Махабхарата. Рамаяна - Автор неизвестен

В покоях Кайкейи Рама видит царя. Дашаратха бледен и плачет. Он в силах выговорить только имя сына. Вместо него царское решение объявляет Кайкейи. Рама не произносит ни слова осуждения или несогласья. Он уверяет Кайкейи, что воля Дашаратхи будет исполнена. Он утешает рыдающего отца, ласково прощается с ним и Кайкейи и удаляется.

Царица Каушалья, мать Рамы, — в отчаянье. Лакшмана уговаривает брата захватить престол силой. Он грозится убить Кайкейи, а если надобно — и самого царя. Но Рама утишает его гнев.

Возвратясь к себе во дворец, Рама рассказывает Сите о случившемся и говорит, что решение отца для него непреложно. Он просит жену не покидать Айодхьи и дождаться его возвращения. «Я не должна и не могу разлучаться с тобой!» — говорит Сита. Рама тщетно убеждает ее. «Я умру в разлуке с тобой!» — повторяет Сита. Наконец Рама обещает взять Ситу с собой. После долгих уговоров он соглашается взять с собой и Лакшману.

Они молча идут ко дворцу Дашаратхи. При виде Рамы царь вновь лишается чувств. Очнувшись, он просит заключить его, Дашаратху, в тюрьму, и самому воссесть на престол. Рама отказывается. По слову Кайкейи приносят одежды из бересты. Рама и Лакшмана облекаются в них. Сита трепещет — как лань при виде аркана. Она плачет. Она пытается надеть грубую одежду отшельницы. Рама ей помогает. Горестный Дашаратха не выдерживает, он клянет жестокосердую Кайкейи и повелевает принести для Ситы лучшие наряды, драгоценные украшения, и — оружье для Рамы с Лакшманой…

[Горе Айодхьи]

(Часть 40)

Сума́нтра, как Ма́тали — Раджи Богов колесничий, —До тонкостей ведал придворный обряд и обычай.

Ладони сложив, пожелал он царевичу благаИ молвил: «О Рама, твоя беспредельна отвага.

Взойди на мою колесницу! Домчу тебя разом.Поверь, доброславный, моргнуть не успеешь ты глазом.

Четырнадцать лет обретаться вдали от столицыТы должен теперь, изволеньем Кайкейи-царицы!»

На солнцеобразную эту повозку, без гнева,С улыбкой взошла дивнобедрая Джанаки дева.

Сверкали немыслимым блеском ее украшенья —Невестке от свекра властительного подношенья.

Оружье для Рамы и Лакшманы ВеликодарныйВелел поместить в колеснице своей златозарной.

Бесценные луки, мечи, и щиты, и кольчугиНа дно колесницы сложили заботливо слуги.

Обоих царевичей, Ситу прекрасную — третью,Помчала коней четверня, понуждаемых плетью.

На долгие годы великого Раму, как птица,Как яростный вихрь, уносила в леса колесница.Отчаявшись, люди кричали: «Помедли, возница!»

Шумели, вопили, как будто не в здравом рассудке,Как будто умом оскудели, бедняги, за сутки.

И рев разъяренных слонов, лошадиное ржаньеВнимали вконец обессиленные горожане.

За Рамой бежали они, как, от зноя спасаясь,Бегут без оглядки, в теченье речное бросаясь, —

Бежали, как будто влекло их в жару полноводье, —Бежали, крича: «Придержи, колесничий, поводья!»

«Помедли! — взывали столичные жители слезно, —На Раму позволь наглядеться, покамест не поздно!

О, если прощанье могло не убить Каушалью,Ее материнское сердце оковано сталью!

Как солнце блистает над Меру-горой каждодневно,Так, следуя солнца примеру, Видехи царевна,

Навечно душой со своим повелителем слита.Послушная дхарме, супругу сопутствует Сита.

О Лакшмана, благо пребудет с тобой, доброславным,Идущим в изгнанье за братом своим богоравным!»

Бегущие вслед колеснице Икшва́ку потомка,Сдержаться не в силах, кричали и плакали громко.

И выбежал царь из дворца: «Погляжу я на сына!»А царские жены рыдали вокруг властелина, —

Слонихи, что с ревом стекаются к яме ужасной,Где бьется, плененный ловцами, вожак трубногласный.

И царь побледнел, словно месяца лик светозарныйВ ту пору, когда его демон глотает коварный.[198]

Увидя, что раджа становится скорби добычей,Вскричал опечаленный Рама: «Гони, колесничий!»

Как только быстрей завертелись резные ободья,Взмолился народ: «Придержи, колесничий, поводья!»

И слезы лились из очей унывающих граждан:Предбудущий раджа был ими возлюблен, возжаждан!

И эти потоки текли, как вода дождевая,Взметенную скачкой дорожную пыль прибивая.

И слезы, — как влага из чашечки лотоса зыбкой,Чей стебель внезапно задет проплывающей рыбкой, —

У женщин из глаз проливались, и сердце на частиРвалось у царя Дашаратхи от горькой напасти.

За сыном возлюбленным двинулся город столичный,И выглядел древом подрубленным царь горемычный.

И Раме вдогон зазвучали сильнее рыданьяМужей, что увидели старого раджи страданья.

«О Рама!» — одни восклицали, объяты печалью,Другие жалели царевича мать, Каушалью.

И горем убитых, бегущих по Царской Дороге,Родителей Рама узрел, обернувшись в тревоге.

Не скачущих он увидал в колесницах блестящих,Но плачущих он увидал и безмерно скорбящих.

И, связанный дхармой, открыто в любимые лицаНе смея взглянуть, закричал он: «Быстрее, возница!»

Толкая вперед, как слона ездового — стрекало,Ужасное зрелище в душу ему проникало.

Подобно тому как стремится корова к теленку,Рыдая, царица бежала за Рамой вдогонку.

«О Рама! О Сита!» Но жалобный стон КаушальиКопыта коней, по земле колотя, заглушали.

Царевич Кошалы с братом Лакшманой и прелестной Ситой покидают городские пределы. Жители Айодхьи неотступно следуют за ними. Рама останавливает колесницу и уговаривает их вернуться. Он восхваляет достоинства Бхараты, нового царя. Горожане говорят, что им не нужно другого правителя, кроме Рамы.

Путники достигают реки Тамаса. Спускается ночь. Они располагаются на ночлег. Рама и Сита засыпают. Лакшмана и Сумантра до рассвета беседуют о несравненных доблестях старшего сына Дашаратхи. Едва озаряется небо, изгнанники вновь пускаются в путь. Пробудившиеся жители Айодхьи уже не находят любимого царевича.

Меж тем колесница, ведомая Сумантрой, уносится все дальше на юг. Изгнанники достигают вод Ганга. Здесь они ласково прощаются с возничим, затем, переправившись через священную реку, углубляются в чащу леса.

[Рассказ Сумантры о проводах Рамы]

(Часть 59)

Вернувшись в Айодхью, поведал царю колесничий,Что стала держава обширная горя добычей.

«Поникли деревья прекрасные, полные неги, —Сказал он, — увяла листва, и цветы, и побеги,

О раджа, везде пересохли пруды и озера,И в дебрях не видно животных, приятных для взора.

Не бродят стадами слоны трубногласные в чаще,Немой и пустынной, как будто о Раме скорбящей.

Сомкнулись душистые лотосы, грязным налетомПодернута влага речная и пахнет болотом.

Не видно ни рыбок, ни птиц, умиляющих душу,Весельем своим оживляющих воды и сушу.

Густые деревья, что были цветеньем богаты,Теперь оскудели, утратив свои ароматы.

Где ветви клонились, плодами душистыми славясь,Там вянущий цвет не сменяет упругая завязь!

О бык среди Ману потомков[199], при въезде в столицу,Встречая пустую, без Рамы, твою колесницу,Никто не приветствовал нынче Сумантру-возницу!

На Царском Пути я услышал толпы многолюднойРыданья о Раме, свершающем путь многотрудный.

И жены у башенных окон, сдержаться не в силе,Стонали и слезы из глаз неподкрашенных лили.

И, Рамы не видя, прекрасные эти, в печали,Сквозь горькие слезы, друг дружку едва различали.

В стеченье народа, где плакали все без изъятья,Друзей от врагов распознать не хватало понятья.

Почуя людскую разладицу и неустройство,Слоны ездовые и кони пришли в беспокойство.

О раджа великоблестящий, подобна отнынеСтолица твоя Каушалье, скорбящей о сыне».

И слово супруге сказал наделенный всевластьем,Правитель Айодхьи, своим сокрушенный злосчастьем:

«Без Рамы — тонуть в океане кручины остался!С невесткой — что с берегом бурной пучины расстался!

Мои воздыханья, — сказал он, — как волн колыханье.Воздетые руки, — сказал он, — как рыб трепыханье.

Горючие слезы, — сказал он, — морские теченья.И пряди седые, — сказал, — водяные растенья.

Горбуньи коварная речь — крокодилов обилье.Кайкейи — врата в преисподнюю, морда кобылья!»[200]

Изнывающий от горя и тоски отчаявшийся Дашаратха вспоминает проступок своей юности.