Птицы небесные. 3-4 части - Монах Афонский

Самым неожиданным оказался приезд архимандрита Пимена с друзьями — русским генералом и московским предпринимателем Крутовым. Подивившись нашей скудости и бедности, они поддержали нас деньгами. На эти средства мы купили смолу и ароматные масла для ладана, а мне — крепкую палатку для гор. В утренних беседах за чаем мы ближе узнавали друг друга. Предприниматель, которого звали Сергей, делился своими переживаниями.

— Понимаете, батюшка, вот что удивительно: когда я лежал в реанимации, а врачи изрезали меня всего, чувствовал, что умираю. А молитва во мне была такая, что той благодати, которую я тогда ощущал, до сих пор даже самой малости не чувствую, хотя много молюсь и причащаюсь…

— Это точно! — подтвердил генерал. — В самых-то передрягах и вспоминаешь о Боге!

— Теперь и деньги появились, достаток во всем, а чего-то все равно не хватает… — продолжал Сергей. — Говорят мне батюшки: надо, мол, пожертвования делать! Я согласен, надо жертвовать. Но вот что вижу… Жертвую много, а радости и благодати не ощущаю…

— А на что вы жертвуете, Сергей? — спросил я.

— На разные церковные программы для народа, на восстановление монастырей и храмов…

— А если просто помочь какому-нибудь больному или бездомному?

Мой вопрос озадачил его.

— Так это же нужно с ними возиться! А так я отчислил деньги в какой-нибудь фонд — и спокоен…

Генерал с предпринимателем уехали затем в Русский монастырь, а отец Пимен остался на Каруле, желая разделить с нами постническое житие и устроившись в моей комнате. Уединение и тишина ночных молитв в стасидии над обрывом восхитили его. А литургии в Троицком храме, построенном русскими монахами Феодосием и Никодимом, привели его к идее: издать рукописи этих подвижников об Иисусовой молитве, которые неведомыми путями попали в его руки в монастыре, где он нес свое послушание:

— Издадим их записи небольшой книжечкой для вашей кельи! Пусть будут у вас книги для благословения паломников…

Но его опасения насчет жизни на Афоне насторожили меня:

— Слышал, Симон, что на Афоне грабят кельи? Нет? А мне рассказывали: тут и наркоманы живут, и даже бандиты, особенно албанцы! — доверительно сообщил мой друг.

— Ну, это не новость! — ответил я. — Хотя сам не знаю такого, вроде бы все спокойно… Правда, наверху у Данилеев полно албанцев. Иногда они спускаются к морю своей компанией, ловят рыбу и жарят ее на костре на берегу, — рассказал я отцу Пимену все, что знал об албанцах.

— Вот-вот, а там среди них и наркотики распространены. Ты берегись, отец! — предостерег он.

Во время ночного молитвенного правила мой старый товарищ позвал меня:

— Симон, давай прогуляемся по тропе. Ночь лунная, такая красота кругом…

Мы неторопливо пошли по каменным ступеням, любуясь спокойным морем. Небольшие облачка наплывали на луну, бросая на водную гладь и на скалы скользящие тени. На берегу мы заметили ярко пылающий костер, черные силуэты людей возле него и услышали их хриплые голоса.

— Гляди, отец Симон, албанцы! — дернул меня за руку взволнованный друг. — Награбили, теперь добычу делят…

— Похоже, это именно они… — подтвердил я.

Один из сидевших у костра услышал наши голоса и поднял голову. Мы быстрыми шагами, прыгая через две ступеньки, устремились в свою каливу и заперлись. Под окнами, топоча ногами, пробежало несколько человек.

— Ух, бандитье! — разволновался отец Пимен. — Может, полицию вызовем? Чего им за нами гнаться?

Посовещавшись, мы решили тихонько лечь спать, тем более что больше беготни под окнами не было.

Утром, после посещения нами кельи Данилеев, все разъяснилось: албанцы спокойно жарили себе рыбу на берегу. Увидев на тропе темные фигуры, они приняли их за ночных воров, промышляющих по кельям, и погнались за ними. Когда выяснилось, что ни таинственных воров, ни бандитов, делящих награбленное, не было, — раздался смех. Албанцы пожали нам руки. Они все оказались простыми деревенскими парнями-христианами, приехавшими на заработки.

По телефону-автомату из кельи Данилеев мы поговорили с отцом Кириллом, справившись о его здоровье. Я рассказал батюшке о получении годовой визы и о возможности моего приезда в Россию, когда срок проживания по ней закончится. После этого я долго дозванивался до моего Федора Алексеевича — связь была не очень хорошая.

— Так это вы сюда, на такую кручу, ходите звонить каждый раз? — ужаснулся игумен. — Тебе нужно всегда быть со мной на связи, если ты в Москву собираешься. Я тебе куплю мобильный телефон!

Тогда такие телефоны только появились и были редкостной новинкой. Я воспротивился.

— Ничего, ничего страшного! — заверил меня архимандрит. — Это же не ересь! Слушай, покажешь мне келью Иосифа Исихаста напоследок? — попросил он.

— А мы давно собирались и сами это сделать! — не сдержал я своей радости.

Втроем мы посетили вначале самую уединенную в скиту келью святого Василия, где подивились аскетизму старца и его братства — холодно, голодно и очень высоко над морем. Сколько усилий затратили отцы на то, чтобы построиться и носить сюда с пристани грузы, — один Бог знает!

Исцарапавшись о колючки, мы с трудом отыскали спрятанную за скальным гребнем бедную каливу старца Иосифа, построенную из прутьев, обмазанных глиной. В это очень уединенное место братство перешло впоследствии. Рядом с каливой в гроте находился крохотный храм в честь святого Иоанна Предтечи. Мой друг снова попросил меня позировать — «для масштаба»! — на завалинке церкви и возле осыпающейся ветхой кельи, которая через несколько лет упала.

— Симон, присядь у храма, для размера, я тебя сниму! Симон, стань рядом с кельей, для фона!

Опять повторилась та же знакомая ситуация с фотографированием из далекой юности, когда на всех фотографиях я был запечатлен «для масштаба». В этом уединенном и давно не видевшем людей монашеском убежище мы все с благоговением протянули по нескольку четок и пропели тропарь святому Предтече. Эти посещения оставили в наших душах глубокое уважение к Иосифу Исихасту и его братству, а также удивление чрезмерностью аскетических усилий великого старца, просиявшего в подвигах, подобно одному из древних отцов.

Проводив отца Пимена с генералом и предпринимателем, отец Агафодор и я отправились в Лавру просить другую келью, поближе к Горе. Здоровье мое продолжало ухудшаться и мой напарник всерьез начал опасаться, что я могу сильно разболеться. Игумен, выслушав нашу просьбу, пообещал поговорить с членами Духовного Собора. Нас разместили в одной из больших комнат архондарика[4], где стояло шесть коек. Вслед за нами в ней расположились двое румын-иеромонахов, паломников по Афону. О нашем приходе в Лавру узнал наш знакомый, бывший послушник Николай, а теперь монах Антоний. Он пригласил нас осмотреть его новую келью, сияя от радости.

— Игумен сам постриг меня, хотя не все греки были довольны, что русского постригают. Я его очень люблю, как отца родного! Вы старайтесь не опаздывать на ночную службу, если хотите келью просить. На шестопсалмии патер Филипп обходит всех монахов со свечой для проверки — все ли пришли? Чтобы никто не ленился и не пропускал службы. Такая традиция… Вы уж не проспите! Он сам, хоть и больной, на всех службах — как штык!

В кромешной осенней темноте мы отправились в храм. Румыны, устав с дороги, остались спать до литургии. При слабом свете свечей, льющемся из окон храма, мы увидели тщедушную фигурку игумена, спешившего на полунощницу. Порывы ветра качали его, настолько он был слаб. Мы встали в стасидии в темном углу и углубились в молитву. На шестопсалмии утрени слабый огонек свечи, прикрываемый прозрачной старческой рукой, похожей на детскую, приблизился к нам. Это игумен, следуя Лаврской традиции, проверял — все ли монахи на месте, о чем предупреждал наш благодетель. Лицо настоятеля, освещенное трепещущим золотистым светом, казалось лицом Ангела.

После обхода игумена к нам неслышно подбежал взволнованный монах Антоний.

— Отцы, вы что же? Проспали? Я вас нигде не видел!

— Мы здесь с самой полунощницы стоим, и игумен нас видел, когда на утрене со свечой подходил! — объяснил иеромонах Агафодор.

— Ага, вот как! Это хорошо, что он вас заметил. Так кого же я тогда в вашей комнате с коек стягивал? — оторопел наш заботливый друг.

— Наверное, паломников-румын, которые спать остались… — пояснил я шепотом.

Смеяться в храме не положено, поэтому мы с большим усилием сохранили серьезность.

— Ну, вы, отцы, даете! Ладно, тогда тоже попрошу за вас игумена…

Монах Антоний отошел в сторону и растворился в темноте храма. Мы углубились в молитву. После литургии на общих переговорах в канцелярии между членами Собора отец Филипп уговорил их предоставить нам пустующую келью с храмом преподобного Афанасия Афонского на Керасьях, что по тем временам было неслыханно. Нам было предложено осмотреть ее, а потом сказать свое решение. Из старых монахов мне понравился духовник отец Василий с лицом доброго русского крестьянина. Грубоватый на вид, он в действительности был любвеобилен и заботлив, а его мудрые суждения всегда попадали в точку, что свидетельствовало о его большом жизненном опыте. Его приветливое и полное любви отношение к незнакомым русским монахам трогало душу. Но и остальные старцы привлекали наше внимание. Тактичные, сдержанные и умудренные жизнью седобородые монахи невольно внушали уважение. Пока же, после ангелоподобного игумена, мы сблизились с еще одним духовником, отцом Евстафием. На собраниях Духовного Собора его рассудительный голос всегда перевешивал. Советы этого умудренного монаха всегда помогали нам найти правильное решение. Поэтому за советом я тогда предпочитал обращаться к этому спокойному и рассудительному человеку, который взвешивал каждое слово. Он покорил меня своим даром рассуждения.