Человек системы - Георгий Арбатов

Единственная надежда, замечает Хайленд, возлагалась на то, что сработает киссинджеровская политика «увязки», и прежде всего «китайская карта». Но это был неверный расчет. В Москве страсти насчет «угрозы» американо-китайского сговора против СССР уже улеглись. И хотя в ходе дискуссий насчет того, отменять встречу или нет, «китайский фактор» упоминался, насколько я помню, всерьез о нем не говорили. Несравненно большую роль при принятии решения сыграли заботы о другом – о судьбе договоров с ФРГ, ратификация которых должна была состояться за несколько дней до запланированного приезда Никсона. Этот вопрос действительно обсуждался как один из очень важных – в Москве хорошо понимали, что обострение отношений с США может помешать ратификации, которая и без того была под угрозой из-за активного противодействия западногерманских правых.

Но новая авантюра США во Вьетнаме вносила лишь дополнительную неопределенность, вызвав серьезную озабоченность американских союзников. Словом, США вели рискованную игру, могли выпустить ситуацию из-под контроля. Если речь шла о желании «поставить на место» Советский Союз, продемонстрировать отсутствие у него возможности дать отпор США, резко реагировать на их вызывающее поведение, то и здесь успех достигнут не был. Переговоры и после этого шли на равных, а общественность на Западе, и особенно в США, где росло возмущение вьетнамской авантюрой, рассматривало реакцию СССР на этот вызов не как демонстрацию слабости, а как демонстрацию политического здравого смысла.

Разумность, правильность тогдашнего нашего решения едва ли может вызывать сомнения. Вьетнамскому народу срыв встречи не помог бы, скорее наоборот – у американцев в этом случае руки были бы развязаны, и они, возможно, пошли бы на новые авантюры, обрекли вьетнамцев на дополнительные жертвы. А разрядка в отношениях между СССР и США отодвинулась бы, притом надолго. В сфере военного соперничества обе державы могли бы в результате срыва встречи втянуться в очень серьезные осложнения, в какой-то мере необратимые, особенно в связи с развитием противоракетной обороны. То же самое можно, наверное, сказать о некоторых региональных кризисах и конфликтах, в частности ближневосточном. Вспыхнувшую там менее чем через полтора года войну с трудом удалось своевременно локализовать даже на высшей точке разрядки, когда было обеспечено максимально возможное взаимопонимание двух держав. Напомню, что США все-таки объявили тогда ядерную готовность. В обстановке же напряженности конфликт мог оказаться более опасным. И очень большими оказались бы издержки для Европы. Договоры с ФРГ, возможно, не были бы ратифицированы. Весь процесс нормализации обстановки на континенте отодвинулся бы на неопределенное будущее.

Что касается довольно популярного у нас в те дни аргумента, что наш отказ от встречи в верхах, мол, подорвал бы всякие шансы Р. Никсона на президентских выборах 1972 года – его пускали в ход многие противники встречи, и мне, и другим экспертам по США пришлось немало потрудиться, опровергая их доводы, – то мне он и тогда, и сейчас представляется не только неверным с точки зрения конкретных реальностей внутриполитической обстановки в США, но и некорректным в принципе. Нельзя ставить свою политику в зависимость от внутренних событий в другой стране или жертвовать ради них своими интересами. Уже хотя бы потому, что эти события невозможно достоверно предвидеть и тем более контролировать. Как нельзя предвидеть и их последствия: кто мог поручиться, что, откажись мы от встречи в верхах в 1972 году, Никсон потерпел бы поражение, а если бы даже он его потерпел – стало бы это для нас благом?

Я тогда сделал уже упоминавшееся наблюдение: гораздо больше политического мужества требуется для умеренного решения, для уступок, чем для конфронтации и негативного «радикализма». Особенно в тех случаях, когда речь идет о решениях, затрагивающих отношения с политическим противником. Впоследствии жизнь, к сожалению, неоднократно это подтверждала.

Как бы то ни было, решив не отменять встречу в верхах, советское руководство сочло необходимым срочно созвать пленум ЦК КПСС, чтобы вынести этот вопрос на его обсуждение. В этом опять сказался наш комплекс «революционной неполноценности». Приняв верное решение, Брежнев все-таки не был в нем полностью уверен и, главное, хотел, чтобы пленум ЦК разделил с ним ответственность. Ответственность не только за это важное для того времени решение, но и за весь курс внешней политики, который оно начинало. Такими рассуждениями я не ставлю под сомнение разумность решения о созыве пленума по вопросам внешней политики. Оно было правильным, давно назревшим. И не из-за агрессивной акции США во Вьетнаме или предстоявшей встречи в верхах. Уж очень большой была необходимость внести ясность во многие принципиальные вопросы, определить новые международные реальности. В том числе и потому, что активизировавшиеся после октябрьского пленума 1964 года сталинисты хотя не добились отмены решений XX съезда, его внешнеполитических идей, но смогли внести немалую сумятицу в умы, оставили в политическом мышлении общества и партии довольно густой шлейф догматизма. И если уж укреплялась решимость взять курс на разрядку, на серьезные внешнеполитические перемены, надо было как-то очистить идеологическую атмосферу хотя бы в кругах, занимающихся вопросами внешней политики. И делать это достаточно авторитетно – получив одобрение политической линии и соответствующих идей на пленуме ЦК КПСС.

Этот пленум имел, как мне кажется, большое значение для сделанного тогда политического поворота.

Хотя, замечу с сожалением, ущерб, нанесенный догматиками и сталинистами, полностью ликвидирован не был, речь скорее шла о защите тех скромных шагов вперед, которые были сделаны в последние годы (мы как бы вернулись на рубежи Кэмп-Дэвида и договора о частичном запрете ядерных испытаний, то есть в 1959 и 1963 годы). До дальнейшего продвижения вперед, осознания новых явлений мы тогда еще не доработались, непростительно упущенное ценное время в осмыслении новых реальностей международных отношений не наверстали.

Но все это стало очевидным позднее. Для того времени майский (1972) пленум ЦК КПСС был серьезным успехом: он открыл путь для существенных продвижений нашей внешней политики вперед, к сожалению оказавшихся не очень долговременными.

Пленум стал как бы символом преодоления мучивших нашу политику несколько лет подряд оглядок, возврата к уверенности в принципах мирного сосуществования. Мы наконец набрались решимости вновь твердо сказать, что можем и будем разговаривать, договариваться, улучшать отношения с западными державами, невзирая на классовые различия и тем более не давая сбить себя с толку разговорами о «классовости».