Все зеркало - Коллектив авторов

зафыркали и, топчась, стали теснить друг друга лошади. Упавший огонь то багрово мерцал, затухая, то вспыхивал жёлтым, словно совиный глаз.

– Тьфу ты. – Повар поплевал на пальцы, быстро затушил уголёк и… проглотил. Бабушка учила – ешь дар костра, пока в нём пыл, от порчи помогает.

– Стойте вы уже!.. – бросил он лошадям. – Всё спокойно.

* * *

После того, как Стэнтона Кри опознали и отправили на «кладбище обутых», повар обратился к хозяину неожиданно твёрдым, решительным голосом:

– Прошу расчёта и письмо с рекомендацией. Деньги при вас, здесь мы и разочтёмся.

– Оноре-Бальзак, с чего это?.. Ты славный повар, я тебе прибавку дам…

– Ваш салун прогорит со дня на день. Зачем мне в гиблом месте работать? От вас даже Баст убежал без следа, а уж он довольствовался совсем малым. Значит, и мне пора.

В Монтиселло хозяин слукавил бы как-нибудь, но в Сокорро рядом суд – негр подаст иск… Поправка к Конституции сделала чёрных посмелее. Как бы дороже не вышло. Лучше расстаться миром. Пусть жена кухарничает на проезжих, заодно деньги в доме останутся.

Получив своё, Оноре-Бальзак отправился искать, где тут дёшево и вкусно кормят, а заодно найти гостиницу по средствам. Как мастер своего дела, он по запахам с кухни определял, стоит заведение его визита, или надо мимо пройти. Но, пройдя, потом вернуться и наняться, чтобы поднять кухню на уровень, блеснуть талантом и иметь прибавку.

На территориях чёрные – редкость. Это в Луизиане среди своих затеряешься, а тут ты заметен. Опрятный, вежливый, старательный негр-повар – экзотика и лишняя реклама заведению, пусть ниже француза, но вровень с китайцем.

За обедом он и удостоился внимания, хотя держался скромно, ел в уголке. Подошёл детина под хмельком, по выговору – янки. Руки в карманы, гримаса презрения.

– О, черномазый. Выпей со мной за Юг. Бармен! за мой счёт – особенный коктейль для Джима Кроу[6]! Бурбон, кайенский перец, нашатырь и скипидар.

– Извините, сэр, я не пью.

– Придётся. За то, как мы вас разделали. А ещё за Короля Пик[7], который только и умел, что в землю зарываться, пока совсем его, вражину, не зарыли.

Пожилой негр молча поднялся. Подошёл к стойке, тихо спросил стакан рома. Махнул единым духом, не поморщившись. Правый кулак его сжался и стал похож на чугунную гирю.

– А ну, крысёныш, повтори, что ты сказал про генерала Ли.

Майк Гелприн

Марина Ясинская

Дежа векю

1. 1938-й

Курт вышел из дома ровно в девять. Обычно в это время он, прилежно разложив перед собой карандаши и тетради, уже готовился конспектировать лекцию по живописи средневековья в нудном исполнении профессора Штольца. Сегодня, однако, день был особенный.

– На занятия не ходи, – велел накануне Вилли. – Не те времена настали в Германии, чтобы протирать штаны, выслушивая разглагольствования старых ослов.

Вилли хлебом не корми, дай покомандовать. Впрочем, командовать он умел, и заводилой в их компании был всегда, с первых классов гимназии. Право на лидерство Вилли поначалу отвоевал у сверстников кулаками. Потом закрепил спортивными достижениями на городских соревнованиях, а также завидным успехом у старшеклассниц и выпускниц гимназии женской. Высоченный здоровяк, кровь с молоком, драчун, забияка и бабник, Вилли верховодил одноклассниками, а после окончания гимназии – и теми, кому покровительствовал и кого называл друзьями.

На Зендлингерштрассе в этот час было малолюдно. Недобрый ноябрьский ветер задувал порывами с Мариенплац, гнал по мостовой окурки и редкие жухлые листья. Ветер проникал под видавшую виды гимназическую тужурку и пробирал нешуточно. Курт пожалел, что не надел под неё свитер, который бабушка Грета связала на прошлое Рождество.

На ступенях у входа в Азамкирхе, нахохлившись и зарыв лиловый то ли от простуды, то ли от шнапса нос в воротник ветхого драпового пальто, ёжился от холода дядюшка Гюнтер – городской нищий и выпивоха. Считалось, что подать Гюнтеру на пропой души приносит удачу, и Курт бросил в валявшуюся у ног нищего кепку два пфеннига. Также считалось, что удаче способствует и напутствие, которое старик изрекал в знак благодарности.

– Евреи, – рыгнув, зашамкал дядюшка Гюнтер. – Евреи, всё зло от них, молодой юноша.

– Что? – Курт не расслышал, порывы ветра заглушали бормотанье нищего.

– Евреи, – повторил дядюшка и усилил значение сказанного затяжной икотой. – Ироды, алкающие кровь Христову, – отыкав, продолжил он. – Продавшие Спасителя нашего, аминь.

Курт пожал плечами и двинулся дальше. Напутствие старого пьяницы больше походило на богохульство.

Вилли и Юрген ждали Курта у Зендлингер тор. Щуплый, востроносый Юрген ёжился на ветру и курил в рукав, Вилли, как обычно, жизнерадостно улыбался. Холодина была ему нипочём: лёгкая куртка расстёгнута, ворот рубахи широко распахнут, от ветра грудь защищал лишь серебряный крестик на цепочке.

– Молодец, что пришёл, – пожав Курту руку, похвалил Вилли. – Денёк сегодня будет тот ещё. Верно, Юрген?

Юрген, заплевав окурок, подтвердил.

– Покажи ему, Вилли, – попросил он.

Вилли кивнул и, оглядевшись, приподнял полу куртки. В бок ему упирался рифлёной рукояткой пистолет системы «Вальтер».

– У отца стащил, – понизив голос, сообщил Вилли. – Вместе с патронами. Шесть штук имеется.

– Зачем? – удивился Курт. – Зачем тебе пистолет?

– Не мне, а нам, – Вилли покровительственно похлопал Курта по плечу. – Я же сказал, денёк сегодня будет особенный. Пошли.

Вилли размашисто зашагал по направлению к Мариенплац. Юрген вприпрыжку его догнал, пристроился слева.

– Что происходит? – Курт забежал справа, ухватил Вилли за рукав. – Куда мы идём? Зачем?

– В Хофбройхауз, – вместо Вилли ответил Юрген. – Там сегодня будет выступать Эберштайн.

– Кто это? И о чём он будет говорить?

– Евреи, – послышалось от входа в Азамкирхе, с которой компания как раз поравнялась. – Вот кто правит великой Германией сегодня, – дядюшка Гюнтер икнул, – грязные евреи правят ей, молодые юноши.

– Верно, – Вилли остановился, выгреб из кармана мелочь, сыпанул, не считая, в кепку. – Правильно, дядя Гюнтер, выпей за нас сегодня. Вот об этом, – Вилли обернулся к Курту, – и будет говорить Эберштайн. А позже – в дерзком, с гнусавинкой голосе вдруг появилась почтительность, – вечером, в Бюргербройкеллер, ожидается сам фюрер.

– Кто? – не понял Курт. – Какой ещё фюрер?

– Эх ты, телёнок, – пренебрежительно сказал Юрген и сплюнул на мостовую. – Фюрер Германии Адольф Гитлер.

2. 2017-й

Холодный ноябрьский ветер сметал с ровной мостовой редкие желтые листья, рвал голый плющ с шестиугольной башни Зендлингер тора и яростно гнал рваные облака над пасмурными крышами города. Ханна остановилась под круглой аркой старинных ворот, подняла повыше воротник мягкого кашемирового пальто и оглядела плац. Неласковая погода разогнала любителей пройтись по бесчисленным магазинам, занимающим первые этажи старинных зданий на