Другая страна - Марик Лернер

— Здравствуй, — говорю по-русски.

— Здравствуйте, — отвечает явно обрадовано.

— Эти хорошие ребята, — сообщаю я, показывая на Шая с напарником, — очень хотят знать, что ты тут делаешь, если ближайший автобус через два часа и куда направляешься.

— Как через два часа? — испуганно переспрашивает она. — Мне надо быть в Иерусалиме к восьми часам.

— Все нормально, — говорю я Шаю. — Ей действительно надо в Иерусалим. Довезу. Вы можете ехать. Я вполне серьезно, — говорю я ему тихо, — если надо, я могу поговорить с начальником полиции округа.

— Спасибо, не надо. Ничего мне не сделают. Инструкции инструкциями, но когда нашего в больницу отправляют с ножевым ранением живота, никто из меня виноватого делать не будет. Пару недель, пока люди забудут, а потом переведут на старую должность. Максимум, в другой отдел. Счастливой дороги, — отдавая честь, сказал он и пошел к машине. Напарник, все время молча торчащий рядом, потопал за ним.

— Как тебя зовут? — спросил я, обращаясь к девушке.

— Лена.

— А меня Цви. Пошли к машине, отвезу я тебя в Иерусалим. Что ты тут вообще делала?

— Бабушка просила поставить свечку за родителей в Храме Рождества Христова в Вифлееме, — неохотно сообщила она, идя за мной.

— Садись, — говорю, показывая на свою машину. — Языка не знаешь, свечки ставишь в церкви, одета не по местному... Стоп, ничего не говори! Ты что, новый советский посол? В смысле послиха?

— Я из торгового представительства. То есть не я, мой муж. Он переводчик.

— Московский или Ленинградский университет, восточный факультет? — спросил я, трогаясь. Хотя разницы никакой, продолжил мысленно. Подготовка военных переводчиков. Самый паршивый и малочисленный факультет. Основной язык арабский. Дополнительный иврит. А вот интересно — это ему повезло в Израиль или наоборот? Переводчиков в СССР с наших языков катастрофически не хватало.

— Московский. Отличником был, — с гордостью сообщила Лена.

— Значит, что-то знает. Наберется практических навыков в ходе общения. Тут деваться некуда, а базовые знания у него должны быть, иначе бы не прислали.

Вот только с каких пор советские комсомолки в церковь ходят, да не абы какую, а именно в Храм Рождества Христова в Вифлееме? Откуда тебе вообще такие вещи знать, ты ж всего несколько дней в стране?

— Почему несколько дней? — испуганно спросила она. Я прямо видел, как в ее голове понеслись мысли про провокации, слежку, злобных империалистов.

— Так любой в Израиле знает, что в субботу вечером автобусы ходят по другому расписанию — реже. Садилась, наверняка, в такой маленький автобус у Храма?

Она кивнула.

— Это местный. Здесь его последняя остановка. А из Хеврона идет редко. Расписание надо смотреть. На центральной автостанции есть здоровые щиты и справочная. Хотя, — я взглянул на нее, — очень тебе поможет справочная. Ну, хоть у мужа спроси или в книжный магазин сходи — словарь нужен. Даже в магазине иногда рот открывать приходится. Так что давай, рассказывай. Если уж я тебя везу, должен я получить от поездки что-то новое и интересное? Комсомолки в церкви — это что-то ужасно неприличное.

Она ответила не сразу. Прошло несколько минут.

— Мои родители погибли в Великую Отечественную. Отец — в 1941 г. в московском ополчении. Мать — в 1942 г. в Крыму. Я жила у бабушки. Она хорошая женщина и делала для меня все, что могла. Но она верит в Бога. Не из этих, которые только о молитвах говорят, но это у нее непрошибаемо. Она всегда мечтала попасть на Святую землю и знает о ней больше любого историка. Когда она услышала, куда Игоря отправляют, она сказала, что я непременно должна за родителей свечку поставить и обязательно в этом Храме. Не знаю почему. Я не могла не выполнить...

Во как, подумал я. Святая Земля, и явно с большой буквы. А она на тебя гораздо больше влияла, чем ты показать хочешь. И вслух сказал:

— Ну и правильно. Выполнять обещания надо, тем более своим ближайшим родственникам. Только это по-умному делать надо. Не срываться неизвестно куда, а сначала все проверить. Расписание автобусов, например. Вот спросят тебя: «Где была?». Что ответишь? А правду скажи, только не всю — заблудилась, а никто не понимает, когда спрашиваю. И про меня лучше не рассказывай. Номера у меня на машине военные, замучают тебя потом замполиты вопросами, и Игорю своему неприятности устроишь. Не надо больше таких глупостей делать. Вот поживешь, осмотришься — будешь путешествовать. А то ни языка, не знаешь, ни где находишься, не понимаешь...

— Откуда у нас в торговом представительстве замполиты? — с недоумением спросила она.

— Да не знаю я, как они там у вас нынче называются. Но наверняка имеются. Я тебя где-нибудь подальше высажу, чтоб не видно было, а если что, говори, меня подвез человек, сказавший, что он из кибуца «Яд Хана», на страшно непонятном языке. Как будто у него каша во рту. Запомнишь?

— Запомню. А что это?

— А это такое место, где проживают израильские коммунисты. Там венгерских евреев много, потому и говорит так. Кому надо — тот знает. А тебе демонстрировать знания не обязательно.

— А вы советский еврей из русского Легиона?

— Нет, я русский из советского еврейского Легиона.

— Шутите... Я ведь серьезно спросила. Вы очень хорошо говорите по-русски, только какой-то акцент есть.

— Вот когда мне говорят, что я на каком-то другом языке хорошо говорю, мне приятно. А русский — это мой родной язык. Странно было бы, если бы не говорил. Но что у меня акцент имеется — это интересная новость. Раньше мне такого не говорили. Надеюсь, букву «Р» я правильно выговариваю?

Она засмеялась.

— Нет — это не так, как когда хотят еврея передразнить, это что-то такое, сложно объяснимое, но чувствуется, что-то чужое... Ой, я наверное обидное сказала...

— Интересное... Всего-то двенадцать лет и я уже не так разговариваю. Вполне возможно, по-русски мы говорим только в своей компании легионеров по праздникам. И то, если есть кто-то непонимающий, уже неудобно. Каких-нибудь новых слов уже не знаю. Тебе, наверное, говорили, что здесь все по-русски говорят?

— Не все, но многие.

— Как раз большинство не только не говорит, но еще и не хочет. Здесь работает закон третьего поколения. Мы, бывшие советские, по-русски говорим и читаем. Наши дети понимают и говорят, но не читают. Наши внуки и понимать не будут. На кой черт им русский язык?

Мало того — русских у нас сильно не любят.

— Это еще почему? — удивилась она.

— Есть за что... За дело врачей, за посаженных без вины легионеров, за разорванные отношения, за отказ выпустить родственников и поставки оружия нашим арабским соседям. Список длинный.

— И за Мехлиса тоже? — с ехидцей спросила Лена.

— За Мехлиса пусть отвечает Иосиф Виссарионович. Не мы его назначили, не нам и снимать. Но ты, я смотрю, девушка непростая. Что-то про Крым знаешь, кроме официальных учебников. «Десять Сталинских ударов» и враг повержен... Нет, — сказал я, в ответ на ее взгляд, — там я не был. Но слышал много. Есть у меня знакомые, которые там побывали.

Ты посмотри, что этот идиот делает! — воскликнул я. Мимо нас пронесся мотоциклист, оставляя за спиной клубы черного дыма. Он ехал с такой скоростью, что впечатление было такое, что мы стоим. — Ненавижу этих молодых придурков! Что сам угробиться на очередном повороте — это его проблемы, но они ж норовят в кого-то сначала врезаться. Потом оправдывайся, что не при чем. Это ж не нормальная машина, которую потом можно отвезти в гараж отрихтовать. Он от удара летит несколько метров и потом калека на всю жизнь, если еще живой останется. Вот здесь должен стоять полицейский, но когда надо, их никогда нет.

Расскажи-ка лучше о себе, как вы там живете теперь.

— Что рассказывать? — с недоумением спросила Лена. — Родилась, училась в школе, поступила в педагогический, вышла замуж — вот и вся жизнь.

— Ладно, тогда я расскажу, — и тоном гида продолжил: Ты находишься в удивительном государстве под названием Израиль. Территория у него меньше Молдавской ССР, но при этом, если мне не изменяет память, здесь пять климатических поясов. Совсем рядом море, пустыня и горы. Поэтому в разных районах может быть очень разная температура. Где-то влажность и духота, где-то прохладно. Ну, относительно конечно, смотря, с чем сравнивать. Лето у нас начинается с апреля и кончается не раньше октября-ноября. А когда горячий ветер дует из пустыни и несет с собой песок, можно вполне сдохнуть. Температура за 40 градусов. Ветер, кстати, имеет название хамсин, что тонко напоминает жителям о том, что он дует не меньше пятидесяти дней в году. На иврите хамишим — пятьдесят. Дожди бывают только зимой. Но если уж льет, то целыми днями. Снег бывает только в горах. Но в 1950 г. неожиданно выпал по всей территории страны. Отопления у нас не предусмотрено, и было очень паршиво.

Вот, посмотри направо... Это ты видишь археологические раскопки. Я тут часто проезжаю, еще пятьсот метров и будет поворот на «Зихрон Дов», поселок, где я живу. Но что они там копают, не имею понятия. Земля у нас так насыщена всякими древностями, что если плюнуть — обязательно куда-нибудь попадешь. Еще с 19 века копают, никак не раскопают. Слишком много работы. Особенно расширилась деятельность археологов после 1947г.