Экстремист - Сергей Валяев

— Не продается.

— А подумать. Добрая цена. Можно прикупить необитаемый островок. В личное пользование.

— Мой остров — Россия, — не без пафоса ответил я.

— М-да, жаль, — покачал плешивой головой Маккиавелли банковского производства. И щелкнул пальцами. Из знойного марева появился гибкий человечек. С географической картой Московской области. — Ну, любезный Петр, слушайте меня внимательно.

Выяснилось, господин Орехов и два его телохранителя отдыхают в санатории Министерства Обороны «Заречье», что в семидесяти пяти километрах от белокаменной. Местечко прекрасное — сауна, теннисные корты, спортивные тренажеры, река с пляжем. Кормят на убой. Так что дело за малым — рвать в «Заречье» и накрывать подлеца за употреблением диетической брюквенной каши.

Я поблагодарил господина Дубовых за полезную информацию. Вот что значит найти общий язык с достойным противником. Никакого кровопускания и мордобоя, кроме легких душевных оплеух, и все довольны. Даже праздный народец несмело начал возвращаться на лавочки, когда уяснил, что перестрелка ракетными снарядами временно отменяется. Приятно, черт дери, дарить людям праздник, на это сказал господин Дубовых, когда мы решили прогуляться вокруг памятника. Я согласился: это благотворно действуют на нас флюиды великого Александра Сергеича. Наше национальное богатство, с гордостью подтвердил мой спутник, как там: Деньги? — деньги Всегда, во всякий возраст нам пригодны; Но юноша в них ищет слуг проворных И не жалея шлет туда, сюда. Старик же видит в них друзей надежных И бережет их как зеницу ока.

На такие прекрасные и злободневные поэтические строки раздались аплодисменты: публика решила — начинается Пушкинская декада и с воодушевлением приняла декламатора. И его декламацию. О финансах.

Через несколько минут мы с банкиром едва выдрались из толпы почитателей гениального поэта. Под декламацию его стихов. Вот что значит всенародная любовь. И я не шучу. Какие могут быть шутки в этом самоочевидном вопросе?

На этом наша встреча закончилась, и господа банкиры удалились в свои родовые поместья. Что там говорить: хорошо, что все хорошо заканчивается. Таки дернули меня за мотню и так, что заломило весь скелет. Нельзя быть таким самоуверенным болваном, предупредил я себе, небось, они держали Орехова в багажнике. В качестве консультанта. Хотя подозрительно легко он сдан. Как стеклотара. Не порешен ли генералишко, пока мы разводили антимонии у памятника? Вот это будет фельда![23]

По рации мною был дан отбой акции «Памятник», и скоро все бойцы пыхтели в джипе, выбирающегося на тактический простор скоростного бана. Я начал разбор полетов, чтобы не забыть деталей прошедшей операции.

— Резо, — спросил я. — Зачем выдернул пулемет? Без приказа. Приятно, что народ у нас культурный: решил — кино снимают.

— Ничего не знаю, — буркнул Хулио. — Ты махнул газеткой — махнул. Как договаривались.

— Я махнул?

— Так точно, Александр Владимирович, — сказал Куралев. — Было дело.

— Готовность номер один, — поддержал товарищей морпех. — Как договаривались.

— М-да, — крякнул я. — Радует, что не начали долбить.

— Новой отмашки не было, командир, — радостно сообщил диверсант. Жаль, жахнули бы. Со всех стволов!

— Мы разве о газетке договаривались? — удивился я.

— А как же, — хохотнул Резо.

— Ну да, — подтвердил Никитин.

Я неумело перекрестился. На что Куралев сочувственно заметил, что во мне, наверное, старая контузия блудит: тут помню, а там глубокий овраг.

— Вроде порядок, — аккуратно пощупал голову. Под смешок товарищей. Функционирует нормально, как космическая станция. Но в следующий раз никаких отмашек — стояли на пороге гражданской войны.

— И до чего дотрекались? — поинтересовался Никитин окончательным результатом переговоров.

— Сдали Орехова.

— Не подставка?

— Хер их знает, — развернул я географическую карту. — Может, и подстава. Давай-ка в обход?

И мы тихо-мирно покатили проселочными дорогами. Нормальные герои идут непроторенными путями, это правда. Если и существует низкий заговор, мы обойдем врага с тыла и вмажем из всех наших огневых средств.

— А лучше запустим в санаторий диверсанта и морскую пехоту, предложил я. — Они сработают без шума. Так?

— Так точно, — гаркнул морпех.

— Заметано, — заговорщически кивнул Куралев.

— А я куда? — поинтересовался Резо, который не навоевался в Абу-Даби.

— Замаскируешься в канавке, — ответил я.

— Вах, какая канава? — возмутился Хулио.

— Сточная, — прыснул Никитин.

И так далее. Приятно было трепать языком, болтаясь в авто на родных пыльных рытвинах. Не за какое золото мира и денежную требуху невозможно добыть этого чудного единения и с товарищами, и с тихими, обомлевшими от зноя перелесками-полями, и с выцветевшими высокими небесами, и шафранным жарким солнечным светом.

Эх, родина моя, чем прогневала Творца? Почему в наш благодатный край насылаются, как смерчи, окаянные напасти? За какие такие грехи? Нет ответа. Можно предположить, что народец нарушил некий В ы с ш и й з а к о н внутри себя, и поэтому имеет то, что имеет. Вот в чем дело. Такая вот печальная диалектика. И, кажется, нет силы, способной изменить такое положение вещей. Или-таки есть такая сила? А?

Случилось то, что должно было случиться. В патовых ситуациях большинство предпочитает действовать по арифметическому правилу: вычитание. Вычитание человека из жизни — и никаких проблем. У оставшихся жить.

Пока мы плутали по горячим дорогам отечества, в местечке Заречье, произошли следующие события. Ужасные, с точки зрения культурно отдыхающего обывателя.

После обеда, в самый мертвый час, на охраняемой стоянке взорвался автомобиль BMW. В клочья из металло-телесного мяса. Такая вот неприятность. Для водителя и двух пассажиров.

Подкатив к санаторной зоне, мы без труда заметили сутолоку на асфальтированном пятачке, над которым возвышалась будочка. Под будочкой теснились уазики поселковой части.

— Ха! Если там Коваль, с меня бутылка, — сказал я, — ему.

— А если Орех всмятку? — поинтересовался Резо.

— Тогда бутылка с него — нам.

— От кого, — не поняли меня. — От капитана?

— От Орехова, — буркнул я. — За легкую кончину.

Эх, и почему я не родился в эпоху инквизиции? Был бы алхимиком, ладя из железа золото, за что меня, конечно, сожгли бы на костре, но зато какая, мать её так, стабильность. А сейчас? Живем, точно на вулкане Этна, курящемся дачным примусом. Не знаешь, что новый день принесет. Либо сваришь геркулесовую кашу на этом гигантском примусе, либо он полыхнет индиговым пламенем до самых небесных сфер?..

Я ошибся в одном: капитан Коваль со своей бригадой прибыл, но после нас. Ба! Какая неожиданная встреча, посмеялись мы в который раз, да несколько сдержанно — огромная раскромсанная консервная банка автомобиля, запах гари, паленого мяса, лужи спекшейся крови мешали принимать жизнь во всем её великолепии.

— Саша, — пошутил капитан. — Еще сколько будет трупов?

— А здесь область, — отшутился я. — Не ваша епархия, товарищ?

— Санаторий Минобороны, товарищ, — напомнил Коваль. — Прописан к городу.

— Тогда отвечаю, как на духу: эти последние. Кажется.

— Ох, Александр, и почему я не верю? Не твоя работа?

— Моя. Могла бы быть.

— Ох, смотри.

— Смотрю.

Посмотреть было на что. Эксперты складывали на простыни три невозможно изуродованных, обожженных тулова и к ним рваные фрагменты. Сколки костей рвались из конечностей. Один из спецов таскал оторванную руку, как ветку, предаваясь трудным размышлениям, какому корпусу она принадлежит?

— А часики-то тикают, — радостно сообщил он. — Во! Какая побасенка!

М-да. Скоро картина ЧП была полная. Испуганная обслуга центрального корпуса признала по фотографии господина Орехова, хотя фамилия этого гражданина другая — Ефимов, что ли? Жил в люксе спокойно и мирно. С ним ещё двое, очень аккуратные и обходительные. После обеда нежданно засобирались по делам в город, как сказали, да вещички вот прихватили…

Важнейшим и единственным свидетелем взрыва сказался бедовый ханурик-охранник Паша Теменко, проживающий в фанерном будочке. Из его бессмысленной речи следовало, что ничего такого подозрительного он не наблюл. За два года своей тяжкой службы. Судя по истерзанному виду и перегарной атмосфере вокруг него служба действительно была каторжная.

— Шиба-ба-ба-нуло так, граждане мои, ч-ч-что меня сду-ду-дуло из до-до-домика, — заикался свидетель. От контузиии. При рождении.

— И ничего подозрительного перед тем, как шиба-ба-ба-нуло? — спросил капитан Коваль. — Никто-ничего-никуда? Не шабуршил?

— Клянусь ма-ма-мамой, никто не ша-ша-шабуршил.