Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки - Яшар Кемаль

Захлебываясь словами, без единой паузы, на одном дыхании говорил он. Так торопился, так спешил, словно боялся, что умрет прежде, чем успеет закончить. Не давал мне даже рта раскрыть. И как пуглив был при этом! Едва мелькнет где-то вдали чья-то тень или зашебуршится что в кустах, вздрогнет, насторожится.

— Этот Арап, мамочки родные, да ведь он в подметки не годится моему отцу, ей-богу! А уж хвастается, трепло несчастное! Он, видите ли, ловец губок! Смех один! Только и знает, что вблизи берега промышлять. А вот мой отец — он уплывает туда, где солнце восходит, в Арабистан, и там берет губку. Вот. Там еще ныряют за губками арабские девушки, все как одна голые. И мой отец среди них. Он знаешь какую песню распевает? «Арабистан, Арабистан, там девушка нагой колышет стан…» Мой отец там научился этой песне. Он говорит, тамошние все время ее распевают, валлахи! А ты слышал прежде эту песню? Ага, не слышал! Ее никто не знает, кроме моего отца.

И глубь моря он тоже знает. Где больше всего губок — знает. Как только глянет на море, так сразу и говорит: «Э-гей, ребята, вон там, на пятнадцатисаженной глубине, есть губки». Никто не может донырнуть до них. У Арапа нутро выворачивает. А мой отец как нырнет, так все до одной губки вытаскивает. Ему все мало, ныряет да ныряет. Арап смотрит, от зависти помирает, с ума сходит. А отец с вечера до утра, с утра до вечера ныряет. Все лодки, сколько ни есть, — все наполняет губками. Потом отправляет их в ближний город. Наполнит лодку — отошлет, наполнит — отошлет. Ему целую кучу денег отваливают. Там он себе новехонькую моторку покупает, красно-зеленую моторку. В деревне ни у кого нет собственной моторки. Куда им тягаться с моим отцом! Так на виду у всей деревни и раскатывает. Арап вот-вот от зависти лопнет! Знаешь, как все деревенские хотят поговорить с моим отцом! О-о-о-о, еще как! «Мы для тебя то сделаем, реис, другое сделаем, ага». А отец ни слова им в ответ, только садится в моторку и мчится себе. Мать тоже с собой берет. Он в Измир отправляется, есть такой большой город — Измир. Знал бы ты, как любят моего отца в Измире. Еще бы не любить! Все-таки лучший в мире ныряльщик за губками. Хочешь с ним губок ловить? Приезжай тогда через пять лет. А то в Измир поезжай, там непременно встретишь его. Он тебе по-настоящему покажет ловлю губок, море научит понимать. Он и сейчас в море. Да-да. Ты что, не веришь? Чего улыбаешься? Думаешь, вру, да?

— Почему я должен думать, что ты врешь? Просто я отца твоего никогда не видел. Почти два месяца прожил в деревне, но ни разу его не видел.

— Зато он тебя видел, и не раз! Вот! Видел, как ты фотографируешь. Слушай, а когда рассветет, ты меня снимешь на карточку?

— Сниму. Я же обещал.

— Смотри, не позабудь!

— А в следующий раз, когда приеду, непременно пойду к твоему замечательному отцу.

— Валяй, он тебе покажет, как надо губок ловить.

Из леса донеслись первые птичьи пересвисты, вдали над морем взметнулись чайки. Светало. В зыбком полусвете лицо мальчика казалось тонким, почти бесплотным. Кожа смуглела загаром. Сколько ему было? Одиннадцать? Двенадцать? Вымахал чуть не со взрослого. Старые штаны ниже колен окончательно истрепались, висят лохмотьями. Грудь нараспашку, сквозь дыры на рубашке просвечивает голос тело.

— Ну да, он покажет тебе класс ловли губок! Он вообще у меня очень хороший. Тебе понравится. Рыбы знаешь сколько ловит? У-у-у-.ух сколько! Как выйдет в море на своей лодке, так рыбы начинают собираться вокруг стаями. Отец продаст свою лодку, купит огромную моторку, поедет в Измир. Там купит себе белую фуражку, белые штаны и рубашку тоже белую. И еще моторку, большую-пребольшую, как пароход. На ней отправится в Арабистан ловить губок. И вторую моторку купит, и третью. Свяжет их все вместе, в деревню заявится, у всех на виду проедет. Ой, что тут начнется! Наши глаза от удивления выпучат. «Кто это такой важный едет?» — спрашивать будут. А как узнают, что это мой отец, так и лопнут все от зависти. И первый — Арап. Отец каждый день будет кушать в ресторанчике, и будет у него такая штуковина, желтая, кожаная, в которой бумаги и деньги держат. Много денег. Отпустит себе усы, длиннющие, черные-пречерные. В сравнении с отцовыми усами Араповы — тараканьи усики. Отец скоро женится…

Тут он осекся, растерянно глянул мне в лицо. Мы оба остановились.

— А он, наверное, скоро разведется с моей матерью. Она что? Простая, деревенская. Не знает городских обычаев. Отец возьмет себе городскую, с голубыми глазами, вроде жены водолаза Хюсейина. Не знаю, может, все и не так, но отец сам говорил об этом.

Надо бы тебе повидать морские звезды на дне, и крабов, и устриц. Там, на дне, водятся морские коньки. И во все концы бегут дороги… Отец сказал, что по ночам морские коньки становятся большущими-большущими. Среди них есть такие, что по этим дорогам далеко-далеко бежать могут, до самого Арабистана. Мне так отец рассказывал. Ноги у них белые. Отец собственными глазами видел морских коней, и не одного-двух, а целую тысячу, даже две тысячи. Однажды ночью отец наловит этих чудо-коней и спрячет от солнечных лучей в конюшне. По ночам мы с ним будем садиться на них верхом, кататься. Может, все это и не так, но мне отец обещал, а он слов на ветер не бросает. Только, отец говорит, надо этих коней пуще глаза беречь от солнца, иначе опять станут маленькими, валлахи!

Отец знает все пути-дороги под водой. Еще он говорит, что и на дне морском есть времена года: зима, весна, лето и осень. Арап небось ничего подобного тебе не мог рассказать. То-то же!.. А вот отец мой и не такие чудеса знает и мне рассказывает. Арап ни шиша не знает о том, что на самом деле происходит в море. И про коней не знает, и чаек у него своих нет. А у отца моего — собственные чайки. Сам их выкормил и выпустил на волю. Слабо́ Арапу иметь собственных чаек, а? Видел бы ты только моего отца, видел бы! Есть у него и пещера. Там ласточки живут, из Йемена прилетают. Как завидят моего отца ласточки, так просто безумеют от радости. Когда весной прилетают, то весь первый день ни на кого даже не смотрят, только носятся вокруг него, радостные, что наконец вернулись.

Да, у отца чего только нет. Но он на деревенских в большой обиде, никого из них видеть не желает. А скоро найдет дорогу в Измир, в большой город, тогда ищи-свищи его. Вообще-то он обожает с людьми разговаривать. Его хлебом не корми — дай поговорить о том о сем. Ты не смотри, что он избегает деревенских. Когда с ним познакомишься поближе, увидишь, до чего он разговорчивый. Увидишь, да-да.

В подводном мире тоже бывают зима и лето, весна и осень. Эх, если бы и ты мог повидать весну под водой! Цветов там сколько и трав разных! Отец мне рассказывал про один чудный цветок, «хлопья» называется. Он пушистый весь из себя и белый, как будто облако под воду опустилось. А трава палаван под водой с тополь ростом вырастает. А какой там виноград! Пальчики оближешь. Я-то сам не ел, отец рассказывал. Меня Ибрагим зовут. А однажды отец показал мне, как миндальные цветы под водой раскрываются. Потом они темнеют, становятся черными-черными. Уж кто-кто, а Арап их в глаза не видывал. Они чернеют и в осьминогов превращаются. Отец видел эти чудеса, а Арап, конечно же, не видел. Отец любовался этакой красотищей. Одна нога у осьминога красная, другая — желтая, как померанец, третья — белая, еще бывают светло-желтые или пламенно-желтые. Под водой они разгораются, гаснут, разгораются, гаснут. А водоросли в море какие — укутывают все вокруг! Не видать дна совсем. И как только отцу удается угадать, в каком именно месте прячутся губки? Они, наверное, красными лентами выглядывают из-под водорослей. Как завидит отец пламенную ленту, так сразу и знает: здесь губки. Осенью морские травы вянут, на чинарах желтеет листва. И тогда видно всю глубь до самого дна: и песок, и губки. Зимой один только мой отец отваживается нырять. Куда всем прочим до него, в том числе Арапу! Они коченеют. Мало ли что у Арапа усы черные! Он весь синеет от холода. А отцу моему хоть бы хны! Лезет под воду, и ему даже жарко. Вода нагревается от его тела, валлахи! Об этом никто даже не догадывается, Арап тем более. Да о чем он вообще догадаться может? Трепло несчастное, и больше ничего, даром что усатый. А отца моего рыбы ни чуточки не боятся, плывут прямо в руки — самые диковинные, и с чешуей, и без чешуи. Куда отец ни пойдет по морскому дну — рыбы за ним стаями. Стоит ему только руку протянуть, и любая рыба пожалуйста — клади сколько хочешь в корзину. Вот он и наполняет до краев корзину, лодку. Запросто. Потом продает. Ни у кого больше нет такого улова. Он столько зарабатывает, столько, что и сказать трудно. Гору денег зарабатывает. Вот!

А однажды отец так мне сказал: «Сынок Ибрагим, малыш мой, йигит мой, лев мой черноглазый! — Потом поднял меня и поцеловал. — Мальчик мой, — сказал, — Ибрагим мой. — И по голове погладил. До чего ж у него голос добрый! — Давай с тобой, — говорит… Летом было дело, под вечер. — Давай, — говорит, — пойдем домой, мой мальчик, наденем водолазные костюмы и в море спустимся. Что я тебе там покажу! — говорит. — Ахмед-уста своему сыну такого не покажет, как я тебе. Спустимся в море, ляжем на спину и на небо, на звезды, на облака долго-долго смотреть будем. Маленький мой, сынок мой Ибрагим».