Одсун. Роман без границ - Алексей Николаевич Варламов

пускала жена, не пускали дочери, которые стояли за ним, и он плёлся домой в полной темноте, каким-то чудом угадывая дорогу, и оказывался возле кладбища. Его часто тянуло сюда, к могилам родителей и могилам их родителей, к своему родовому склепу, он искал у предков помощи, жаловался на судьбу, на обманщика фюрера, на собственную глупость и легкомыслие и просился к ним, чтобы открылись гробы и приняли его к себе. Но вся его родня, прежде так радовавшаяся его приходам, молчала, и какое-то чувство подсказывало судье, что ни ему самому, никому из его потомства лежать здесь не придется.

«В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее, – шептали сухие губы непонятно откуда взявшуюся фразу, – пожелают умереть, но смерть убежит от них… И живые позавидуют мертвым».

А все вокруг делали вид, что ничего особенного не происходит. Девятнадцатого апреля, как всегда накануне дня рождения фюрера, десятилетних мальчиков и девочек принимали в юнгфольк, и сентиментальные мамы и бабушки вытирали слезы, глядя на своих серьезных, сосредоточенных деточек. А еще через одиннадцать дней из Берлина пришло известие, что вождя не стало, и те же самые люди лились по улицам города в траурном шествии и не стеснялись своих слез, и на них отовсюду смотрели транспаранты «Лучше умереть, чем стать рабами», «Дорога в рейх ведет только через наши трупы». Фолькер шел вместе с плачущей женой и дочерями, и скуластое, гладко выбритое лицо дисциплинированного германца ничего не выражало.

Он продолжал ездить на работу в город, где с каждым днем все больше ощущалось приближение фронта, дороги были забиты военной техникой, солдатами, гражданскими, повозками, в небе летали американские и английские бомбардировщики, а на земле наступали, рвались сквозь бывшие чешские укрепрайоны русские танки, шла бессмертная пехота, и казалось, что между союзниками идет борьба, кто быстрее успеет Судеты захватить. Больницы и школы были переполнены ранеными, и доживающие последние дни немецкие власти не понимали, куда их эвакуировать. В магазинах стояли очереди за продуктами, около одного из домов толпились горожане. Фолькер подошел ближе и прочитал на большом красном плакате объявление о том, что завтра Фрайвальдау будет занят Красной армией.

Человек человеку

Особенно переживал за Катю один пожилой человек, врач из Польши, который сам подошел к ней на каком-то приеме и заговорил по-русски, однако с таким акцентом, будто кто-то задумал передразнить одесского еврея.

«Представляешь, мой хороший? А я так соскучилась по нашей речи, что мы проболтали с ним весь вечер. Спросила его, где он выучил русский. И знаешь, что он ответил?

– На Колыме».

Катя очень подробно, в нескольких письмах мне о нем писала, так что не будь этому Янушу Бардаху семьдесят с лишком лет, у меня были бы все основания сойти с ума от ревности. Но поскольку, матушка, он сыграл свою печальную роль в нашей жизни, мне придется вам о нем рассказать, тем более что его биография имела отношение к главной моей мысли о людях, которых гонит по миру судьба.

Итак, он родился в Одессе в девятнадцатом году, но когда в России окончательно победили большевики, зажиточная еврейская семья перебралась в Восточную Польшу в городок Владимир-Волынский, где в тридцать девятом их вторично настигла советская власть и отняла все, чем они владели. Он был к тому времени женат, учился в университете на юриста, а потом его призвали в Красную армию, и это поначалу показавшееся таким ужасным обстоятельство Януша спасло, ибо почти вся его родня, включая молодую жену, погибла в гетто. Правда, узнал он об этом нескоро.

Танковую часть, в которой служил новый Катин знакомый, отправили летом сорок первого на фронт, и там под Бобруйском головной танк, которым он управлял, завяз при переправе через реку. Как водителя, к тому же выходца из буржуазной Польши, его обвинили в том, что он сделал это намеренно, с целью дождаться немцев.

– Я еврей, я ненавижу фашизм, я сам просился на фронт! – только и выкрикивал он, но судьи слишком устали и теплой июльской ночью приговорили его к расстрелу. Если кому-то охота сделать из этого вывод о равенстве фашизма и коммунизма, пусть делает – я лишь рассказываю факты, как изложила мне их Катерина.

А дальше началась череда чудес. Один из офицеров отвел смертника к себе в палатку и стал подробно расспрашивать про его родственников. Януш опасался, что и их могут ждать неприятности, однако был слишком измучен, перепуган и отвечал всё как есть. Офицер дал ему еды, а потом сказал:

– Меня зовут Ефим Ползун. Я майор НКВД и нахожусь здесь для того, чтобы следить за работой трибунала. Я хорошо знал Марка, твоего отца, а с одним из твоих двоюродных братьев учился в одном классе. Я знаю, ты невиновен, но сделать для тебя могу одно. Учитывая твой возраст, приговор будет заменен тюремным сроком. Там будет тяжело, очень тяжело, но, может быть, это спасет тебя от смерти на войне.

Так осенью сорок первого года Януша повезли на Колыму. По дороге он пытался бежать. В лесу под Вологдой его нагнали солдаты с собаками, жестоко и показательно избили на глазах у заключенных, но убивать не стали. В лагере отправили на тяжелые работы в шахту, потом посадили на пять суток в ледяной карцер за драку с уголовником, после чего у него началось затемнение в легких, и полуживого парня увезли в больницу умирать. Была ли в этом человеке невероятная воля к жизни, пресловутая еврейская хитрость, случай, судьба, но болезнь удалось остановить, а главное, в больнице не хватало медперсонала, и молодой зэк понял, что перед ним единственный шанс спастись. Он назвался студентом-медиком, и его оставили в этой больничке, где, кстати, несколько лет спустя работал Шаламов – может быть, вы слышали, матушка Анна, про такого писателя.

Врачи быстро раскусили, что Януш самозванец, однако был он очень старательный, переимчивый, ни от какой работы не отлынивал, и его пожалели, не стали прогонять. Так он проработал там несколько лет, а когда закончилась война, его старший брат Юлек, который за это время сумел сделать карьеру в армии и стал военным атташе польского посольства в Москве, вытащил младшего из лагеря и вручил ему польский паспорт, имевший силу охранной грамоты. Невероятно, вы скажете? Мне тоже многое в этой истории показалось странным или же недоговоренным, но это все, что я о ней со слов Кати знаю.

После лагеря Януш поступил в наш Первый мед в Москве, окончил его,