Человек системы - Георгий Арбатов

Что касается самой болезни Брежнева, то многого я здесь сказать не могу – тогда это был большой государственный секрет. А потом как-то я не решался расспрашивать врачей, в частности Е.И. Чазова, может быть, даже просто из уважения к врачебной тайне. Но вот то, что я знаю. В декабре 1974 года на военном аэродроме близ Владивостока, только успев проводить президента США Д. Форда, Л.И. Брежнев почувствовал себя плохо. Дело было настолько серьезным, что отменили посещение города, где уже вышли на улицы люди для торжественной встречи. Больного усиленно лечили прямо в специальном поезде, которым он с американским гостем прибыл на военно-воздушную базу и должен был ехать во Владивосток. На следующий день Брежнев, несмотря на состояние здоровья, отправился в Монголию, где должен был выступать на съезде. А вернувшись оттуда, долго и тяжело болел. Настолько долго, что это дало почву первой волне слухов о его угасающем здоровье. С этого момента Брежнев прожил и, добавлю, «процарствовал», хотя далеко не всегда проуправлял, еще восемь лет.

Временами у него бывали некоторые улучшения, но он уже никогда не возвращался даже к своему относительно нормальному прежнему, рабочему состоянию. Болезнь неуклонно прогрессировала. Он быстро уставал, терял интерес к предмету разговора, все хуже говорил, отказывала память. К концу жизни даже самые элементарные вещи к беседам и протокольным мероприятиям Брежневу писали – без таких «шпаргалок» он уже просто не мог обойтись.

Сложилась ситуация, когда нормальное руководство страной – нормальное даже по самым либеральным критериям, учитывающим более чем скромные возможности Брежнева как руководителя, – уже было невозможным, а опасность серьезных ошибок в политике возросла.

И ошибки эти не заставили себя ждать.

От разрядки ко второй холодной войне

В середине семидесятых годов забуксовали переговоры по ограничению стратегических вооружений. Конечно, виновниками были не одни мы. Во время Владивостокской встречи в верхах в декабре 1974 года была достигнута договоренность об основных параметрах будущего соглашения. Но в 1975–1976 годах президент Д. Форд, возможно, в ожидании предстоявших выборов не проявлял последовательности, колебался, а когда его государственный секретарь Г. Киссинджер громогласно заявлял, что Договор ОСВ-2 будет подписан до выборов, то напрочь умолкал, терял к переговорам интерес. Словом, внутриполитические игры и расчеты доминировали над внешней политикой.

А когда к власти пришел новый президент Дж. Картер, он и его окружение приняли скороспелое решение – «начать партию» в переговорах, что называется, с чистого листа, отбросив в сторону все прошлые договоренности. Немало осложнений возникало в результате американской политики и в региональных конфликтах. И все более серьезным раздражителем в советско-американских отношениях стали попытки части конгресса США, некоторых деятелей в правительстве и средствах массовой информации использовать в целях политического давления проблему прав человека.

Все это, конечно, сыграло немалую роль. Но была у этого дела и другая сторона. Тоже существенная. Это – наша политика, наши политические просчеты.

Главные из них были связаны с теми общими слабостями, о которых я уже говорил: излишней заидеологизированностью внешней политики, а также чрезмерным упором на военный фактор в деле обеспечения безопасности, что вело к выходу из-под политического контроля военной политики и оборонных программ.

Сначала о первой. Речь идет о пережитках «революционаристской» идеологии, пережитках идеи экспорта революции, принявших форму определенной политической доктрины – о нашем долге оказывать освободительным движениям помощь вплоть до прямой военной, доктрины, довольно тесно сплетавшейся с имперскими притязаниями.

Эти заблуждения и подходы с середины семидесятых годов давали себя знать в нашей политике особенно сильно. Началом послужило, пожалуй, направление кубинских войск в Анголу на поддержку одной из сторон – партии МПЛА – в разгоревшейся там политической и вооруженной борьбе за власть. Насколько я знаю, инициатором в этом деле была Куба, но мы с самого начала оказались вовлеченными. И не только тем, что политически поддерживали кубинцев, снабжали их вооружениями, но и прямо участвовали в переброске кубинских вооруженных сил в Анголу, a потом оказывали широкую помощь правительству МПЛА, в том числе оружием и военными советниками.

Конечно, ситуация в Анголе была непростая, вмешательство в дела этой страны осуществляли США (тайно, через ЦРУ), Китай и ряд других стран. Но это не может отменить того, что наша политика в этом вопросе была неверна, противоречила провозглашенным нами принципам внешней политики, могла иметь – и, к сожалению, имела – негативные политические последствия. В этом я не только убежден сейчас, но понимал это и об этом говорил тем представителям руководства, с кем имел возможность обсуждать проблему тогда.

Что меня особенно беспокоило в то время? То прежде всего, что своим совместным с кубинцами участием в этой акции мы вступили на опасный путь – начали непосредственно втягиваться в военные действия в странах третьего мира, притом в такие, в которых участвуют регулярные иностранные вооруженные силы. В случае с Анголой это было к тому же (как бы для контраста) в условиях, когда конгресс США отказался давать ассигнования на дальнейшую поддержку проамериканских партий и фракций, боровшихся за власть. Я, кроме того, считал, что это не только очень плохо скажется на наших отношениях с США да и с Западом в целом, но и создаст нежелательный прецедент, что может стать крайне опасным при возникновении аналогичных событий в будущем.

Мы как бы делали «почин» такого рода международного поведения, которое, может быть, и уместно в разгар холодной войны, но неприемлемо в период разрядки, нормализации международных отношений. Видел это не один я – хорошо помню, что во второй половине 1975 года это было одной из важных тем разговоров среди специалистов и экспертов.

Я лично несколько раз говорил об этом с Ю.В. Андроповым. Он внимательно слушал, не прерывал меня и со мною не спорил, впрочем, и согласия не выражал. Говорил, притом обстоятельно, также с А.А. Громыко. Это были разговоры с глазу на глаз. А вот с Л.И. Брежневым довелось поговорить, поспорить на эту тему в присутствии целой группы товарищей, часть которых живы и работают и сегодня. Произошло это то ли в ноябре, то ли в декабре 1975 года в Завидове, где собралась группа работников ЦК, МИД СССР, а также ученых, которых привлекли к подготовке документов к XXV съезду КПСС. В ходе обсуждения внешнеполитического раздела будущего доклада речь зашла о только начинавшихся событиях в Анголе. Я сказал Брежневу, что, по моему мнению, участие там кубинских войск и наша помощь в обеспечении этой операции могут обойтись очень дорого, ударив по основам разрядки.