Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины - Оноре де Бальзак

дома примерно арпанов на двадцать и обнесенным стеной, считалось самым солидным владением в округе. Дом покойного Сешара с его угодьями служил теперь только для нужд, связанных с возделыванием двадцати с лишним арпанов виноградника, который остался после него, помимо пяти ферм с доходом около шести тысяч франков и десяти арпанов лугов по ту сторону ручья, как раз на границе парка Вербери, — поэтому-то госпожа Сешар и полагала присоединить их к нему на будущий год. В округе усадьбу Вербери уже именовали замком, а Еву Сешар величали госпожой де Марсак. Льстя своему тщеславию, Люсьен лишь подражал местным крестьянам и виноградарям. Куртуа, владелец мельницы, живописно расположенной на расстоянии нескольких ружейных выстрелов от лугов Вербери, вел, по слухам, переговоры с госпожой Сешар о продаже мельницы. Этой вполне вероятной покупкой завершилось бы превращение Вербери в одно из лучших поместий в департаменте. Госпожа Сешар, которая, с присущей ей рассудительностью и благородством, делала много добра, пользовалась глубоким уважением и любовью. Ее ослепительная красота достигла полного расцвета. Хотя ей было тогда около двадцати шести лет, она сохранила всю свежесть юности, наслаждаясь покоем и довольством деревенской жизни. По-прежнему влюбленная в своего мужа, она ценила в нем человека одаренного, но достаточно скромного, чтобы отказаться от шума славы; короче, чтобы нарисовать ее портрет, достаточно сказать, быть может, что в течение всей ее жизни каждое биение ее сердца принадлежало только детям и мужу. Данью, которую это семейство платило несчастью, было, как можно догадаться, то глубокое горе, какое причиняла ему жизнь Люсьена: Ева Сешар чувствовала, что в ней кроются тайны, и она страшилась их тем более, что в свой последний приезд Люсьен сухо оборвал расспросы сестры, заявив ей, что честолюбцы обязаны давать отчет в своих поступках только самим себе. За шесть лет Люсьен видел сестру всего три раза и написал ей не более шести писем. Его первое посещение Вербери было связано со смертью матери, второе — с просьбой о подтверждении лжи, необходимой для осуществления его замыслов. Это послужило поводом к весьма тяжелой сцене, разыгравшейся между супругами Сешар и Люсьеном и заронившей страшные сомнения в лоно этого тихого, достойного семейства.

Внутреннее устройство дома, так же изменившееся к лучшему, как и его внешний вид, не притязая на роскошь, отвечало, однако ж, всем требованиям комфорта. Об этом можно было судить, бросив беглый взгляд на гостиную, где находилось в эту минуту все общество. Красивый обюсонский ковер, обои из серой клетчатой бумажной материи, отделанные зеленой шелковой тесьмой, роспись под дерево из Спа, мебель красного дерева с резьбой, обитая серым кашемиром и с зеленым басоном, жардиньерки — все в целом ласкало взгляд. Зеленые шелковые занавеси на окнах, отделка камина, оправа зеркал — ничто не отзывалось дурным вкусом, который губит все в провинции. Короче говоря, все это, вплоть до мелочей, изящных и удобных, давало отдых душе и взору благодаря той особой поэзии, которую умная любящая женщина может и должна внести в свой дом.

Госпожа Сешар, еще не снявшая траура по своему свекру, сидела за пяльцами у горящего камина и вышивала по канве под руководством госпожи Кольб, экономки, на которую она полагалась во всех мелочах домашнего обихода. К тому времени, когда кабриолет поравнялся с первыми строениями Марсака, общество завсегдатаев Вербери было уже в полном сборе; как раз пришел Куртуа, мельник-вдовец, желавший удалиться от дел и надеявшийся обделать дельце, выгодно продав свою собственность, которая, видимо, приглянулась Еве, и Куртуа знал почему.

— А сюда кто-то пожаловал! — сказал Куртуа, услышав шум экипажа, въезжавшего в ворота. — Судя по грохоту, надо полагать, что гость из наших мест.

— Должно быть, Постэль с женой вздумали со мной посоветоваться, — сказал доктор.

— Нет, — сказал Куртуа, — экипаж подъехал со стороны Манля.

— Зударынь, — сказал Кольб (рослый, толстый эльзасец), — атфокат ис Париж просит кофорить с каспатин.

— Адвокат!.. — вскричал Сешар. — Это слово вызывает у меня колики.

— Благодарю, — сказал мэр Марсака, по фамилии Кашан, бывший двадцать пять лет адвокатом в Ангулеме; в свое время ему было поручено преследовать судом Сешара.

— Мой бедный Давид неисправим! Он всегда такой рассеянный! — сказала Ева, улыбаясь…

— Адвокат из Парижа? — удивился Куртуа. — Стало быть, у вас есть дела в Париже?

— О нет! — сказала Ева.

— У вас там брат, — улыбнувшись, заметил Куртуа.

— Берегитесь, как бы тут не замешалось наследство папаши Сешара, — сказал Кашан. — Старик не гнушался и темных дел!..

Войдя, Корантен и Дервиль раскланялись с присутствующими и, назвав свои имена, попросили разрешения поговорить наедине с госпожой Сешар и ее мужем.

— Охотно, — сказал Сешар. — Но по какому делу?

— Исключительно по поводу наследства вашего отца, — отвечал Корантен.

— Позвольте тогда господину мэру, бывшему адвокату в Ангулеме, присутствовать при нашей беседе.

— Господин Дервиль?.. — сказал Кашан, глядя на Корантена.

— Нет, сударь, вот он, — отвечал Корантен, указывая на адвоката; тот поклонился.

— Но мы в своей семье, — продолжал Сешар, — мы ничего не скрываем от наших соседей, нам нет надобности уединяться в моем кабинете, где к тому же и не топлено… Наша жизнь вся как на ладони…

— Зато в жизни вашего отца, сударь, — сказал Корантен, — были кое-какие тайны; возможно, вы не очень охотно предали бы их огласке…

— Что-нибудь такое, чего мы должны стыдиться?.. — испуганно сказала Ева.

— О нет! Грешки молодости!.. — сказал Корантен, с превеликим хладнокровием расставляя одну из тысячи своих ловушек. — Ваш отец подарил вам старшего брата…

— Ах, старый Медведь! — вскричал Куртуа. — Видно, он вас совсем не любил, господин Сешар, и вот что приберег для вас, притворщик… Эге! Я теперь понимаю, что он думал, когда говорил: «Дайте только мне лечь в землю, еще не то увидите!..»

— Не беспокойтесь, сударь, — сказал Корантен Сешару, искоса поглядывая на Еву.

— Брата! — вскричал доктор. — Вот ваше наследство и раскололось надвое!..

Дервиль делал вид, что рассматривает прекрасные гравюры без подписей, вправленные в деревянную обшивку стен гостиной.

— Не беспокойтесь, сударыня, — сказал Корантен, заметив встревоженное выражение красивого лица госпожи Сешар. — Речь идет только о побочном сыне. Права незаконнорожденного отнюдь не равны правам законного наследника. Этот сын господина Сешара находится в крайней нищете, он имеет право на некоторую сумму ввиду солидности наследства… Миллионы, оставленные вашим отцом… — При слове миллионы в гостиной все так и ахнули. Теперь Дервиль уже не занимался гравюрами.

— Папаша Сешар? Миллионы? — воскликнул толстяк Куртуа. — Кто вам это сказал? Какой-нибудь крестьянин?

— Сударь, — сказал Кашан, — вы не чиновник казначейства, стало быть, с вами можно говорить откровенно…

— Будьте покойны, — сказал Корантен, — даю вам честное слово, что я не чиновник палаты государственных