Русский транзит 2 - Вячеслав Барковский

Бич прислушался. В пакгаузе кто-то был. Два человека тихо беседовали где-то у самых контейнеров. Хмурое Утро осторожно высунулся из-за ящиков и всмотрелся в густой сумрак. Он увидел лишь силуэты разговаривающих, но сразу узнал их: одним оказался Эдуард Львович, то есть Леонид Михайлович, а вторым — молодой человек в сером плаще, который только что приснился бичу зверем с огненными глазами.

— Ну как твой замысел? — спросил Леонид Михайлович. — Все конечно как всегда удалось?

— Все по сценарию. Артисты играли ту пьесу, которую написал я! — Молодой человек был немного возбужден.

— А нельзя было обойтись без твоих эффектов?

— Нельзя. Разве можно отказывать себе в удовольствии? Я люблю красивую игру: руку бы отдал за возможность посмотреть эту комедию еще раз!

— Ну уж и руку! — Леонид Михайлович похлопал молодого человека по плечу. Сегодня утром я улетаю. И ты тоже тут не задерживайся. Сделаешь дело — и на самолет. Вот твой билет. Оставаться тут будет опасно, реакция может последовать в течение нескольких дней, и тогда… Да, о твоей операции я похлопочу. У них там пластическая хирургия на уровне, так что не переживай.

— А я и не переживаю. Мне она, в общем-то, не нужна… Слушай, Леня, а тебе людей-то не жалко?

— Каких людей?

— Да тех, кто здесь, На этой земле живет: всякие немощные старики-неврастеники, старушки-блокадницы, розовощекие дети и чадолюбивые их мамочки, а? — усмехнулся молодой человек. Ведь они все уже обречены: порошок убьет их всех. И ведь именно ты подписал им смертный приговор. Ты же врач, Леня Или забыл, как в белозубой юности своей клятву врачебную давал? Ну хорошо, пес с ней, с клят вой этой! Но совесть-то, совесть вещь человеку неподвластная! Ленечка, она тебя загрызет И деньги, которые тебе заплатили уже и еще заплатят, не спасут. Ведь не спасут, доктор…

— Перестань, Марсель! — отрезал Леонид Михайлович. — Думай лучше о себе, а обо мне не надо. Я сам как-нибудь позабочусь и о клятве, и о совести. Только с каких это пор ты о совести заговорил? Ведь у тебя-то ее нет!

— Верно говоришь, Леня. Но мне она и не нужна. Однако у людей обычно, дорогой мой эскулап, совесть хотя бы в малых дозах да присутствует. Вот и у тебя она есть, только ты боишься себе в этом признаться! А она тебя съест, изнутри выест! — И Марсель металлически засмеялся, запрокидывая голову к потолку. — Ладно, езжай, доктор. Порошок на месте, а больше мне ничего не надо. Завтра я развею его по полям…

— Не смей! Я договорился с Красным Бором. И потом, по условиям контракта, мы должны именно захоронить его, а не выбросить на поля.

— Но ведь ты ж его как удобрение оформил?

— Брось дурачиться, парень. Пошли отсюда… Что-то никого из рабочих не видно. Когда же они мой контейнер красить собираются? Да, слушай. Марсель, тут один мой закадычный друг адмирал Петр Алексеевич — ты его помнишь! — с архипелага прикатил. Так вот, я боюсь, что он может нам тут здорово напортить. Дело в том, что… — И Леонид Михайлович с Марселем вышли на улицу.

Бич вдруг осознал, что он, напрочь забыв о своем укрытии, стоит в полный рост, возвышаясь над ящиками и вытянув вперед шею…

«И стал я на песке морском и увидел выходящего из моря зверя с семью головами и десятью рогами: на рогах его было десять диадем, а на головах его имена богохульные. Зверь, которого я видел, был подобен барсу; ноги у него — как у медведя, а пасть у него — как пасть у льва: и дал ему дракон силу свою и престол свой и великую власть… И дивилась вся земля, следя за зверем: и поклонилась дракону, который дал власть зверю, и поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему и кто может сразиться с ним? И даны были уста ему, говорящие гордо и богохульно…»

Николай Николаевич хотел еще что-то сказать поверженному, но вдруг нечто огромное и стремительное, словно ураганный порыв ветра, выдавило в перевязочную раму вместе со стеклами и, как щепку, отшвырнуло старика к стене. Кореец успел среагировать и закрыть голову руками, но и его что-то тяжелое бросило навзничь.

Посреди перевязочной стоял двухметровый маляр с засученными до локтей рукавами; в одной руке у него было ведро с битым кирпичом. Увидев разрушения, которые произвел этот вурдалак, Лелик только открыл рот, не в силах сдвинуться с места и с трудом постигая, каким образом сюда, на второй этаж, словно пушечное ядро, влетела эта «машина». Кроме того, он увидел, как из оконного проема на него в упор смотрит равнодушное дуло АКМ.

Не дожидаясь, пока оглушенные придут в себя, маляр приподнял одной рукой за грудки, а другой сильно ударил урку кулаком в челюсть. Николай Николаевич при этом по-собачьи клацнул зубами: перекошенный рот его непроизвольно открылся, как у мертвеца, на прочь потерявшего интерес к жизни. Затем двухметровый подскочил к азиату, который, защищаясь, нанес маляру удар ребром ладони по ключице, но маляр на удар даже не отреагировал. Подняв Корейца за плечи, маляр швырнул его, как крысу, об стенку и добавил еще ногой по скуле — точь-в-точь как действовал сам Кореец в тот памятный вечер в «Белогвардейце». После этого маляр встал над замершим азиатом, на мгновение задумался и сквозь зубы произнес:

— Ладно, отдыхай, мормышка…

— А ты стой на месте, — сказал кто-то из оконного проема Лелику, который уже собрался спасаться бегством. — А вообще-то, ложись-ка ты на пол, голубчик.

Лелик покорно лег на пол перевязочной, прикрыв голову руками.

— Посмотри у старика в карманах, — тихо сказал Паша Счастливчику, склонившемуся над Оксаной Николаевной.

— Эх, бедная ты моя девочка! — Счастливчик сокрушенно взял Ксюшу на руки и осторожно отнес ее к окну.

Фонтомас тем временем вытряхнул содержимое карманов старика и Корейца и передал деньги и документы Паше. Затем он обыскал Лелика, извлек у него оружие и деньги. Рядом с бандитом, прижав обе руки к животу, сидела медсестра и, качаясь, как кукла неваляшка, что-то быстро-быстро говорила.

— Ну как, мать, вы в порядке? — спросил ее Фантомас.

— Чуть не проткнул меня, поганый, чуть не проткнул… запричитала она плаксиво. По коридору к ним уже спешили.

— Давай, выноси Ксюшу! — крикнул Счастливчик Фантомасу и, стянув Лелику руки сзади ремнем из его брюк, вслед за Пашей последним вылез из окна в люльку.

Милицейская машина, прихватив с собой показания пришедшей в себя медсестры, понявшей со слов милиционеров лишь то, что здесь произошла так называемая «разборка» криминальных структур, повезла скованных наручниками Лелика и Корейца в отделение.

А Николай Николаевич из перевязочной был срочно отправлен в реанимацию; врачи всерьез опасались за его жизнь — перелом челюсти, сильнейшее сотрясение мозга. Были все основания считать, что истатуированный по всей поверхности тела потерпевший в лучшем случае проведет остаток своих дней в специальном лечебном учреждении, где его сначала будут учить самостоятельно ходить в туалет, потом одеваться и, наконец, говорить по-человечьи…

— Держи, Фантомас, это твои деньги. Честно заработал, Счастливчик, ехавший на переднем сидении «волги», передал двухметровому гиганту пачку долларов, которые оказались в карманах бандитов.

— Здесь много, — скромно сказал Фантомас.

— Поделишься, — с улыбкой сказал Паша. — Мастера не забудь, он нас быстро катает, к тому же город хорошо знает. Черноусый радостно заулыбался; для него приключения были гораздо важнее денег, но когда за эти приключения еще хорошо и платили! Что ж, он был не против… — Слушай, Фантомас, ты на меня не в обиде за тот вечер в «Белогвардейце»? И потом, ведь пятьсот «зеленых»?..

— Чего обижаться, — грустно вздохнул Фантомас, — сам напросился. Ток что все честно. А «зеленые»… Я сейчас больше получил.

«Волга» вылетела за город, и Черноусый притормозил где-то в районе железнодорожного узла.

— Я сейчас, — сказал Счастливчик и вышел из машины.

Через несколько минут он вернулся, неся в руке тяжелый сверток.

— Вот это пушка так пушка! Не чета вашим! — Счастливчик извлек из тряпицы помповик.

— Да-а, — сказал, улыбнувшись, Паша, почти лежавший на плече у Ксюши (он был еще слишком слаб), — что ж ты прятал такое сокровище, Петенька?

— Берег, друг мой! Для великих дел берег!

— Ну и где твои великие дела. Счастливчик?

— Терпение, мой друг, терпение…

Уже сквозь щели и окна пакгауза пробился новый день. Там, за стенами пакгауза, заскрипели портовые краны, завизжали лебедки, заработали моторы автомобилей.

Хмурое Утро не спал. Он прогуливался взад-вперед по бетонному полу склада и напряженно думал.

В помещение пакгауза вошли трое рабочих с ведрами, в которых была краска. В руках они держали валики и кисти.

Не обращая никакого внимания на бича, рабочие подошли к контейнерам и, поставив ведра на пол, сели на ящики покурить. Бич быстро пошел к выходу и сел там на ящик, глядя на улицу.