Экстремист - Сергей Валяев

— Я ему такое метну, козлу! — не сдержалась теща.

— Он чё`дурновой? — подал голос Евсеич.

— Молчать! — рявкнул наш оппонент.

— Глас народа, — развел я руками. — Народ знает своих героев. И любит до смерти.

— «Стечкина» долой, — нервничал господин Орехов; не привык к самостоятельной оперативной работе и, видимо, боялся застрелить себя.

— «Стечкин» гуляет, — представил нежилую кобуру. — Будем договариваться полюбовно, Вольдемар. Так что, в чем дело, товарищ?

— Вексель, — хрипнул мой собеседник.

— А какие проблемы? — удивился я. — Будет вексель, только пушку отклони от жены. На меня можешь, пожалуйста. Или на Евсеича, — позволил себе полезную для здоровья шутку.

Дедок поблимкал глазами и вдруг перешел как бы на древнеславянский сленг:

— Ой-еси! Съехалси, мил человек. Она на сносях, наша голубка сизокрыла…

— Спокойно, дед, — на это сказал я. — Наш герой с бабами токо ой-еси!..

— Вексель! — и не уважил нашу общую просьбу; наверное, он воспитывался в детском приюте, где детишек били по голове ночными хрустальными вазами.

— Пожалуйста, — поднял руки. — Вон там этажерочка. На этажерочке папочка. А в папочке той…

— Нет там векселя, блядь, — несдержанно прервал мой сказ.

— Как так нет? — и сделал шаг. К этажерочке, где была папочка, а в папочке той…

— Стоять!

— Стою! — согласился. — Екатерина Гурьяновна, глянь на этажерочку, там папочка, а в папочке той… Ей-то можно к этажерочке?

— Ну, — нервно кивнул головой. И пистолетом — у виска моей жены.

— Чтобы ты, злодей, сдох, — поднялась теща, — чтобы горел в геенне огненной, чтобы дети твои прокляли тебя во веки веков, чтобы собаки могилу отрыли, чтобы черти душу твою сгноили, чтобы…

— Екатерина Гурьяновна, — не выдержал я народного творчества. — Клиент нервничает.

— А ты, Александр, тож хорош, с гадами нечеловеческими водишься, среди газет и журналов нашла папку, открыла её. — Нету ничего.

— Было же? — искренне удивился я. — Не понимаю?

— Ох, горе горькое, — и, положив папку на стол, Екатерина Гурьяновна вернулась на место.

Наступила, как в таких случаях говорят, гробовая тишина. Вексель исчез — это был факт. Печальный. Для всех нас.

— Вексель! — заученно изрек наш враг. — Пристрелю суку твою!

— А вот так не надо, товарищ генерал, — заметил я. — Не надо. Я терплю, хотя очень хочу сказать. А ты знаешь, я умею говорить.

— Вексель!

— Он тоже мне нужен, — и обратился к ливадийским обитателям. Приходил кто-нибудь, родные?

— Арсенчик разве, — вспомнила теща.

— Энто… само… про шо вы? — наконец заинтересовался текущими событиями дедок. — Энто такая ладная… бумаженция?

— Ладная! — сдержал я дыхание.

— С печатками што ли?

— С печатями, — перевел я дух. — Где она, Евсеич?

— Так этно… — почесал затылок дедок, выбивая пыльное облачко. — Дак упорядок мы дом приводили. Супботили, значитца.

— И что?

— Я папочку тряханул и не заметил, должноть.

— И дальше что?

— Так я костерок смастрювал… и того… усе… туды… Мусорь…

На месте господина Орехова я бы застрелился. На него было жалко смотреть — он ничего не понимал: тряс бабьими щеками, пучил глаза и покрывался сальным страхом.

— Вексель! — взвизгнул живой труп.

Я бы посмеялся от души. Да ситуация была патовая.

— Убью, — всхлипнул бывший генерал окончательно потерявший голову. Всех!

— Всех не успеешь, — посчитал я нужным предупредить. — И потом зачем? Много на душу грехов брать. Да, и мои мальчики едут, — указал на далекий танковый гул. — Скоро будут. Я их сдерживал до последнего. Найдут везде и всюду, ты их знаешь. Найдут — и разорвут в клочья.

Не знаю, что убедило больше господина Орехова не совершать опасных и резких движений, то ли мои слова о душе, то ли проклятия тещи, то ли перспектива быть разодранным в клочья, но он потребовал, чтобы я задержал движение автоколонны. Для последующего своего убытия из Ливадии.

Я выполнил просьбу. Когда меня так убедительно просят, как отказать. И танковый гул прекратился.

— Что еще?

— Ключи от машины.

— Они в джипе.

— Она со мной, — сообщил живой труп, защищаясь Полиной. — До автомобиля.

— Ой, лишенько! — заголосила Екатерина Гурьяновна. — Что ж ты, подлый, делаешь? Она же несет детишек…

— До машины, я сказал! — заорал г-н Орехов, далекий от проблем акушерства.

— Саша! — сказала жена.

— Ты отлично выглядишь, родная, — заметил я. — Держись.

— Сашка, я от всех вас устала, блядь!..

— Потерпи пять минут.

— Пять?

— Ну три. Что такое три минуты в нашей жизни, дорогая, тьфу, мелочь.

— Ой, замолчи, дурак!

Между тем все присутствующие на веранде находились в движении. Враг наш, прикрываясь живым мелкобеременным щитом отступал на выход, а я вместе с дедком Евсеем уходили в глубину дома.

— Сашка, я после тебе все яйца оборву, — предупредила Полина, обладающая прекрасным чувством юмора и природным оптимизмом.

— Во! Энто у саму точку, доцка, — хихикнул Евсеич.

— Согласен, родная, — опрометчиво брякнул я, взяв со стола папку, старенькую, потертую, отцовскую. — Сделаешь все, что душа пожелает.

— А ты сам-то сделай что-нибудь, еп`вашу всех мать!

Дилетант в терроризме, обхватив горло жертвы для собственной безопасности, медленно отступал к воротам. Я как бы шел за ними. На расстоянии семи метров.

И здесь случилось то, что случилось. Великий комедиант Демиург-драматург наш выпустил на подмостки сцены розового поросенка подарок деда Евсея. Она, юная чушка, хлюпнулась в лужу и там забылась в сладкой истоме, мечтая, должно быть, о пахуче-питательных помоях. Заметить её было трудно. Тому, кто пятился.

Никто не знает и не узнает, как я молился на эту поросячью задрыгу, чтобы она оставалась лежать в истоме и луже. И Бог услышал мою молитву.

Господин Орехов наступил на поросенка — наступил, сука. И неистовый взвизг прорезал ливадийскую мертвую тишину, пробив тело моего врага, подобно электрическому разряду. И этот разряд материализовался в стальной тиг, вонзающийся в ушную раковину ссученного.

В подобных случаях говорят: повезло. Не успел счастливчик понять, что случилось. В данном случае, с его ушами. Нож вошел в одно ушное отверстие, а вышел в другое. Факт сам по себе потешный.

Хотя было не до смеха — мне. Неприятно конвульсирующий труп, кровоточа, валился навзничь, пытаясь затянуть в свою безжизненную орбиту Полину. Совершив олимпийский прыжок, я успел вырвать жену из опасного захвата.

Через минуту все закончилось — я отнес супругу на веранду, а прибывшие мои мальчики утащили падаль с тигом в окровавленных ушах прочь со двора. В её же авто, припрятанное, оказывается, в березнячке.

Надо признаться, я не извлек финку из поверженного неприятеля. Вот такая вот романтическая блажь. Уверен, отец бы меня понял и простил.

Потом в соседнем березнячке громыхнуло. Дед Евсей, перекрестившись, догадался:

— Энту гадину хенеральску управили. Ну и добре, хлопчики.

— Добре-то добре, — заметил я. — Вот только не знал я, что ты у нас так порядок любишь?

— Ну сказанули мне бабоньки — усе в костерок.

Я хотел сообщить дедку о сумме, которую он отослал к такой-то матери в огонь, да передумал — не дай Бог поверит, кондрашка хватит. Не доставало нам ещё этой проблемы.

— Усе в костерок, — повторил я задумчиво. — Спасибо свинье.

— Дык я ж его вмастил тёбе, Александрь?

— Вот памятник и поставлю.

— Мне?

— Ему, Евсеич, ему.

— А мне, мил человек? — разобиделся дедок. — Я ж тебе подарковал порося.

— А тебе, родной, бутылку родной.

— Вот за энто блаходарствую.

Наша столь содержательная беседа была прервана Полиной — она требовала меня к себе. Я приготовился к самому худшему — оторвет кое-что, и будет права.

— Ты как, любимая? — поцеловал в горькие, прокушенные до крови губы.

— Саша, надеюсь, такое в последний раз?

— Конечно.

— Я почему-то не верю.

— Поставим Пост и никаких проблем!

— Уйди, несчастье мое!

— А ты мое счастье! — И пообещал. — Нарожаем кучу-малу, мать. Ох, весело будет!

— А зачем рожать? — И кивнула в окно. — Вон сколько у тебя мальчиков.

— А девочек нету.

— Вон и девочка… уже приехала, — засмеялась Полина. — Ну, живем, как в кино, честное слово.

И действительно: у ворот притормозило такси и появилась на подиуме нашей удивительной жизни… Ника. Во всем своем великолепии. Когда случилась трагедия с Анной, мы послали топ-модели телеграмму в Париж. И вот девочка здесь, опоздав на час. Европейская культура за короткое время уже успела наложить свой отпечаток на её облик. Выглядела прекрасно и стильно, как с картинки из журнала мод «Hustler».