Другая страна - Марик Лернер

— У него стойкая боязнь перед политиками, — улыбнулась она. — Я подозреваю, что с детства. Он переслушал, в свое время, пламенных речей о светлом будущем и страшно боится, чтобы его не заставили их произносить. Единственная приличная речь, которую он произнес на День памяти погибших, была написана коллективно, под моим руководством. Все остальное звучало приблизительно так: » Мы тут собрались не речи говорить, а дело делать. Кто по болезни или другим причинам не способен идти со всеми наравне — шаг вперед!».

— Вот-вот, — обрадовался я. — Мне и так хорошо. Начальство отдало приказ, я его выполнил. А в семье достаточно одного человека с политическими амбициями. Ардити — это очень сефардская фамилия. Кроме того, я вывел неприятную закономерность из израильской жизни. Как только заходят разговоры о социальной справедливости и дискриминации, непременно начнется война и все это отодвигается на неопределенный срок.

— Приказ, говоришь, — протянул Исраэль. — Я еще не забыл, как ты выполнял приказы. Тебе говорят взять высоту и закрепиться, а ты занимаешь соседнюю...

— Э..., — отмахнулся я. — Главное ж результат. Вместо того, чтобы штурмовать под пулеметным огнем, спокойно занимаем ее, когда доблестные иорданцы поспешно отходят из-за появления у них в тылу противника. Приказ был выполнен в полном объеме.

— За такое выполнение можно и под суд отдать было. Да! — встрепенулся он. — Что ты такое про войну сказал?

— Ничего конкретного. Никаких страшных тайн я выдавать не собираюсь. Но я вполне серьезно. Есть такая традиция в израильской жизни. Как начинаются внутренние проблемы, так и снаружи добавляется. А вы явно собрались создавать проблемы правительству.

— Я не считаю, что мы создаем проблемы, — серьезно сказал Эльдад. — Но если на них внимания не обращать, ничего хорошего не будет. Ты ведь прав, противопоставление сефарды-ашкеназы до добра не доведет. Но они ведь тоже правы. Все это есть. И пренебрежительное отношение, и ашкеназская элита в политике и бизнесе. Даже отрицательное отношение на бытовом уровне.

Ладно, давай пока оставим эту политическую тему. Вот скажи, как тебе понравился запуск спутника?

— Меня больше волнует, что происходит в иерусалимском районе Мусрар. А также в Шхуна Гимель в Беер-Шеве и в квартале Атиква в Тель-Авиве. Как-то совершенно не хочется получить камнем по голове. А спутник пока один. Вероятность падения мне на голову очень низка.

— А ты не хочешь на эту тему говорить, — с интересом сказал он. — И что тебе не нравится? Не замечал раньше за тобой большой любви к американцам. Ну, запустили русские первыми, и что?

— У меня испорченный взгляд профессионального военного. Новая эра, космические дали, прогресс науки, восторг людей, все эти «Бип! Бип!»— это мне все до одного места. У меня совсем другие мысли появляются моментально. Заявление ТАСС от 27 августа 1957 г. о создании межконтинентальной баллистической ракеты получило четкое подтверждение. Даже если это какой-нибудь облегченный вариант — установка ядерной бомбы в качестве боеголовки уже возможна. Удар по США тоже. Теперь есть четкий паритет. Сейчас начнется гонка — кто сделает ракету с большей дальностью, точностью и присобачит к ней наибольшую бомбу. Это все огромные деньги и неминуемое желание побряцать оружием, если кто-то добьется ощутимого преимущества. Пока приоритет за СССР. Значит, они и начнут.

— Даже если ты прав, к нашим ближневосточным делам это все имеет очень мало отношения.

— Это тебе только кажется. Если есть технология на производство межконтинентальной ракеты дальнего действия, значит, еще лет пять, и Сирия с Египтом получат ракеты среднего действия в качестве очередного советского подарка. От удара такой дурой не прикроешься. Полетят сразу десятки и в густонаселенные районы. Иначе смысла нет. По размеру ущерба — это не страшнее обычной бомбы, если не атомная, конечно. Но перехватить гораздо сложнее, чем самолет. Значит, надо пересматривать всю концепцию обороны. Или наносить удар первыми, или смириться с потерями гражданского населения заранее. И то, и другое достаточно неприятно как в политическом, так и в военном смысле. В общем, придется тратить деньги на разработку собственных ракет и противоракетной обороны. Закупать новейшие самолеты, средства радиоэлектронной борьбы и еще много чего. Ты хотел реформы? Не будет тебе лишних денег.

— Мда, — сказал он озадачено. — Можно подумать раньше деньги росли на деревьях, и мы их в мешки собирали... К большому моему сожалению, прогресс в подобных областях уже не остановить.

— Вот именно. Присобачат большой фотоаппарат на такой спутник, и будет он тебе летать над головой. В принципе, можно ведь подвесить над определенной точкой. А у нас территория такая большая, что ничего не спрячешь.

— И кто меня убеждал, что счастья для всех не бывает? — насмешливо спросил Исраэль.

— Я это и сейчас повторю. Вот только работа у меня такая, думать, как такая замечательная для развития человечества вещь, как полеты в космос, отразится на армии.

Кстати, об армии. Это тоже не мешает, если не освещать, так постоянно иметь в виду. Уж бывшему министру обороны объяснять такие прописные истины, вроде как глупо. Армия — это единственное место в Израиле где на равных встречаются все. Ашкеназы и сефарды, богатые и бедные, религиозные и светские. Сефардов в стране хорошо, если 1/6, а в армии уже не меньше 1/3 на должностях среднего уровня. Имеется уже несколько полковников и один генерал. Запроси статистику. Ничего такого им в голову не приходило по месту прежнего жительства. Но здесь сделать карьеру в армии почетнее и легче, чем на гражданке. Можно даже получить высшее образование — спасибо лично тебе.

К большому нашему счастью эти из «Справедливости» еще не способны задать тон всем. Для большинства слово патриотизм и Эрец-Исраэль еще много значат. Так что включи в программу вашего ДАШа: обязательное патриотическое воспитание с уклоном в посещение святых мест вроде Могилы Авраама и Стены плача, нельзя полностью отсекать от религии и принадлежности к земле — иначе еще через поколение молодые поедут искать лучшей жизни в других странах и сионизм тихо скончается. И создание кружков и спортивных клубов для молодежи. Когда я приехал, у старожилов это было повсеместно, хоть Анну спроси. А сейчас все как-то заглохло. Найди для начала хоть старые инструкции для советского ДОСААФ. Совсем не глупо было придумано. И молодежь делом занять и еще много полезного, вроде подготовки к армии и получение полезных профессий.

— Запряг бы я тебя в работу, — сообщил Эльдад. — Много полезного можно получить.

— Умник, — усмехнулся я. — Хорошо бы я выглядел, борясь за права угнетаемых марокканцев с иракцами. Избиратели разбежались бы со страшной скоростью.

— Арабы же не разбегаются?

— А вот этого не надо. Сам с Виктором договаривайся. У нас отношения исключительно дружеские, не омраченные всякими политическими раскладами. И вообще, — сказал я, обращаясь к Анне, — нам давно пора собираться домой. Если ты не забыла, у нас дети дома заждались...

Я подошел к дому с тыльной стороны, когда Солнце перестало жарить особенно сильно и все нормальные люди начинают выползать на воздух. На улице оказалось неожиданно много машин и, стараясь, чтобы меня не заметили, я привычно перелез через низкий заборчик, удачно угодив прямо на травку. Настороженно прислушался. На нормальную пьянку это совершенно не походило, да и народу, судя по голосам, было непривычно много. Что-то происходило мне неизвестное. Стараясь остаться не замеченным из окон, я осторожно прокрался к заднему входу.

Тихо войдя на кухню, я едва не спровоцировал сердечный приступ у Далии. Она невнятно выругалась и попыталась треснуть меня большой ложкой. Вот никакого почтения у Ицхаковой домработницы к старым товарищам хозяина. Он выкопал ее из последней польской алии. Чуть ли не прямиком с корабля.

Несмотря, на ее более чем почтенный возраст Далия была страшно энергичной и замечательно готовила, причем любые кухни мира без всяких рецептов и книг. Все это было у нее в голове и получалось получше, чем у любого шеф-повара. Это окупало массу ее недостатков, в число которых входили упорное желание учить окружающих жить правильно — вернее то, что она считала правильным, и абсолютное нежелание учить иврит. Она объяснялась на жутком польско-русско-идишско-ивритском суржике с вкраплением неизвестно откуда подхваченных арабских ругательств. При определенном навыке вполне понятно. А, кроме того, она категорически не желала рассказывать что-либо о своей прошлой жизни. Единственное, о чем можно было догадаться, что она была в концлагере. Номер на руке не спрячешь. Аня утверждала, причем без малейших оснований, что она Ицхаку какая-то родственница, поэтому он ее и терпит.