Человек системы - Георгий Арбатов

Первое касается классического вопроса «кто виноват?». Наши комментаторы, равно как и специалисты, долгое время валили всю вину на американскую сторону. Потом многие из них повернули на сто восемьдесят градусов и стали обвинять во всем нас самих, политику периода застоя.

На деле ситуация была сложнее. И не в том только смысле, что вину за срыв разрядки делят в какой-то пропорции (какой именно – должны будут установить исследователи) обе стороны, хотя это, наверное, так. Самым существенным и важным для понимания прошлого (а возможно, и будущего) является, по-моему, другое. Поворот в отношениях, в политике, несомненно, давно уже назрел, и понимать это начали еще Н.С. Хрущев и Д. Эйзенхауэр в конце пятидесятых годов. Но обе страны к такому повороту не были интеллектуально и политически полностью готовы даже двадцать лет спустя, в семидесятых годах.

Конечно, нельзя исключать, что, если бы не исторические случайности – в частности, уход Р. Никсона с поста президента вследствие уотергейтского скандала и болезнь Л.И. Брежнева в конце 1974 года, – руководство обеих стран уже в процессе развития разрядки смогло бы политически и интеллектуально подтянуться и подтянуть политику своих стран к тому уровню, которого требовали новые реальности. Что, возможно, создало бы прочный фундамент для новой политики. Этого, повторяю, нельзя исключать. Но точно так же нельзя и доказать. История, к сожалению, не знает сослагательных наклонений, не терпит посылок, начинающихся с «если бы…». Лично я, например, воздержался бы здесь от категорических суждений.

Но хочу пояснить, что я имею в виду, говоря об отсутствии готовности обеих стран и их руководства к такому крутому повороту в своих отношениях.

Начну с США. Буду краток, потому что главная тема моих воспоминаний – все-таки развитие политики и политической мысли в Советском Союзе.

Прежде всего у меня вызывает очень серьезное сомнение, входил ли вообще в планы Р. Никсона и Г. Киссинджера столь глубокий поворот в отношениях с Советским Союзом, чтобы он мог повлечь за собой окончание холодной войны. Мне кажется, не входил. Оба этих политика – по образу своего мышления, по идеологическим симпатиям и всему прошлому опыту – были типичными представителями политической школы холодной войны, хотя и ставшими к этому времени на более реалистические, прагматические позиции. Возможно, поэтому ни тот ни другой не смогли принять вызов, брошенный Америке уже в восьмидесятых годах новым политическим мышлением, новой политикой Советского Союза, – в общем, выступили как сторонники жесткого курса. А тогда, полагаю, им даже в голову не приходило, что можно поставить перед собой даже как отдаленные, конечные, такие цели, как прекращение холодной войны и гонки вооружений, отказ от «политики силы». Насколько я представляю, такие идеи были для них чем-то выходящим за рамки практической политики.

А я, наверное, представляю себе их мышление неплохо, так как не только систематически читал, изучал то, что они писали и говорили, но и не раз беседовал с руководящими деятелями администрации, многих из них в течение длительного времени знал лично, в частности Киссинджера (а потом познакомился и с Никсоном). Когда эти люди были у власти, они, планируя политику в отношении СССР, думали, по моему глубокому убеждению, не о том, быть или не быть холодной войне и гонке вооружений. А о том, как решить насущные проблемы политики США. В первую очередь – как быстрее и с минимальными политическими издержками окончить войну во Вьетнаме. И конечно, как набрать побольше очков к выборам. Ну и, разумеется, о том, как обеспечить наиболее безопасное для США соотношение различных видов американского и советского стратегического оружия. Последнее – по порядку, но не по значению, – как восстановить и укрепить подорванное войной во Вьетнаме, обострением внутренней ситуации и успехами экономических конкурентов положение Америки в мире.

Собственно, среди американских политиков того времени – вне зависимости от того, республиканцы они или демократы, консерваторы или либералы, – принципиальных противников холодной войны, принципиальных сторонников прекращения гонки вооружений можно было пересчитать по пальцам. А вот тех, кто был противником даже довольно скромного улучшения отношений с СССР, достигнутого при Никсоне, насчитывалось много больше.

И я думаю, горький опыт вьетнамской войны только снял некоторые симптомы, загнал вглубь, но не излечил от имперской великодержавности, национализма и джингоизма многих представителей политической элиты США, как и часть американской общественности. Среди них продолжала жить ностальгия по тем временам, когда после Второй мировой войны США оказались в совершенно исключительном положении в мире и им уже казалось, что наступает «американский век». Может быть, горький опыт и унижение в связи с войной во Вьетнаме, наоборот, усилили эти подспудные чувства, заставлявшие мечтать о том, чтобы вернуть добрые старые времена, когда в экономике их не теснили Западная Европа и Япония, а в военной сфере не достиг паритета Советский Союз. Потому, наверное, и оказался так близок их помыслам и чаяниям призыв Р. Рейгана: «Пусть Америка встанет во весь рост».

Теперь о Советском Союзе. В целом разрядку, внешнеполитический курс шестидесятых – семидесятых годов, начало которого было ознаменовано соглашениями с ФРГ, а затем важными договоренностями с США по военным и политическим вопросам, в нашей стране оценили однозначно как крупный успех. Успех, которому вплоть до самых последних лет едва ли были равные в нашей послевоенной истории. Но успех этот оказался неполным, а главное – непрочным. Важнейшие уроки этого периода как раз и вытекают из анализа того, что было нами тогда недоделано, что не позволило обеспечить необратимость разрядки, ограничивало ее слишком узкими рамками.

Должен честно признать, что главным недостатком своей деятельности как ученого и политика я считаю то, что слишком поздно начал думать об этих проблемах, слишком поздно занялся таким анализом. Однако если бы я и понял важность этой задачи своевременно, не уверен, что ко мне бы прислушались те, кто делает политику. Страна, ее руководство находились тогда на совершенно ином уровне понимания реальностей и готовности с ними считаться.

Я уже говорил о двух моментах, затруднявших нам борьбу против холодной войны, за последовательный курс на ослабление международной напряженности, ограничение и сокращение вооружений.

Один – это идеологическая зашоренность, тот самый комплекс «революционной неполноценности», который глубоко сидел и в нашем сознании, и в нашей политике. Ощущение невыполненности интернационального долга в отношении других народов при этом самым причудливым образом осложнялось пережитками великодержавных притязаний и имперских амбиций. Эта комбинация всегда могла завести политику в трудные ситуации.