Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины - Оноре де Бальзак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мне нет в них нужды, — сказал городской врач, — чтобы выполнить свое дело…
«Ну и ладно!» — подумал Корантен.
— Не будем спорить, — продолжал он. — В коротких словах, вот мое мнение: кто убил отца, те обесчестили и дочь.
Под утро Лидию наконец сломила усталость; когда знаменитый хирург и молодой врач пришли, она спала. Тем временем врач, пришедший установить смертный случай, вскрыл тело Перада и искал причины смерти.
— Пока больную не разбудили, — сказал Корантен двум знаменитостям, — не пожелаете ли вы помочь вашему собрату определить причину гибели одного человека, что, несомненно, представит для вас некоторый интерес, а кроме того, ваше мнение не будет излишним в протоколе.
— Ваш родственник умер от апоплексического удара, — сказал врач, — есть признаки сильнейшего кровоизлияния в мозг…
— Прошу вас, господа, осмотреть труп, — сказал Корантен, — и вспомнить, не знает ли токсикология ядов, оказывающих такое же действие.
— Желудок совершенно переполнен, — сказал врач, — но так, без химического анализа его содержимого, я не вижу никаких следов яда.
— Если признаки кровоизлияния в мозг имеются, то, принимая во внимание возраст, это уже достаточная причина для смерти, — сказал Деплен, указывая на чрезмерное количество пищи.
— Он ужинал дома? — спросил Бьяншон.
— Нет, — ответил Корантен. — Он прибежал с Бульваров и нашел изнасилованной свою дочь.
— Вот истинный яд, если он любил ее, — сказал Бьяншон.
— Но все-таки, какой же яд мог бы оказать подобное действие? — спросил Корантен, упорствуя в своей мысли.
— Существует только один, — сказал Деплен после внимательного осмотра. — Этот яд добывается на Явском архипелаге из ореха чилибухи, относящейся к малоизученной разновидности strychnos; им отравляют чрезвычайно опасное оружие… малайский крис… Так, по крайней мере, говорят…
Пришел полицейский пристав. Корантен высказал ему свои подозрения, попросил его составить протокол, указав, в каком доме и с какими людьми ужинал Перад; он также сообщил ему о заговоре, направленном против жизни Перада, и о причине болезни Лидии. Потом Корантен пошел в комнаты бедной девушки, где Деплен и Бьяншон осматривали больную, но встретился с ними уже в дверях.
— Ну что, господа? — спросил Корантен.
— Поместите эту девушку в дом умалишенных; если в случае беременности рассудок не вернется к ней после родов, она окончит свои дни тихим помешательством. Исцелить ее может только одно средство — чувство материнства, если оно в ней проснется…
Корантен дал по сорок франков золотом каждому врачу и обернулся к приставу, потянувшему его за рукав.
— Врач уверяет, что смерть естественная, — сказал чиновник, — я не могу составить протокол, тем более что дело касается папаши Канкоэля; он вмешивался во многие дела, и как знать, на кого мы нападем… Эти люди частенько умирают по приказу…
— Я — Корантен, — сказал Корантен на ухо полицейскому приставу.
Тот не мог скрыть своего удивления.
— Итак, составьте докладную записку, — продолжал Корантен, — позже она нам очень пригодится, но только пошлите ее в качестве секретной справки. Отравление нельзя доказать, и я знаю, что следствие было бы прекращено сразу… Но рано или поздно я найду виновных, я их выслежу и схвачу на месте преступления.
Полицейский пристав поклонился Корантену и вышел.
— Сударь, — сказала Катт, — девочка все поет и танцует. Как мне быть?
— А что на нее так повлияло?
— Она узнала, что умер ее отец…
— Посадите ее в фиакр и отвезите прямо в Шарантон; я напишу несколько строк главному начальнику королевской полиции, чтобы она была прилично помещена. Дочь в Шарантоне, отец в общей могиле! — сказал Корантен. — Контансон, ступай закажи похоронные дроги. Теперь мы с вами один на один, дон Карлос Эррера…
— Карлос! — воскликнул Контансон. — Да ведь он в Испании.
— Он в Париже! — твердо сказал Корантен. — От всего этого веет духом эпохи Филиппа Второго Испанского, но у меня найдутся капканы для всех, даже для королей.
Пять дней спустя после исчезновения набоба госпожа дю Валь-Нобль сидела в девять часов утра у изголовья кровати Эстер и плакала, ибо она чувствовала, что ступила на наклонную плоскость нищеты.
— Будь у меня хотя бы сто луидоров ренты! Тогда, моя дорогая, можно было бы уехать в какой-нибудь маленький городок и там найти случай выйти замуж…
— Я могу тебе их достать, — сказала Эстер.
— Но как? — вскричала госпожа дю Валь-Нобль.
— О, совсем просто! Слушай. Ты будто бы захочешь покончить с собой: сыграй хорошенько эту комедию! Пошлешь за Азией и предложишь ей десять тысяч франков за две черные жемчужины из тонкого стекла, наполненные ядом, который убивает в одну секунду; ты мне их принесешь, и я тебе дам пятьдесят тысяч франков…
— Почему ты не попросишь их сама? — сказала госпожа дю Валь-Нобль.
— Азия мне их не продала бы.
— Неужто это для тебя?.. — сказала госпожа дю Валь-Нобль.
— Может быть.
— Для тебя! Да ведь ты живешь среди роскоши веселья, в собственном доме! И накануне празднества, о котором будут толковать целых десять лет! Ведь Нусингену этот день обойдется тысяч в двадцать франков. Говорят, будто в феврале подадут клубнику, спаржу, виноград, дыни… Одних цветов в комнатах будет на тысячу экю!
— Ну что ты болтаешь! На тысячу экю одних только роз на лестнице.
— Говорят, твой наряд стоит десять тысяч франков?
— Да, у меня платье из брюссельских кружев, и Дельфина, его жена, в бешенстве. Но мне хотелось быть одетой как невеста.
— А где эти десять тысяч франков? — спросила госпожа дю Валь-Нобль.
— Это все мои карманные деньги, — сказала Эстер, улыбнувшись. — Открой туалетный столик, деньги под бумагой для папильоток…
— Кто говорит о самоубийстве, тот не кончит с собой, — сказала госпожа дю Валь-Нобль. — Ну а если яд нужен для того, чтобы совершить…
— Преступление, хочешь ты сказать? — докончила Эстер мысль своей нерешительной подруги. — Можешь быть спокойной, — продолжала Эстер, — я никого не хочу убивать. У меня была подруга, очень счастливая женщина, она умерла, я последую за ней… вот и все…
— Ну и глупа ж ты!..
— Что прикажешь делать? Мы дали обещание друг другу.
— Дай опротестовать этот вексель, — сказала подруга, смеясь.
— Делай, что я тебе говорю, и убирайся. Я слышу, подъезжает экипаж. Это Нусинген, человек, который сойдет с ума от счастья! Он-то меня любит… Почему мы не любим тех, кто нас любит, ведь они в конце концов делают все, чтобы нам понравиться…
— Вот именно! — сказала госпожа дю Валь-Нобль. — Эта вроде истории с селедкой, самой злокозненной из рыб.
— Почему
