Наизнанку (СИ) - Медведева Евсения

— Что ты с ним разговариваешь? — Костя вышел из-за спины брата. Такой тяжелый взгляд шарил по мне. Я чувствовал каждой клеткой. Но он меня сейчас не интересовал. Закрыл глаза, в поисках хоть капли страха, растерянности. Но нет… Все как обычно. Сколько раз я слышал то, что сейчас вывалил на меня Моисей? Много. Да чего скрывать? Сорок девять раз. Сорок девять гребаных раз. Каждый раз видел глаза, наливающиеся кровью, раздувающиеся крылья носа, ощущал тяжелое дыхание, запах сигарет и алкоголя. Менялись только люди, страны и времена года. Даже обстоятельства повторялись с завидной регулярностью. И все происходящее сейчас не было для меня сюрпризом. Раздражала реакция собственного организма. Полное отсутствие стандартного для обычного человека набора симптомов: страха, шока, волнения. Пошевелил пальцами, прижав их к ладони, но кожа была сухой, ни капли гребаного пота. Хотелось закрыть глаза и уснуть. Нет, не потому что голова вибрировала от боли, а потому что надоел шаблонный процесс. Усталость накапливалась где-то под солнечным сплетением. Кружилась, больно стуча в желудок, пинала в сердце и крепко сжимала легкие.

Вот и сейчас я смотрел на Моисея, скорее, как на что-то обыденное, привычное и рутинное. Кровь стала запекаться, лишая четкости зрения, стягивая веко. Устал смотреть на трясущееся от гнева лицо старика и вновь повернулся к Косте. Как только наши взгляды встретились, он подпрыгнул от неожиданности, уронив мой ствол на пол и замер, чем стал привлекать к себе внимание парней. Куранов, стоящий у стены, быстро отпнул оружие к входной двери и снова отвернулся, так и не подняв глаз. Костя пару секунд пытался собраться, а потом схватил графин виски и щедро плеснул в стакан со льдом.

— Что, дядя Костя, страшно? — прошипел я, сплевывая затекшую в рот кровь прямо на пол.

— Что ты тянешь? — вдруг заорал Костя, подбегая к растерянному Лазарю. — Это он крыса! Пустили его, пригрели! Да если бы не я, то вы никогда бы не поняли, кто он! Стреляй!

Парень стоял прямо за спиной Моисея, сжимая в опущенных руках ствол. Он смотрел на меня исподлобья, практически не моргая. Никогда не видел настолько тяжелого взгляда. Пальцы крепко сжимали рукоятку. Белизна костяшек, нездоровый багряно-черный цвет кожи рук, мелкая дрожь и каменное выражение лица. Черт! Да он даже не пытался скрывать эмоции. Если Моисей кипел от ярости, борясь с диким желанием накрутить мои яйца на кулак, то с Лазарем все было иначе…

— Вообще, почему он до сих пор дышит? — Костя понял, что от Лазаря ему ничего не добиться и развернулся к брату, схватив его за рукав пиджака. Но Моисей нервно отмахнулся, сбросив крепкую ладонь брата, этот жест был похож на то, как отмахиваются от назойливой мухи в конце лета. Конечно, от него сейчас слишком много шума. Старику нужно было решиться грохнуть того, кого сам подпустил слишком близко. Подписывал приговор очередному мужику единственной дочери. Видел его муку, потому что на кону стояло что-то бесценное, неповторимое, то, что сложно вернуть. Любовь и доверие…

— Это мой город… — вновь затянул Моисей любимую песню.

— Он давно уже не твой. Тебя списали… Как только шлепнешь меня, то и сам пропишешься в комнате из красного дерева. Говорят, там тепло и хорошо… Продумай дизайн! А то красный бархат любит не каждый! — не знаю, но почему-то именно сейчас мне хотелось высказать ему все, что думаю. — Хватит, старик. Пора уходить…

— Заткнись! — взвыл Костя.

— Сереженька… — почти шепотом сказал старик, не отводя от меня своего взгляда. Но Лазарь стоял, даже не собираясь шевелиться.

— Моисей, порой даже я не могу понять тебя! — Костя стал расхаживать по темному кабинету, раскачивая бокал виски. Льдинки приятно побрякивали, успокаивая мое встревоженное сердце. — Надо было его убрать сразу, как только он нашел крысу. Так сказать, сделал дело — лежи тихо.

Костя хрипло посмеялся над собственной шуткой. Его смех был, как насмешка над каждым, находящимся в этой комнате. Как только понял, что, кроме него, никто не смеется, покраснел. Я не мог сдержать улыбку, потому что было довольно весело наблюдать за истерикой сорокалетнего мужика. Он то замирал, оглядываясь с опаской, то снова храбрился, выпячивая грудь. Успокоившись, он быстро подошел к бару и, добавив в стакан виски, встал у стены.

Моисей повернулся в сторону дивана, на котором сидел Миша. Худощавый мужчина нервно пожал плечами, наклонив корпус вперед. Тонкие жилистые руки дрожали. Было заметно, что творившееся в когда-то тихом и уютном кабинете ресторана было ему неприятно. Не привык Миша видеть «черную сторону» семейного дела. Смирился с тем, что жить намного проще, не задавая лишних вопросов. Поэтому взвалил все бумажные дела на свои плечи, скрывшись ото всех в уюте своего офиса. А теперь? Теперь пришлось окунуться в зловонную пучину реальности. Миша на миг поднял голову, бросив на меня осторожный, но открытый взгляд. Когда-то голубые глаза теперь напоминали выцветший лоскуток ткани. Покрасневшие белки, морщинистые, чуть опущенные веки, дрожащие тонкие брови. В его взгляде было что-то настоящее, человечное. Нотка боли, размывалась под плотным покрывалом неизбежности и смиренности. Он смотрел на меня и просил прощения…

— Кончай его, Лазарь! — Моисей махнул рукой.

Серега начал медленно поднимать руку, наводя ствол прямо на меня. Но двигался он настолько медленно, что стало скучно даже мне.

— О! Привет, дорогой, — я рассмеялся, но тут же зашипел. Запекшаяся кровь на разбитой губе лопнула, ноющая боль резко ударила в голову, затмевая бушующие мысли.

Снова обвел взглядом кабинет. Все, кроме Моисея и Кости, стояли с опущенными головами. Буба сидел на подоконнике, то и дело, сжимая кулаки до хруста костяшек. Мурашки отвращения покатились по телу. Ощущение тошнотворности перевешивало, потому что им всем меня было жалко. Жалость клубилась в воздухе плотным дымом сигар, она была в каждом вздохе, доносящемся из разных углов кабинета. Ворон сидел на диване, сложив голову на подголовник. Никто не смотрел. Они думают, что если не смотреть, то совесть и руки останутся чистыми. Но нет, суки…. Вы еще долго будете видеть сны. Я позабочусь…

Лазарь наконец-то поднял руку, прицелившись прямо в сердце, ему не хватило смелости прицелиться в голову, потому что понимал, что Янка не отстанет, пока не увидит меня. Берег ее сердце, не решившись раздробить мою черепушку в мясо. Понимал, что его сделали палачом не просто так. Моисей наказывает и его. И за дело, между прочим, потому что молчал. Видел и молчал. Он крепко сжимал рукоятку ствола, смотря не столько на меня, сколько на дуло пистолета.

— Давай, Лазарь. Я жду! А чего? А чего такое лицо? Что? Прикипел всем сердцем? Бедняжка…. Но ничего. И тебе найдут нового напарника. Не переживай. Давай, стреляй… — громкий смех вырвался из груди, заполняя кабинет густым хрипом. Лицо Сереги становилось все краснее, было заметно, как дергается веко.

— Нет… — прошептал он.

— Да, бл**ь! — взвыл я и стал раскачивать стул. Деревянные ножки громко брякали по полу. — Стреляй, Лазарь! Стреляй, родной!

— Хватит! — в голове смешались все оттенки шума: надрывные голоса Бубы и Куранова, подбегающих ко мне, то ли успокоить, то ли освободить, хрип голосящего Лазаря и выстрел… Взрыв пороха оглушил, щедро сдобрив воздух кабинета резким запахом, от которого защипало в носу… В носу? Что я говорю?

Жалящая боль пронзила левую ногу где-то в районе колена. Вскрикнув, вытянул ногу, чтобы определить место очередного шрама. По касательной, однозначно. Ткань только слегка была надорвана, а значит, либо ему помешали выстрелить в сердце, либо он специально поцарапал меня.

Поднял голову. Абсолютно бледный Лазарь стоял все на том же месте, плотно сжав губы. Рука все еще сжимала ствол, направленный на меня. Придурок! На что он надеется? На то, что у меня есть запасной план? Очумевшие Буба и Андрей застыли справа от меня, не понимая, что уже сделали и, что делать дальше. Впервые увидел их глаза. Стра-а-а-а-ах… Черт! Конечно, они понимали, что теперь и им приговор будет подписан. Моисей не простит слабости. Никогда.