Оливковое дерево - Люсинда Райли

лейку Фреда. – Виола, прости, но я сейчас не могу разговаривать.

– Не страшно. Я просто пришла сказать, что мамочка, я и Рупс уезжаем в Англию в конце недели. Она хочет, чтобы мы устроились в новом доме до начала семестра. Да, и Рупс сказал передать тебе, что он сумел сдать экзамен, и поблагодарить за помощь. Он очень счастлив.

– Хорошо. Как мило. Я страшно рад за него.

Рад за Рупса. Моего новообретенного сводного брата. Меня вдруг разбирает истерический смех из-за абсурдности ситуации. И жизни вообще.

– Ну что же, – добавляю я, начиная пятиться в комнату. – Спасибо, что зашла, Виола.

– Папочка здесь, на Кипре, – продолжает она, нисколько не обескураженная. – Вчера вечером он привез Рупса и пытался уговорить маму попробовать еще раз.

– Что она сказала?

– «Нет». А еще что он пьяный ублюдок, и заставила уйти. – Виола закусила губу. – Я беспокоюсь о нем. Ты его не видел, а? Я думала, вдруг он в Пандоре.

Господи! Этот эпизод моей жизни теперь превращается в настоящий фарс.

– Нет, Виола. Прости.

– О.

Ее глаза наполняются слезами, и я сожалею о своей резкости.

– Ты и правда любишь своего папу, да? – Мне отчаянно хотелось добавить: «Даже хотя он отъявленный мерзавец, который испортил жизнь тебе, твоему брату, твоей матери и моей матери. А еще папе… в смысле Уильяму, и Имми с Фредом. И, коли на то пошло, мне тоже».

– Конечно, люблю. Он же не хотел, чтобы его бизнес обанкротился, правда? Я уверена, он сделал все, что мог.

«Ох, Виола, если бы ты только знала…»

Невозможно не умилиться ее преданности. Особенно если учесть, что она даже не родная ему по крови. В отличие от некоторых из нас, к сожалению.

– Да, я уверен, – цежу я сквозь зубы.

В конце концов, Виола-то ни в чем не виновата.

– Что ж, я пойду, – говорит она. – Еще я хотела вернуть тебе «Николаса Никльби». Наверное, это была лучшая книга, какую я читала в жизни.

– Правда? Что ж, это хорошо.

– Да, и я собираюсь читать «Джейн Эйр», как ты и советовал.

– Прекрасный выбор, – киваю я.

– О, и тут еще кое-что для тебя на случай, если мы больше не увидимся. Просто поблагодарить тебя, что был так добр ко мне.

Она подает мне конверт, потом тянется вверх и застенчиво целует меня в щеку.

– Пока-пока, Алекс.

– Пока, Виола.

Я смотрю, как она удаляется по коридору – изящные ножки едва касаются пола. Она скорее скользит, как моя ма… в смысле как Хелена.

Возможно, это просто стресс и утомление, но у меня снова наворачиваются слезы, когда я смотрю на конверт, старательно разрисованный цветами и сердечками. Я тронут кротостью Виолы и, занося сосуды с водой в свою комнату, жалею только о том, что генетически связан не с ней, а с Рупсом.

Сажусь на кровать и, сделав несколько больших глотков воды, открываю конверт.

«Дорогой Алекс, я написала тебе стихи, потому что знаю, что ты их любишь. Я понимаю, что это стихотворение не очень хорошее, но оно называется „Друзья“. И я надеюсь, что ты мой друг навсегда. Люблю тебя, и спасибо за все. Виола».

Я разворачиваю листок со стихами и читаю, и, честно говоря, они не очень в плане пятистопного ямба или рифм, но они искренние и снова вызывают у меня слезы. Вот вам и слезоизвержение последних часов. Неудивительно, что я хочу пить.

Я смотрю на Би, кролика, которого новообретенный дядя Фабио подарил мне столько лет назад. И, по крайней мере, теперь я знаю, откуда взялось мое ужасающее второе имя: было нелегко все тринадцать лет думать, что меня назвали в честь красноносого оленя. А потом я думаю о Виоле и ее несокрушимой любви к пьяному идиоту, который произвел меня на свет.

И в первый раз с прошлой ночи я понимаю, что могло быть гораздо хуже. Если отбросить ужасное совпадение, что «генетический папа» и… э-э-э, «папа» оказались близкими друзьями, то мой генофонд хотя бы явно благородного происхождения и у Саши в мозгу есть пара клеток. По крайней мере, когда они не пропитаны алкоголем. (От чего, как я понимаю, мне теперь придется беречься: только на прошлой неделе прочитал, что зависимость заложена в генах.)

Еще одна хорошая новость – что мой биологический отец высокий. С неплохими волосами на голове и четко очерченной линией талии. И красивыми глазами…

О боже! Я встаю и смотрю на себя в зеркало. И вот они, улики, которые все эти годы были прямо здесь – доказательства, нахально устроившиеся в двух глазницах по обеим сторонам носа. Просто никто и не подумал увидеть то, что было у них прямо под носом. Включая меня.

В общем, я не потомок давильщика винограда или открыто гомосексуального танцора балета. Или пилота самолета, или какого-нибудь китайца… я сын чистопородного англичанина, которого знал с самого детства.

Лучшего друга моего приемного отца.

Папа… бедный папа. Внезапно я всем сердцем сочувствую и ему тоже. Мысль о том, что его жена занималась сами знаете чем с кем-то другим, не говоря уже о лучшем друге, неверное, почти невыносима. Было достаточно скверно, когда Хлоя миловалась с Типом-из-аэропорта и Мишелем.

Вопрос в том, сможет ли папа когда-нибудь простить Хелену. Смогу ли я?…

Потом мне стукает в голову, что мы с папой в настоящий момент оба сидим в одной и той же протекающей лодке. Интересно, плакал ли он? С трудом могу вообразить такое. Но если кому-то сейчас так же плохо, как мне, то это ему.

А потом меня озаряет: мы наконец нашли, что нас связывает. Это не футбол или крикет, не заварочные чайники, которые он любит собирать в огромных количествах. Это Хелена и боль, которую она причинила нам обоим.

Моя, э-э-э, прародительница. Его жена.

Я пытаюсь полить из лейки Фреда себе в рот – и в результате обливаю себе лицо. И вспоминаю, как ночью слышал ее приглушенные рыдания, доносящиеся с террасы, после того как попросил ее уйти.

И снова думаю о том, что она рассказала.

А потом обдумываю, как она отказалась от блистательной карьеры знаменитой гуттаперчевой девочки в слоях тюля, только чтобы сохранить меня…

А потом снова плачу. О ней.

Еще несколько минут – и решение принято. И я начинаю претворять его в жизнь.

κζ

Двадцать семь

Высадив Фабио, Хелена позвонила Ангелине и узнала, что к Алексу заходила Виола и он выходил с ней поговорить.

Поездка на пляж с Имми и Фредом заняла всю вторую половину дня. В шесть они вернулись в Пандору, и Хелена первым делом постучалась в комнату Алекса.

– Алекс, это я. Пожалуйста, позволь мне войти?

Ответа не было.

– Ладно, дорогуша, я понимаю, но ты, наверное, голоден. Я оставлю поднос с едой под дверью. Искупаю младших, почитаю им и уложу спать. После этого вернусь.

Потом она