Блондинка. Том II - Джойс Оутс

Но теперь он ждал ее и начал волноваться. Вернуться к работе уже не получалось. Ему пришлось ждать еще целых два часа и двадцать минут.

Поездка от поселка Галапагос-Коув до «Капитанского дома» занимала не более десяти минут. Но может, Норма звонила ему из Брансуика? Он пребывал в полном смятении и никак не мог вспомнить.

Несколько раз казалось, что он слышит шуршание шин по гравию, при въезде на дорожку, ведущую к дому. Что она в свойственной ей осторожной манере въезжает в гараж. Хруст гравия. Стук захлопнувшейся дверцы. Ее шаги. Ее шепоток со ступеней:

— Папочка? Я вернулась.

Не в силах противостоять порыву, он торопливо спустился вниз и заглянул в гараж. И разумеется, никакого «плимута» там не увидел.

По пути обратно прошел мимо двери в подвал, она была распахнута настежь. Он с грохотом захлопнул ее. Почему эта чертова дверь вечно открыта? Щеколда держит надежно, стало быть, это Норма оставила дверь открытой. Снизу из темного подвала с грязным земляным полом тянуло густым и тошнотворным запахом распада. Пахло землей, гнилью и Временем. Он передернулся.

Норма говорила, что ненавидит этот подвал:

— Там так противно. — Единственное место в «Капитанском доме», где ей не нравилось. И тем не менее Драматург подозревал, что она уже неоднократно обследовала этот подвал с фонариком. Ведет себя прямо как маленький своенравный ребенок, которого притягивает пугающая неизвестность. Но Норма уже давно не ребенок, ей тридцать два. Тогда с какой целью она это делает? Зачем нарочно себя пугает? Тем более в ее-то положении!..

Нет, этого ей я никогда не прощу, думал он. Не прощу, если она разрушит наше счастье.

Где-то уже около шести вечера телефон зазвонил снова. Он тут же сорвал трубку с рычага. Тот же слабенький бездыханный голосок:

— О, Папочка! Ты, наверное, на меня жутко з-злишься?

— Норма! В чем дело? Где ты?

Ему не удалось побороть звеневший в голосе страх.

— Да встретилась тут кое с какими людьми…

— Какими еще людьми? Где?..

— О, Папочка! Да не волнуйся ты так, ничего страшного со мной не произошло. Просто я… ну, как бы это сказать… Что?.. — С ней говорил кто-то еще, и она отвечала, прикрыв трубку ладонью. Драматург, весь дрожа, прислушивался к этим взвинченным голосам. А фоном для них служили громкие звуки рок-н-ролла. Но вот на линии снова прорезался голосок Нормы, она хихикала. — Ой, Папочка, ты бы знал, до чего ж здесь весело! Прямо с ума можно сойти! И еще здесь такие милые люди, нет, правда, Папочка. И говорят вроде бы по — французски, представляешь? Две девушки. Они сестры! Нет, вернее, не просто сестры. Близнецы!

— Что-что, Норма? Я плохо тебя слышу!.. Какие еще близнецы?

— Не важно. Но я уже еду, Папочка. Прямо сию минуту! И приготовлю тебе ужин. Обещаю!

— Норма…

— Папочка, а ты меня любишь, а?.. Ты на меня не сердишься?

— Норма, ради Бога…

Наконец в 18.40 «плимут» с Нормой за рулем въехал во двор. Она весело махнула ему рукой через ветровое стекло.

Он так ждал ее, что лицо от напряжения окаменело. Казалось, он прождал ее целые сутки. Однако небо было еще по — летнему светлым. Лишь с востока, со стороны океана, поднималась с линии горизонта тьма, вздымалась, словно занавес из темного шелка, и неровные его края состояли из клубящихся туч.

А вот и Норма, спешит к нему со всех ног. Нет, скорее это Девушка Сверху. Или же Роза, маскирующаяся под Девушку Сверху.

В притворно застенчиво подвязанной под подбородком соломенной шляпе с широкими полями. В просторной блузе для беременной с рисунком из мелких бутонов роз и довольно грязных белых шортах. Закинула обе руки Драматургу на шею, крепко и влажно поцеловала в губы.

— О Господи. Папочка! Ты уж прости меня.

На губах у него остался привкус чего-то спелого и сладкого. Уголки ее рта были чем-то испачканы. Неужели она пила?

Потом она открыла багажник «плимута» и начала шуршать разными сумками и пакетами. И Драматург, не говоря ни слова, взял их у нее и понес в дом. Сердце у него до сих пор колотилось как бешеное, видно, переволновался за жену. А если бы с Нормой что-нибудь случилось?.. Или с их ребенком? Она стала центром его жизни, а он даже и не заметил, когда это успело случиться.

Не заметил, как его охмурили, разжалобили. Рассказывала разные сказки о бывшем муже Нормы. О том, будто бы Бывший Спортсмен нанимал частных детективов шпионить за ней.

Но теперь она была дома, цела и невредима, смеялась, без конца извинялась. И посматривала на хмурого мужа, осторожно и немного искоса. Рассказывала ему какую-то длинную несвязную историю о том, будто бы подобрала на автостраде голосующую девушку, что той, оказывается, надо было туда же, в Галапагос-Коув. А оттуда обе они заехали к кому-то там домой, в гости к знакомым той девушки. И они уговорили ее побыть с ними немного.

— Видишь ли, они меня сразу узнали. Называли Мэрилин, а я все твердила: «Нет-нет, никакая я не Мэрилин, я просто Норма!» Это было как игра, и все мы хохотали до упаду, прямо как девчонки из средней школы в Ван-Найсе! Мои подружки, о, я так по ним скучаю! И знаешь, эти сестры-близняшки такие хорошенькие и живут с разведенной матерью в «старом разбитом скрипучем трейлере», который стоит прямо в поле, и у одной из этих девушек, Дженис, есть трехмесячный младенец, которого она назвала Коуди. А его отец, он служит в торговом флоте, все время где-то в плавании и не хочет на ней жениться. Она прямо так и выразилась: Уплыл в никуда.

Норма немного погостила у них в трейлере, а потом все они вместе сели в ее машину и отправились куда-то еще, а потом…

— Знаешь что, Папочка? Все мы оказались в большом придорожном супермаркете! Все, вместе с младенцем, представляешь? Потому что им нужно было купить целую кучу вещей, в том числе и еду! Им просто нечего было есть, представляешь? И я потратила все до единого цента! — Рассказывала она всю эту историю извиняющимся тоном и одновременно — вызывающе. Совсем как маленький ребенок, делающий вид, что раскаивается в своем поступке, однако на самом деле ни чуточки она не раскаивалась. Напротив — очень гордилась этим маленьким своим приключением. Разве что не говорила: Это деньги Мэрилин. И я имею право делать с ними все, что хочу.

И нараспев, изумленным голоском, повторяла:

— Все до последнего цента в кошельке] Господи, это надо же!

И тут Драматург впервые по-настоящему задумался о том, как глубоко и самозабвенно любит эту женщину. Эту странную, живую и изменчивую, как ртуть, женщину. Теперь она беременна его ребенком. И если уж быть до конца честным, он не очень хотел этого ребенка. Тогда, на Манхэттене, в нью-йоркском театре, ему казалось, что он ее знает. Теперь же он вовсе не был уверен в этом. В начале их романа она, похоже, любила его больше, чем он был готов любить ее. Теперь они любили друг друга как бы на равных — с одинаковой страстью и силой, как любят люди, изголодавшиеся по любви. Но до сегодняшнего дня Драматург не задумывался о том, что может настать время, когда он будет любить Норму больше, нежели она его. Мысль эта показалась ему невыносимой.

Раскладывая покупки в кухне, Норма, по-прежнему искоса, поглядывала на мужа. И в пьесе, и в фильме, подобная сцена содержала бы мощный смысловой подтекст. Но жизнь редко подчиняется законам искусства, особенно в том, что касается форм и условностей искусства. Хотя Норма в эти минуты невероятно напоминала ему Розу из «Ниагары», водившую за нос своего ослепленного страстью мужа в исполнении Джозефа Коттена. (Если не за нос, то за какую-нибудь другую часть мужского тела.)

Норма рассказывала свою историю, и бездыханный ее голосок дрожал от возбуждения. Неужели лжет? Нет, он так не думал. И вообще все эта история — довольно глупая и невинная. Однако уж слишком она возбуждена, так бывает с людьми, которые лгут. Для этого надо было испытать нечто особо возбуждающее. Она была мне неверна. Она пренебрегла святостью брака. И он снова уставился на ее перепачканные шорты и испытал прилив ужаса — да они сплошь в каких-то странных темно-коричневых пятнах или разводах!.. Неужели менструальная кровь? О Господи, да может, у нее начался выкидыш, и Норма ничего до сих пор не почувствовала? Однако она, заметив выражение на его лице, громко и весело расхохоталась:

— Бог ты мой! Да мы малину ели! Перепачкались, как свиньи!

Но страх не отпускал Драматурга. Худощавое загоревшее на летнем солнце лицо побелело и стало пепельно-серым. Очки с толстыми стеклами съехали на кончик носа. Норма достала из сумки пакетик с малиной, начала доставать ягодку за ягодкой и подносить ко рту мужа.

— На, Папочка, ешь! И не смотри так печально! Ты только попробуй, вкуснятина, правда?

Что правда, то правда. Малина действительно была очень вкусная.