Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились - Герберт Фейс

Сказав Сталину, что он не против общей мысли переноса границ Польши на запад, Рузвельт, как он сам позже заявил, не имел в виду какую-либо определенную границу, особенно линию Керзона. Но Сталин и Молотов поняли именно так. Во всяком случае, так они заявили в октябре, когда Черчилль посетил Москву, хотя до того Гарриман сказал Сталину (наиболее ясно в июне 1944 года, по возвращении из Вашингтона), что президент по-прежнему озадачен и озабочен ситуацией со Львовом и нефтяным регионом. Когда обнаружилось это непонимание, посол задумался, не были ли слова президента, произнесенные во время неофициальной частной беседы в Тегеране, случайно искажены при переводе. Как бы то ни было, уклонившись от этого вопроса в Тегеране, Рузвельт позволил Черчиллю и Сталину беспрепятственно отодвинуть границы новой Польши.

Рузвельт не информировал Черчилля о содержании своей конфиденциальной беседы со Сталиным. А когда через несколько минут все трое собрались вместе, именно он, несмотря на желание не вмешиваться, первым заговорил о Польше, выразив надежду, что вскоре начнутся переговоры, после которых возобновятся отношения между польским и советским правительствами. Сталин грубовато спросил, с каким польским правительством должны быть проведены эти переговоры – ведь то, которое находится в Лондоне, контактирует с немцами, вместе с нацистами поносит советское правительство и убивает партизан, сражающихся с оккупантами. Он заявил, что ему хотелось бы иметь гарантии, что все эти действия прекратятся, но он не уверен, что польское правительство в изгнании когда-либо их остановит и станет тем правительством, которое нужно Польше. После критики в адрес польского правительства в Лондоне он, однако, сказал, что, если оно изменит свою политику и начнет бороться с немцами, русские будут готовы вести с ним переговоры. Дело в том, заключил он, что советское правительство является сторонником воссоздания и расширения Польши за счет Германии.

Резкие слова Сталина не разрушили радостного эффекта, произведенного его заключительным заявлением. Черчилль, понимая, что он должен получить шанс стать посредником, пребывал в раздумьях, какую позицию занять по обсуждаемому вопросу о границе. Он пригласил Сталина, чтобы уточнить его мнение о будущих границах Польши. Сталин пошел ему навстречу. Полякам, заявил он, нельзя позволять захватить то, что он назвал территориями Украины и Белоруссии, – земли, возвращенные Советскому Союзу в 1939 году; советское правительство намерено придерживаться границ 1939 года, поскольку считает их справедливыми и этнографически правильными. Идеи спросил, совпадают ли они с линией Молотова – Риббентропа.

Сталин ответил: называйте ее как угодно, все равно он считает ее справедливой и правильной. У Молотова нашлось еще одно возражение: граница 1939 года в основном и есть линия Керзона. Идеи возразил, что между ними есть важные различия. Молотов отрицал этот факт. Справедливости ради уточним, что в центральной части линия Керзона и та граница, о которой 8 сентября 1939 года договорились Молотов и Риббентроп, совпадают: вдоль Буга к границе Галиции. Но по линии Керзона на севере большой округ Белостока отходил к Польше, тогда как по соглашению 1939 года он отходил к Советскому Союзу. На юге (в Галиции) по договору 1939 года также уступалось еще немного территории.

Достали карты, и участники конференции разделились на две самостоятельные группы, каждая из которых напряженно обдумывала свою позицию. Я не буду водить читателя по запутанным лабиринтам этой непростой дискуссии.

Когда Идеи намекнул, что линия Керзона должна проходить восточнее Львова, Сталин возразил: Львов по-прежнему будет принадлежать России, а линия отодвинется на запад, к Перемышлю. Сталин был прав. Идеи, вероятно, имел в виду альтернативную пограничную линию (между Польшей и подмандатной Галицией), которая обсуждалась на Парижской мирной конференции в 1919 году.

Вероятно, не выяснив до конца этот пункт, группа приступила к обсуждению западной границы Польши, начав с изучения обозначенной на карте линии Одера. Участие Рузвельта в этом разговоре ограничилось вопросом о размере территорий, затронутых изменениями границ. Когда ему ответили, он спросил Сталина, возможно ли, по его мнению, перемещение населения на добровольной основе, и Сталин ответил, что это именно так и будет.

Черчилль, твердо решивший получить определенные соглашения, которые он мог бы передать полякам в Лондоне, подготовил для Сталина резюме результатов их переговоров. Новое польское государство должно было располагаться между линией Керзона (подлежащей подробному истолкованию) и Одером на западе, включая Восточную Пруссию и Оппельн. Должна ли граница на западе проходить по восточной или западной Нейсе, определено не было. Сталин сказал, что примет линию Керзона как советско-польскую границу при условии, что русские получат северную часть Восточной Пруссии, ограниченную левым (южным) берегом Немана, включая Тильзит и Кенигсберг. Это приобретение, объяснил он, даст Советскому Союзу незамерзающий порт на Балтике, а также небольшую часть немецкой территории, которую, по его мнению, он заслуживает. Черчилль в своем более позднем отчете, похоже, сказал Сталину, что это «…посадит Россию на шею Германии».

Черчилль не возражал против этого дополнительного требования. Но он снова спросил: как же Львов? Сталин лишь повторил, что примет линию Керзона.

Несмотря на это, Черчилль сказал, что воспринимает эту формулу как основу предложения, которое он сделает полякам в Лондоне, настоятельно посоветовав его принять. На инициативу британцев влияла тревога, что, если польское правительство в изгнании не станет участником переговоров, советское правительство может создать для него соперника-марионетку и даже расстаться с идеей восстановления независимой Польши. Президент, в соответствии с тем, что он сказал Сталину, предоставил решение проблемы русским и британцам. Это предоставило ему свободу бороться в другое время, но к этому времени, увы, борьба будет окончена.

Советские войска стремительно приближались к польской границе. Слухи о намерениях Советского Союза способствовать возникновению конкурирующего правительства Польши, в котором будут преобладать коммунисты, становились все более определенными. Поэтому Черчилль, заболевший на пути из Тегерана, не стал ждать выздоровления, чтобы начать работать с польским правительством в Лондоне и заставить его установить отношения с Россией на условиях, выработанных в Тегеране. Он привлек к этой работе Идена.

20 декабря Черчилль попросил Идена завести с поляками разговор о границах на основе формулы, о которой договорились со Сталиным, и посоветовать им принять это предложение. Это, по оценкам премьер-министра, даст полякам от 300 до 400 миль в каждую сторону и 150 миль морской границы. Одна фраза из меморандума, отправленного Черчиллем Идену в качестве руководства, подошла к самой сути спорных вопросов: «Вам следует дать им понять, что, завладев нынешними немецкими территориями до Одера и твердо удерживая их, они окажут услугу Европе: ведь тогда будет создан базис дружественной политики по отношению к России и тесного сотрудничества с Чехословакией».

Со временем эта позиция станет понятна. Лондонские министры в изгнании должны были превратиться в правительство, чьей потребностью и правилом было бы ладить с Советским Союзом. Польское государство существовало бы в пределах границ, охватывающих территорию, которая давно была частью Германии и с которой оно было бы вынуждено изгнать миллионы немцев. Советский Союз приобрел бы не только восточные территории, которые Польша удерживала до 1939 года (и которые, как утверждало советское правительство, на самом деле принадлежали России), но еще и немецкую территорию на севере. Таким образом, обе страны (Советский Союз и Польша) оказались бы связанными друг с другом необходимостью остерегаться попыток немцев получить обратно утраченные территории и вновь стать могущественной державой.

С одной стороны, Польшу приглашали быть защитницей мира и твердо противостоять усилению власти Германии в будущем. Именно такое предложение Черчилль посоветовал Сталину сделать полякам. С другой стороны, поляки, нравится им это или нет, должны были продолжать сотрудничество с Советским Союзом, поскольку Германия, если и когда она восстановится, будет чувствовать себя оскорбленной обоими. Польша, как и в период между двумя войнами, зажатая между Германией и Советским Союзом, не любя и боясь их обоих и готовая вступить в заговор против кого-нибудь из них, никогда не будет в состоянии сохранять нейтралитет.

Советское правительство полагало, что военный опыт его страны доказывает необходимость предложенного соглашения. Но если бы оно было достигнуто, Советский Союз мог бы завоевать доминирующее положение в Европе. Это бы означало, что Британскому Содружеству и Соединенным Штатам пришлось бы бороться с ним, если бы он начал злоупотреблять своей властью.