Граждане - Казимеж Брандыс

— Он с-сказал, что г-главным объектом на новой стройке должен быть с-сумасшедший дом, — сообщал Гнацкий, сокрушенно качая головой. Кузьнар отмахивался, как от надоедливой мухи. Что с ним поделаешь, с этим Шелингом? Он неисправим.

Потом Шелинг начал присылать записочки. Доставлял их обычно его шофер Бугайский, рассказывавший бетонщикам, что «хозяин совсем нос повесил и даже исхудал». Кузьнар на записки эти не отвечал, ибо они были написаны в крайне несдержанном тоне. «Вождь, — писал Шелинг, — с меня довольно! Если не отдадите бетономешалок, я ухожу с работы! Слыхал, что на вокзалах требуются буфетчики. Так я завтра же предложу свои услуги». Кузьнар, скомкав в руке это послание, говорил Бугайскому, что ответа не будет. Шофер начинал мямлить что-то о дворе интерната, который вот уже неделю тщетно ожидает бетонирования. — Бетономешалок не дам! — отвечал Кузьнар. — Сами видите, они нужны здесь.

А через два дня он получал новую записку от Шелинга: «Вождь, как там у вас за лесом? У нас тишина, как в тайге. Опять простой из-за аварии «зетов». Если вы завтра же не измените своего отношения к старой стройке, я подаю жалобу в главное управление. Шелинг (сибиряк)».

Кузьнару некогда было думать о настроениях Шелинга, и на старую стройку он действительно заглядывал редко. На Новой Праге IV собирались приступить к рытью следующих котлованов, уже наметили границы. Рабочих рук постоянно не хватало, а тут еще строительство МДМ грозило забрать людей из бригад. И опять чуть было не отняли экскаватор, вырванный Кузьнаром с большим трудом у какой-то организации. Кроме того, приближался день, которого Кузьнар ожидал с трепетом душевным: день, когда на бетонный фундамент больницы лягут первые кирпичи.

Почему ожидал он этого дня с таким волнением? Вероятно, потому, что подлинным моментом рождения дома считал не первый удар лопаты, вошедшей в землю, не первую кладку бетона, а именно ту минуту, когда над землей поднимется из котлована край кирпичной стены. Дом начинает свое существование только тогда, когда вынырнет из глиняной ямы, которая представлялась Кузьнару как бы материнской утробой нерожденного строения. И он ждал появления первой стены так, как ждут первого крика младенца, переживая все волнения будущего отца.

Между тем на новую стройку однажды въехал грузовик «зис», таща за собой три прицепа с гравием, и из кабины шофера выскочил инженер Шелинг. Обходя грязь в тех местах, где скрещивались колеи, сердито и презрительно фыркая, он большими скачками устремился к бараку дирекции.

Кузьнар в это время совещался с Боярским и Гнацким. Шелинг зашипел на секретаршу, сидевшую на страже за столом у двери, и ворвался в кабинет директора.

— Ага! — крикнул он уже с порога с зловещей усмешкой. — Привет, привет! Заседает мозговой трест новой стройки!.. Низко кланяюсь! — Он склонил голову перед Кузьнаром, не обращая никакого внимания на инженеров.

— Здравствуйте. Садитесь, — спокойно отозвался Кузьнар и указал на незанятый стул.

— Ничего. Постою, — возразил Шелинг с язвительной вежливостью. — Я не устал. Там, — он кивнул головой в сторону старой стройки, — работы немного. Я все время беру книги в библиотеке и читаю. Знаете «Крестоносцев» Сенкевича, начальник? Очень интересный роман. Вчера дочитал первую часть.

— Коллега Шелинг, — примирительно начал Кузьнар, пытаясь перебить его. — Мы тут как раз обсуждали…

— А я — нет! — маленький инженер запрыгал на месте. — Мне обсуждать нечего. Тишь да гладь, никаких вопросов! Завтра подаю заявление об уходе и вообще плюю на все! Только для порядка хотел вам доложить свое мнение. А мнение мое таково, что вся наша работа выеденного яйца не стоит.

— К-коллега! Н-нельзя же так!.. — Гнацкий покраснел до корней волос.

— М-можно! — передразнил его Шелинг. — Вы тут собираетесь дворцы строить, а я там сижу и вижу, что творится. Рабочие ругаются, говорят такие вещи, что, если бы вы их услышали, у вас бы ресницы и брови поседели. А мне нечего им возразить! Нечего! Вчера попробовал, — но с тем же успехом я мог бы им спеть арию из «Лоэнгрина». Смеетесь? Ну, так я вам скажу: лучше не смейтесь! Два дня назад перестал работать один кран, а сегодня — уже и два остальных. У всех трех распаялись подшипники. Люди ненавидят эти «зеты», как заразу. Скверную машину можно возненавидеть сильнее, чем подлого человека. Руки у нас опускаются… Слышите, начальник?

— Шелинг, — сказал Кузьнар, сдвинув брови. — Успокойтесь вы и сядьте! Гнацкий сейчас поедет туда к вам и на месте все выяснит.

— Что выяснит? Что выяснит? — завизжал Шелинг, подскочив к столу Кузьнара. — Все уже и так ясно! Краны стоят… Ха-ха-ха, выяснит! Гнацкий! А может, Гнацкий поедет выяснять, не перенеслась ли Варшава на берег Пилицы? Говорят вам: краны стоят! И рабочие толкуют между собой, что план — это только липа, если у нас заводы творят такие «чудеса», как эти «зеты». Никуда они не годятся. Понятно? Механики не хотят и пальцем к ним притронуться. «Присылают вместо машин какой-то лом — и потом требуют от нас высших норм!» — вот как они говорят! Ну, что вы на это ответите, вы, мозг стройки?

Гнацкий уже застегивал пальто. Через минуту он и Боярский ушли, а Шелинг, глядя им вслед, только пожал плечами.

После их ухода он немного успокоился.

— Ну, вот что, — сказал он ворчливо. — Вы хотели революции, так получайте ее плоды. Где-то засела какая-то сволочь и выпускает заведомый брак. А вы это называете классовой борьбой. Я никогда не был санкюлотом, но что из моих рук выходило, то — скажу, не хвастая — служило превосходно до конца. Эх, вождь, вождь!..: Вы уничтожаете уходящий со сцены класс — и что остается у вас в руках? Лом.

— Послушайте, Шелинг, — остановил его Кузьнар. — За такие рассуждения я должен бы прогнать вас с глаз долой.

— Знаю, — сказал Шелинг. — Я вам действую на нервы.

— Ах, да перестаньте вы! Зачем болтать всякую ерунду, какая только на ум взбредет? Мерзкий у вас язык!

— Это верно, — согласился Шелинг. — Но что делать, не каждый способен говорить цитатами из газетных передовиц, как этот ваш Тобиш. Да если бы я заговорил его языком, я издох бы от скуки, послушав собственный голос.

— Без Тобиша у нас все тут развалилось бы. Неужели не видите? Он всю стройку, как ремнем, стянул.

— Стянул, это верно, — кивнул головой Шелинг. — Ну и что?

— Как это — «и что»?

— Я, например, предпочитаю не ремень, а подтяжки.

— Будет вам дурить! — вскипел Кузьнар.

Шелинг захохотал.

— Один любит ремень, а другой — подтяжки. Вот я, начальник, ношу подтяжки. И, может быть, именно потому расстраиваю вам нервы. Вы вбили себе в голову, что классовая борьба происходит между теми, кто подпоясан ремнем, и теми, кто носит подтяжки. А по-моему, важно одно: чтобы штаны не свалились. Я пришел сегодня вас предупредить: где-то засела сволочь, которая отправляет на строительство совершенно негодные машины. А вы смотрите на меня так, как будто я командую сотней белогвардейцев! Повторяю: дело это должна расследовать комиссия — выяснить, где воняет. Я не люблю, когда растрачиваются государственные деньги. Такой уж у меня характер. А вы мне какой-то вздор городите о ремне… при чем тут кожевенная промышленность? Так мы недалеко уедем. Я специалист своего дела, я поляк, меня никто с самолета сюда не сбросил, и мостов я не взрываю. Прощайте!

— Постойте, постойте! — удержал его Кузьнар. — Объясните, чего вам, собственно, надо? Чего вы злитесь?

Шелинг стоял к нему спиной и молчал. Потом медленно повернул голову и сказал тихо:

— Вы мне отставку дали. Тоже лом, да? Устаревший инвентарь, негодный к употреблению?

— Человече! Побойтесь бога! — шепнул Кузьнар в замешательстве.

Шелинг усмехнулся и, сняв очки, стал их протирать кусочком замши.

— А я бы еще пригодился, — пробормотал он, указывая прищуренными глазами на новую стройку за окном.

Кузьнар всматривался в его лицо, пораженный неожиданным открытием. В первый раз он видел Шелинга без очков, и оказалось, что глаза у старого инженера грустные и обиженные, как будто вместе с очками с них слетело злое и насмешливое выражение.

— Товарищ директор! — крикнул Илжек. — Меня каменщик Мись послал! Все ожидают в котловане. Сейчас начинаем!

Кузьнар кивнул головой, поспешно заканчивая разговор по телефону. Наконец, он отложил трубку, встал, отодвигая стул, и улыбнулся стоявшему в дверях Илжеку.

— Так сегодня ты за подручного? — спросил он, надевая куртку.

— Я, — улыбнулся в ответ Илжек.

— Ну что ж, отлично! А не убежишь, как тогда, в первый день, когда я тебя остановил?

Илжек оскалил белые зубы.

— Зачем убегать? Тогда я еще глупый был, товарищ директор.

— Это верно. Сколько месяцев тому? Постой, постой… — Он стал считать, загибая пальцы. — Октябрь, ноябрь… Ого, с полгода уже будет! Ну, видит бог, я тоже тогда был еще не больно умен. За эти полгода на стройке у нас много перемен. Правда, Илжек?