможным вариантом! Смотрел на дрожащие ресницы, на подрагивающие губы и тепло растекалось по телу, заглушая боль. Бережно отнес ее в спальню на втором этаже и начал раздевать. Впитывал ее тепло, стараясь насытиться чем-то настоящим, неподдельным. Тем, что нужно ценить! Стянув шелковые брюки, прошелся пальцами по обнаженной спине, ощущая каждый бугорок позвоночника, наслаждаясь нежностью прикосновений, когда дошел до тонкого шрама, разделяющего ее ягодицу на две половины, ощутил резкую боль в сердце. Как бы старался не думать об этом, каждый раз глядя на уродливо-рваную линию на идеальной коже, сжимался от злости.