Птицы небесные. 3-4 части - Монах Афонский

— Батюшка, можно к вам на исповедь приезжать? — спросил я напоследок.

— Приезжай, приезжай, это с Карули-то? Не близко. Я там ни разу не был…

— А вы к нам приезжайте, батюшка! Все вам покажем…

Отец Херувим задумался:

— Ждите, постараюсь приехать. А как там наш старец поживает? У нас здесь нет никакой связи…

— Говорит, жив и здоров, слава Богу! Передает вам поклон. Только у него возникли искушения: его перевели в Переделкино. Он там сейчас людей принимает, — с печалью в голосе промолвил я.

— Вот оно что… Значит старец опасен стал, потому что о печатях антихриста говорит. За это его и удалили из Лавры. Нужно будет в Дафни съездить, поговорить с аввою…

Мы оставили духовника в тревожном состоянии. Это чувство передалось и мне: как теперь видеться с отцом Кириллом и когда это станет возможным?

На Каруле мы с иеромонахом начали каждый день служить литургии в Троицком храме. Пел мой друг прекрасно и даже всю литургию мог петь по-гречески. Затемно, в четыре часа утра, я шел в храм и начинал проскомидию. Теперь мы брали записки от паломников о поминовении, с которыми они передавали также и деньги, кто сколько даст. Стало жить несколько легче, тем более, что наш ладан брали в лавках Дафни и сразу же выплачивали за него драхмы.

От литургии к литургии благодать возрастала в душе, а потому все душевные переживания сопровождались ощущением блаженства. Так, в упоении ежедневными богослужениями, шел месяц за месяцем, пока я не заметил, к своему огорчению, что, хотя душа и пребывает в блаженном состоянии, тем не менее, ум мой расслабился, и появилась леность к Иисусовой молитве. Мое сердце легко пропускало всякие помыслы; меня раздражало все, что мешало служить в уединении, — и ранние крики погонщиков, и постоянный запах мочи и навоза от мулов с проходящей рядом тропы, и множество мух на нашей кухне. Русские паломники, узнав о том, что на Каруле служат два иеромонаха из России, стали беcпокоить нас частыми визитами. Я попробовал навесить на калитку замок, но ревностные посетители предпочли тогда другой путь — через каменную стену. Пришлось убегать в расщелины скал или прятаться в крохотную пещерку под тропой, со стороны обрыва. Духовное состояние мое представлялось плачевным: усилились различные мечтания, помыслы о мире и об оставленном отце свободно проникали в мой ум даже на литургии — и все это не могло не вызывать тревогу.

— Отец Агафодор, а игумен Харалампий еще жив? — как-то за обедом спросил я.

— Жив, но только он не игумен теперь. Игуменство он отдал своему чаду, который начал менять в монастыре устав старца. Отец Харалампий теперь часто сидит на пристани, рыбу ловит…

Сообщение моего напарника опечалило меня, но, тем не менее, помогло сделать простой вывод: значит, у духовника есть время, чтобы побольше поговорить с ним.

— Отче, поедем в Дионисиат, нужно у старца совета спросить о молитвенной жизни!

— Хорошо, благословите! — как всегда ответил послушный иеромонах.

Бывшего игумена мы действительно увидели на причале: в выцветшем добела подряснике и в большой соломенной шляпе, он сидел на низкой скамеечке у воды с удочкой в руках.

— Геронда, патер Симон просит разрешения задать вам свои вопросы, благословите? — отец Агафодор сделал попытку обратить на нас внимание.

Старец повернул голову в нашу сторону, затем молча взял скамеечку и, не торопясь смотав удилище, перешел в тень под стены монастыря. Мы поцеловали его крупную, в больших раздувшихся венах, крестьянскую руку.

— Геронда, помыслы одолевают меня на каждой литургии, раздражаюсь на всякие мелочи, молитвенная практика моя ослабела, хотя вот уже год ежедневно служу литургии в церкви на Каруле. Подскажите, где я ошибаюсь и что мне делать?

Старец, прищурясь, посмотрел на меня из-под края широкополой шляпы:

— Патер, молитва, как и литургия, без внимания — это утомительный и напрасный труд. Многие священники, пренебрегая вниманием и молитвой, полагают, что литургия сделает все за них. Охи, патер, охи… Само собой ничего не бывает!

— А что делать с помыслами, Геронда?

— Не отрекайся от одних мыслей с помощью последующих мыслей. Так ты будешь множить их бесконечно: просто не имей их, и они оставят тебя. К суетной деятельности ума человек привыкает быстро, а к духовной молитве и отсечению помыслов — тяжело. «Господи, просвети тьму мою!» — так молился святитель Григорий Палама.

Мой друг старался негромко переводить слова дионисиатского молитвенника. От волнения отец Агафодор даже вспотел.

— Отче Харалампие, у нас особой суеты нет. Но всегда нужно что-то делать: зима на носу, с деньгами проблема, а нам еще ремонт крыши необходимо сделать, вот помыслы и идут… — продолжал я.

— А вы поступайте так: есть деньги — делайте ремонт, нет денег — оставьте помыслы о ремонте, пребывайте в покое и молитесь, — невозмутимо отвечал духовник. — Но всегда помните: «Земля и все дела на ней сгорят». Никогда не поддавайтесь духу нескончаемой деятельности, пожирающей время молитвенной практики.

— Понятно, Геронда. Но у меня получается так: ремонта нет, а помыслы о ремонте лезут в голову!

— Ум нужно всегда держать чистым, в Боге, — это главное правило всякого монаха. Сделай свой ум свободным от всякого помысла и представления о чем — либо земном и даже небесном, — спокойно и рассудительно отвечал старец.

Он снял соломенную шляпу и с удовольствием подставил голову под легкий морской бриз.

— Разве нужно совершенно все помыслы отбросить, даже не греховные? — мне это не было понятно до конца.

— А какая у них разница, если они отвлекают от молитвы? Стань для всех помыслов, как глухой и немой ко всему внешнему! Грехопадение человека разделило ум и сердце, но молитва Иисусова вновь соединяет их, делая цельным естество человека, которое уже не нуждается ни в каких помышлениях. Оно всецело живет смирением и через него стяжает благодать. Смиришься до земли, окажешься на Небе. Осознаешь себя недостойным Бога, постигнешь Его, как Он есть. Потому что покой Божий, где нет никаких помышлений, есть сверхмысленное благо. Это нужно понять и накрепко усвоить. Любой помысел — это проявление несмирения. Отсеки в себе всякое сопротивление смирению и быстро стяжешь благодать!

— Благословите, отче Харалампие! У меня с молодости есть старец в России. Но теперь он далеко, а вопросов накопилось много, и я вынужден искать совета у Афонских отцов. Правильно ли я поступаю?

— Советников духовных может быть много, а старец всегда один. Старец — это врата к постижению истины.

— Грехи мои не дают мне прямо постичь ее, Геронда. Даже на Афоне совершаю мысленные грехи… — с огорчением сказал я.

— Накопленные грехи подобны густой тьме вокруг нас, но стоит нам зажечь свечу, как вся тьма исчезает. Вот что значит: «Постигните истину и она освободит вас», как сказал Господь Иисус Христос. «Освободит» — значит сделает зрячим духовно. Чистое и простое сердце узрит мгновенно чистого и простого Бога, Который сияет ярче полуденного солнца…

— Таким Господь явится душе в раю, Геронда?

— Стремись не в рай, стремись к спасению, которое пребывает за пределами райских обителей- это Сам Христос! Познаешь Христа, и все остальное приложится к этому… — старец многозначительно посмотрел мне в глаза. — То сердце приходит к духовной свободе, к совершенной свободе от помыслов, которое во Христе делает себя свободным от всяких помышлений о вещах мира сего. Какие там ремонты, какие там заботы и попечения и тому подобное? Бог Сам все устроит, а ты молись и делай! Ум, не имеющий никаких мыслей, и сердце, не имеющее никаких привязанностей, сливаются воедино и обретают Христа с помощью Святого Духа. Поистине, патерас, думать о вещах мира сего — неблагодарный труд… Вспоминая огонь, не согреешься, потому что это огонь мира сего, пустой, привременный. Вспоминая Бога, сердце все становится огнем, ибо это огонь Небесной Любви, огонь Небес и попаляет в душе все мирское…

Мы помолчали. Морской ветер крутил и разбрасывал по причалу сухие листья платана.

— Геронда, меня временами борют страсти, и я рассеиваюсь, как ни собираю себя в молитве.

Я ждал слово молитвенника, и оно оказалось строгим:

— Если мы, молясь, то и дело впадаем в страсти и в отвлечения ума, то этим самым предаем Бога, и тогда не помогут ни поклоны, ни четки! Даже если мы будем молиться тысячу лет, но невнимательно и впадая в страсти, ничего не достигнем… Любой помысел, любая страсть — это коготь сатаны, крючок смертного мира, который затягивает нас в греховное состояние.

— А как же помысел о Боге? — спросил я, запутавшись в понимании точного смысла его слов, переведенных отцом Агафодором. — Разве он не ведет к Нему?

— Помысел о Боге — это не Бог, это дьявольский подлог. Можно сколько угодно думать о Боге и это нисколько не приблизит нас к Нему. Покаянная молитва — вот путь к Богу, патер! Внимание в молитве означает устойчивость этого молитвенного покаяния. Ум постоянно соскальзывает со внимательного сосредоточения в молитве, как железный шар с острия иглы. Возвращать его туда снова и снова — это путь его обуздания и спасения во Христе. Восковой шар прочно держится на острие иглы и уже не падает. Так и ум, умягченный благодатью покаяния и слез, уже никогда не покидает Христа, никогда не теряет внимания…