На поводу у сердца (СИ) - Майрон Тори

Протяжный женский стон мгновенно опаляет мои губы, разливается рябью наслаждения по коже. Маленькие ладошки цепко хватаются за мою майку, вынуждая морально подготовиться к ощущению режущей боли от её когтей на лице или шее. Но боль почему-то не следует. А даже если бы и последовала, то мне сейчас всё по барабану. Ники может бить, вырываться, царапаться, брыкаться. Пусть хоть весь свой боевой арсенал выпускает на волю, оставляя свои метки на каждом миллиметре моего тела. Всё равно не отпущу её. Не отстранюсь. Не прекращу терзать сладкие губы, язык, шелковистые волосы и округлую задницу. Просто не смогу это сделать. Мне слишком нравится. Слишком приятно. Слишком сильно. Слишком горячо.

Никогда ещё не ощущал такого лютого возбуждения, что с каждым бешеным скачком моего сердца всё сильнее простреливает всё тело, концентрируясь жидким сплавом в паху. Как, впрочем, и столь безмерного удивления, обильно разбавляющего острое желание проникнуть в Ники, я тоже на своём веку не припомню. Только чему я так несказанно удивляюсь? Непонятно. Может тому, что малышка так и не предприняла ни одной попытки от меня отбиться, а сейчас сама запускает проворные ручки в мои волосы и прижимается грудью так, словно жаждет во мне раствориться?

Это, безусловно, удивляет, и неслабо, но не настолько же, чтобы голова начала кружиться, дыхание спирало, а ноги подкашивались в коленях. Так ведь? А может, не от удивления в моём организме происходят эти функциональные нарушения, а из-за долгожданного счастья от возможности прикоснуться к ней так, как я того желаю, и ощутить подушечками пальцев её ответные мурашки на нежной коже? От ликования из-за того, что наконец имею шанс заполонить все лёгкие её свежим ароматом, отдав ей взамен весь свой кислород? Или же от невольной грусти, неумолимо обволакивающей разум из-за страха, что в любой момент эта потрясающая сказка может испариться?

Не знаю. Ничего не могу разобрать. Какого-то чёрта со мной происходит что-то крайне непонятное, будто я прямо сейчас перенимаю чужие эмоции, что точь-в-точь схожи с моими, но кроме Ники поблизости никого нет, а значит — это невозможно.

Но так я с уверенностью думаю ещё всего парочку секунд, ведь, пока я с неутолимым голодом впиваюсь в её губы, резким толчком придавливая спиной к машине, во мне порождается такой мощный энергетический сгусток эмоций, от которого сердце в желании вобрать в себя всё до последнего чувства будто многократно увеличивается в объёмах и начинает неистово барабанить по рёбрам, посылая тепловые импульсы в мозг, что, точно по волшебству, вытягивают из подкорки сознания новые обрывки воспоминаний.

Комната бабушки. Её родной запах. Мои крики. Треск разбивающихся фоторамок. Голос Ники, пытающийся меня утешить. Её объятия, тепло обнажённой кожи, короткие поцелуи, вбирающие в себя мои слёзы. А дальше… губы в губы, и яркий всплеск эмоций всецело поглощает меня. Мы целуемся на полу посреди осколков. Страстно. Неистово. Потрясающе. Сплетая наши стоны и дыхания в одно единое. Мои руки на её теле. Её на моём. Сердцем к сердцу. Оба в безумном ритме рвутся навстречу друг другу, пока происходит переплетение наших чувств. Сильных. Ярких. Мощных, острых, многогранных. В точности таких же, какие переполняют меня сейчас.

— Боже мой… — ошеломлённый вздох срывается с моих уст, когда я, словно кислородную маску себя снимая, отрываюсь от её губ, и тут же понимаю, что эмоциональный накал во мне пусть и не меняет настроения, но мгновенно понижает градус, значительно выбивая из гущи всех чувств мой собственный шок.

— Что такое? — едва слышно блеет подрагивающая малышка, продолжая крепко обхватывать мою шею. Даже сквозь обнимающую нас темноту вижу манящий блеск её полуоткрытых губ; светлое облако волос, обрамляющее красивые, озадаченные черты лица Ники; высоко вздымающуюся грудь, едва прикрытую тонкой красной материей; и её сверкающий взгляд, в котором ясно отражается та самая мощь, которая только что прибила меня сокрушительной лавиной.

Я ничего не отвечаю. Пока не могу. Я должен убедиться, что просто не брежу, и потому, желая вновь нырнуть в омут её чувств, проталкиваю язык в её горячий ротик. И чёрт возьми, всё тут же повторяется — сплетаясь с ней в диком поцелуе, я вновь ощущаю весь потусторонний мир, который она так долго от меня скрывала.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Он удивителен. Ярок. Уникален. Огромен. И полон любви. Той самой — всепоглощающей, чистой и искренней, что я испытывал совсем недавно. Буквально позавчера. В обрывистых моментах воспоминаний.

— Что это было? — свой вопрос мне едва удаётся расслышать, а горящий страстью взгляд Ники возле моего лица я вижу мутно и расплывчато, но вовсе не потому, что до беспамятства пьян, а потому, что неумолимо утопаю в её зрачках морских, бездонных, всё глубже уходя под воду, когда она томно произносит:

— Я захотела поцеловать тебя, Остин, и поцеловала.

А нет… Дно в её зрачках всё-таки имеется, и сейчас я будто ударяюсь об него со всей скоростью прямо головой, чётко осознавая, что это именно её сильные чувства сумели разбавить яркими красками всю мрачную скорбь, тоску и горечь утраты Мэгги, что снедали меня в ту ночь. Это были её чувства. Её любовь, её желание, её безграничное счастье. Её! А не простой глюк по пьяни, как я предполагал вначале. И все её сильные чувства принадлежали мне. Мне! Тогда. И сейчас тоже.

Но как такое возможно?! Почему она мне не рассказала обо этом? Почему промолчала о случившемся ночью?

Хочу отстранить её от себя, потребовать ответов, объяснений, но почему-то понимаю, что не могу. Наоборот, сжимаю её в своих руках ещё сильнее. Так, словно боюсь, что она может исчезнуть, и с отчаянным стоном углубляю поцелуй, как никогда прежде проникая в её ощущения, опутывая ими себя со всех сторон, что уже в следующий миг помогает мне самому найти ответ на один из вопросов.

— Скажи мне: чего ты на самом деле хочешь?

— Я много чего хочу, Остин, но ты очень пьян, а я устала после работы, поэтому нам лучше лечь спать, а завтра утром, если у тебя всё ещё будет желание, ты сможешь повторить свой вопрос снова.

Завтра утром…

Если будет желание…

Сможешь повторить свой вопрос снова…

— Бо-о-оже! — сокрушённо протягиваю я и щурюсь от бессильной злости на самого себя. — Какой же я идиот, — наконец отпуская её губы, надтреснутым голосом заключаю я неопровержимый факт, отчаянно сталкивая нас лбами.

Повторить свой вопрос снова.

Это всё, что требовалось от меня. Всё.

А что сделал я вместо этого? Самое дерьмовое, что только мог сделать, — я забыл обо всём и вёл себя с ней так, что она подумала, будто я обо всём жалею.

Теперь понятно, за что Ники так сильно злилась на меня с утра и почему ни о чём не рассказала. Она решила, что мне противно от одной только мысли о том, что я мог сотворить со своей «маленькой сестричкой». Сука… ненавижу это словосочетание. И себя ненавижу за то, что мог забыть о самом прекрасном моменте, что был между нами.

— Ты опять жалеешь, — она не спрашивает, а произносит вслух очередные сделанные ею неверные выводы, от чего её робкий шёпот, вырвавший меня из дымки воспоминаний, вмиг болезненно сжимает моё сердце в тугой ком.

Я ничего не понимаю. И нахожусь в глубоком смятении. В голове сумбурная каша из несостыковок и миллионов вопросов, требующих усердного разбора, но сейчас, глядя на её испуганно-грустный взгляд, для меня ничего не имеет значения, кроме моих истинных чувств к ней, чёткого знания, что они взаимны, и настойчивого желания стереть с её лица все до последнего полуоттенка печали.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Жалею? — коротко усмехнувшись, обхватываю ладонями самое любимое лицо на свете, нежно скольжу большим пальцем по её нижней губе. — Да, Ники, я безумно жалею… но лишь о том, что не поцеловал тебя гораздо раньше и не сказал, насколько сильно я тебя люблю. Не как сестру, — наконец выдаю малышке всю правду, покрывая её подбородок, щёки, нос, глаза нежными поцелуями, такими же, какими она испивала мою скорбь позавчера ночью.