Русский транзит 2 - Вячеслав Барковский

— Да тише ты! — Леонид Михайлович схватил адмирала за китель, довольно холодно посмотрев ему в глаза. — Тебе-то какое дело?

— А, может, ты, Леня, контрабанду везешь, какой-нибудь оружейный плутоний? Все вы, демократы, теперь мастаки стали насчет того, чтобы империю грабануть. Места себе в Америке да Европе давно приготовили. А? Верно я излагаю?

— Да успокойся ты, — смягчился Леонид Михайлович. — Чего заводишься? Ну, отправляю я контейнер со своим добром. Не хочу, понимаешь, чтобы шмонали его. Там ведь у меня живопись, иконки, бабушкино колечко… Ну, в общем, ты понимаешь, кусочек родины будет там, на западе.

— Родины??? До вы эту родину обсосали со всех сторон и продали! Продали, о теперь разбегаетесь по норам!

— Ладно, ладно, Петя, успокойся. Я вижу ты совсем потерял чувство юмора. С пол-оборота заводишься… Лучше скажи мне, что везешь в своем контейнере? Леонид Михайлович в знак примирения положил свою руку на плечо адмирала и повел его к выходу из пакгауза, оглянувшись на таможенника, который озабоченно тер лоб, стирая выступившую испарину.

«Ах, вот это кто! — подумал Хмурое Утро. — А я и не узнал его сразу. Действительно, это тот самый дядин Петин друг, который приезжал на архипелаг с компанией поохотиться… Смотри-ка, даже имя сменил. Хлопотно это — имя менять, если не монах, конечно… А этому-то зачем? А что, может, дядя Петя и прав насчет того, что этот Леня от закона скрывается…»

«Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о если бы был ты холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: „я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды“; а не знаешь, что ты несчас тен и жалок, и нищ и слеп и наг. Советую купить тебе у Меня золото, огнем очищенное, чтобы тебе обогатиться, и белую одежду, чтобы одеться и чтобы не видна была срамота наго ты твоей, глазною мазью помажь глаза твои, чтобы видеть…»

Грязный и оборванный Крестовский только к середине следующего дня вошел в город.

Он искал Оксану Николаевну. Верней, не искал, а просто пытался встретить ее где-нибудь… Конечно, сначала нужно было бы пойти в горСЭС к тому чиновнику, которого Ксюша должна была отыскать и привезти на полигон, но он забыл, где находится здание, а спросить об этом кого-либо у него уже не осталось душевных сил.

Крестовский шел через весь город, ничего не видя перед собой, шел, не реагируя даже на светофоры, как идет обычно горький пьяница, не имеющий ни рубля за душой на опохмелку, той последней стадии богооставленности, когда человек уже готов к небытию.

Было еще светло, и водители дважды пощадили его, лишь покрыв для острастки матюгами. Видя, что пешеход немного не в себе, они с поспешностью уезжали.

Крестовский медленно шел мимо гостиницы, гастронома, ресторана… Это был «Белогвардеец».

Его вдруг непреодолимо потянуло в ресторан. Нет, ни есть, ни пить он давно уже не хотел: он вообще забыл, что это такое. Но какая-то сила против воли влекла его туда, где еще позавчера вечером так блестяще началась задуманная им операция «Троянский конь», главная роль в которой отводилась женщине — его дорогой Ксюше… Ксюше, за которую он теперь с радостью отдал бы свою суетную и уже ни на что не годную жизнь.

Швейцар — молодой парень, жующий резинку, — не хотел впускать Крестовского. Он встал в дверном проеме, уперев руки в косяк и качая головой, мол, ну а ты, бычара, куда лезешь? Крестовский с разгона уперся швейцару в грудь, и швейцар брезгливо оттолкнул его от себя, после чего стал ладонями счищать с лацканов грязь, которая якобы должна была обязательно прилепиться к нему после столь неприятного столкновения.

Словно не понимая, что впускать его сюда не собираются, и по-звериному доверяясь только собственному чутью, Крестовский вновь пошел на швейцара, даже не изменившись в лице. Выплюнув жвачку и стрельнув глазами по сторонам, швейцар ударил идущего на него доходягу кулаком в лицо, и доходяга упал. Швейцар, усмехнувшись, уже собирался закрыть двери, но поднявшийся с земли доходяга в третий раз, и на этот раз совершенно не изменившись в лице — разве что утерев кровь, струйкой побежавшую из носа, — попрел на него.

Швейцар зло хохотнул и собрался хорошенько проучить доходягу, встав у двери в боксерскую стойку. Когда тот был уже на расстоянии вытянутой руки, швейцар, ухнув, бросил вперед свое тело с вытянутой рукой… и попал в пустоту. Пытаясь удержаться на ногах, он сделал шаг вперед и повернулся, ища доходягу. Но никого не увидел, потому что из глаз у него брызнули искры и внезапно пришло ощущение, что он летит вниз головой с Останкинской телевышки.

Переступив через лежащего швейцара, Крестовский вошел в вестибюль ресторана, где на него со страхом посмотрел гардеробщик — свидетель разборки. Публика, которая наблюдала поединок с улицы, осталась стоять, дожидаясь, чем это все кончится: а вдруг повезет, и она станет свидетелем криминальной разборки с человеческими жертвами. Те, кого теперь должны были убить или, на худой конец, примерно отволтузить, в глазах зевак людьми не считались. Действительно, кто из честных людей в наше время будет по ресторанам ходить? Ну, а на тех, кто ходит, уличной публике было ровным счетом наплевать. «Во-во, — рассуждали зеваки, — пусть поскорей переубивают друг друга, воздух без них чище будет!»

Крестовский остановился в центре ресторанного зала и стал озираться по сторонам. Все сидящие в зале повернулись к нему и стали говорить тише или совсем замолчали. Два официанта выскочили из зала в вестибюль и через несколько секунд вернулись, тихо переговариваясь. Третий ушел в кухню… Через несколько секунд из кухни вышел бритоголовый гигант, вероятно работавший здесь вышибалой, и, грубо раздвигая стулья с сидевшими на них гостями, пошел на незваного гостя. Но странный доходяга вовсе не собирался нападать или защищаться. Казалось, смотрит он не на огромного вышибалу, а как бы сквозь него, словно это был не грузный мешок тренированного мяса, а прозрачный призрак.

Обескураженный таким взглядом, вышибала не стал бить Крестовского, а только схватил его за шиворот.

— Оставь его! — хрипло сказал кто-то из зала. Держа Крестовского за шиворот, вышибала оглянулся и сразу же отпустил его. Из-за столика у стены поднялся двухметровый парень, мрачно глядя на вышибалу.

— Это ко мне… Иди к себе на кухню. Вышибала молча повиновался. Двухметровый жестом пригласил Крестовского к себе за столик. Крестовский подошел и сел, вглядываясь в двухметрового. Нет, он не знал его…

— Посидите тут с ним. Я щас, — сказал двухметровый двум своим приятелям примерно таких же внушительных размеров, как и он сом, и быстро вышел из зала.

— Куда это Фантомас пошел?

— А кто его знает…

— Ведь вы Счастливчик, так? Фу-у! Вам надо срочно в больницу. Очень срочно…

Взволнованный и вновь пробудившийся к жизни Крестовский ехал в «волге» рядом с тем самым черноусым шофером, который вез их с Пашей на полигон.

— Моя мать работает в больнице, — рассказывал черноусый. — Вчера вечером с полигона привезли человека в тяжелом состоянии. Сначала санитары думали, что он умер, и повезли его в морг, но когда стали в машине вытаскивать из его спины нож, он застонал. Привезли в больницу и сразу — на стол. Залатали его с двух сторон, сделали переливание крови и ожил покойничек… Когда мать мне это рассказала и описала его, я почему-то сразу понял, кто это. Мать сказала, что он все время зовет какого-то Счастливчика… Ну, пришел я из любопытства в палату к нему, поглядел на него: точно, тот самый, который тут у нас в терминаторах числится и которого я вез на полигон… Кстати, врачи на него жалуются: у него правая рука в кулак сжата. Они хотели разжать — ничего не выходит, словно окостенел, даже во время сна не поддается…

— Так, может, это судорога?

— Да мать говорит, что он сам кулак сжимает и все бредит Счастливчиком. Я подумал, что это вы. Фантомасу сегодня утром обо всем рассказал: и о том, как вез вас на полигон, и о больнице. Когда вы вошли в ресторан, он сразу догадался, что вы тот самый Счастливчик и есть. Ведь вы тут чужой. И хотя видел он вас в первый раз, даже не сомневался… Кричит мне в трубку: уверен, мол, нашел того Счастливчика; он, говорит, сейчас сидит за столиком в «Белогвардейце». Ну я сюда и приехал, и не зря — попал в самую точку.

— Надо же, — Счастливчик впервые за последние сутки улыбнулся, — и я ведь в ресторан не по своей воле вошел, даже швейцара грохнул…

— И правильно, наглый тип этот Дима.

— Какая-то непреодолимая сила меня буквально в шею толкала туда, — продолжал Счастливчик.

— Ей-Богу, есть над нами что-то такое, что-то справедливое, — улыбнулся черноусый.

— Верно, есть. Только не что-то, а Бог… Теперь уж я точно это знаю, сказал Крестовский, улыбнувшись: по крайней мере, Паша был жив.