Протопоп Аввакум и начало Раскола - Пьер Паскаль

Оставшись один, он наконец крестил нового ребенка, которого ему в эти тяжелые времена подарила героическая Анастасия. То была маленькая Ксения. Затем, вместо того, чтобы бежать как можно скорее из страны, где он и вся его семья так страдали, он до конца выполнил свой долг: спасать людей. Он дал приют увечным, старикам, больным и раненым, покинутым воеводой. Он сделал больше: он хотел, заплатив за это определенную сумму денег, спасти от мщения казаков двух подручных Пашкова, которых казаки особенно ненавидели. Он спас первого, который в свое время бил его самого и чуть было не посадил его на кол, затем Аввакум взял его с собой. От одного расположенного к нему сотника он получил немного муки, корову, пять или шесть овец и кормщика. В обмен он как раз дал ему Кормчую книгу, уцелевшую от всех бедствий. Эти приготовления заняли целый месяц. 25 июня сели на одну из тех больших барок, которые собирали для навигации и затем опять разбирали и которые еще и теперь встречаются на Лене. По дороге приняли к себе другого приспешника Пашкова, которого надо было скрыть от его преследователей. Для этого Аввакум применил «ложь во спасение». Небольшой отряд из 18 человек, состоявший из одной женщины и ее маленьких детей, десятка убогих и больных и двух бывших палачей, углубился безоружным в мятежную Сибирь. Поплыли они на утлой ладье, с крестом на корме, отдавшись на милость Божью и надеясь на молитвы Его представителя на земле – протопопа Аввакума[985].

Как мог он сомневаться в том, что Провидение продолжает его хранить после того, как он получил столь яркие свидетельства Божественного попечения? В продолжение шести лет он подвергался всевозможным испытаниям: и водой, и усталостью, и холодом, и голодом; эти испытания погубили его товарищей, а он остался цел и невредим. Его преследовала совершенно особая ненависть воеводы, который имел право жизни и смерти над ним, так же как и над всеми другими, однако он всегда выполнял свои обязанности без страха, даже отважно; за это его били кнутом и батогами, он был на волоске от того, чтобы быть сожженным или посаженным на кол – и каждый раз он был чудесным образом спасаем. Однажды, когда он умирал от жажды, посередине замерзшего озера, лед вдруг разверзся, чтобы он мог напиться и затем снова закрылся[986]. Другой раз, когда он умирал, подавившись рыбной костью, неожиданная находчивость вдохновенной Богом маленькой девочки вернула ему дыхание[987]. Ему случалось делать совершенно непредвиденные большие уло вы рыбы там, где никто ничего не ловил, и после этого он понял, что вовсе не вода дарует рыб, а сам Господь[988]. Он много, много раз, когда облегчал страдания добродетельных людей или облегчал злодеяния дурных, убеждался в том, что его молитва не остается безответной. После этого было невозможно, чтобы духовно-рассудительный человек не воспринял бы с еще более твердой верой, что он находится под особым покровительством Божьим.

Сибири не пришлось закалять это тело и этот характер, которые уже и раньше были изумительно закаленными. Вместе с тем, считая себя обязанным все это время противопоставлять всей разнузданности среды оплот веры, нравственности и человечности, он не замкнул ни своего ума, ни своего сердца. Наоборот, в этих ужасных условиях он понял необходимость снисхождения для малых сих и слабых – то, чего он, может быть, не знал до сего времени. Мы вскоре увидим, как он начнет мучиться угрызениями совести, как в этих самых угрызениях совести проявится и огромная чуткость, и духовная осмотрительность. Его отчужденность от религиозных споров, которых он, по существу, видел только начало, позволила ему составить себе собственное мнение об окружающем. Перед нами рисуется человек, возвращающийся на Русь со свежей восприимчивой душой, человек удивительно глубоко в каждодневном опыте познавший многое и многое: и дикую природу; и добро и зло; и духовные опасности и путь спасения; и личные усилия и чудеса, творимые силой молитвы. Весь этот опыт последовательно каждый день у него и укреплялся, и уточнялся, и углублялся. И в результате он глубоко внутри себя прочувствовал и пережил, как нужно относиться к великим антитезам христианства: к духовной рассудительности наряду с полным отданием себя на волю Божию; к влекущей человека благодати Божией наряду с попущенным в меру сил дьявольским искушением; к свободе человека – впрочем, бессильного в отношении воли Провидения – наряду со всемогущей волей Божией, которая иногда, однако, в силу горячей молитвы может даже измениться.

С полным основанием Аввакум вскоре возблагодарит Бога за то, что он был первый в этих краях со своей женой и детьми, в таком страшном, а точнее, в таком полезном для него изгнании[989].

Глава IX

Возвращение (июнь 1662 – февраль 1664)

I

От Иргенского острога до Тобольска

Вскоре Аввакум со своими спутниками достиг Байкала; они шли по уже раз пройденному пути, шли по тем же местам, по которым направлялись в ссылку. Этот путь сейчас представлял меньше затруднений, ибо им пришлось плыть по течению. Но он все-таки вызывал немало тревог, были опасности как со стороны местных жителей, так и со стороны возможной нехватки пропитания, не исключалась возможность голода. Но Господь, мог ли он быть глух к мольбам своих верных? Они убили вола, мясо которого доставило им пропитание. У устья Селенги их ожидала новая удача. Устье этой реки славилось изобилием рыбы, и как раз на счастье там на месте оказалась ватага рыбаков. То были истинно русские люди, гостеприимные, сочувствующие всем несчастным, которые, наверное, никогда не закидывали сетей, прежде чем обменяться следующими словами. Старший, или башлык, произносил: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных!» Вся артель хором отвечала: «Аминь!» Старший затем, наклоняясь то налево, то направо от лодки, говорил: «Господи, сохрани!», артель же продолжала: «Господи, помози!»[990] Они приняли как братьев путешествующих, которые не были ни чиновниками, ни алчными искателями приключений: они их накормили, помогли им привести их утлый челн в надлежащее состояние, позволяющее ему переплыть через Байкал; для этого они установили на нем примитивный парус; наконец, рыбаки убедили их принять от них некоторый запас рыбы[991]. Но нельзя было задерживаться, если только отряд хотел достигнуть Енисейска до начала зимы.

Переход через озеро был очень тяжелым: в открытом море ветер отсутствовал, когда он так был необходим; близ берега же он поднялся, как настоящая буря, угрожая разбить суденышко о скалы.

Байкальское море, со своим непостоянством и со своим изобилием рыбы, окруженное высокими, изрезанными горами, которые, хотя и были покрыты роскошной и яркой растительностью, но вместе с тем представляли собой естественные башни и колонны, произвело на протопопа совершенно иное впечатление, чем когда он отправлялся в изгнание. Тогда присутствие Пашкова, беспорядок, царивший среди сорока дощаников, страх перед неизвестным будущим наполовину скрывали от него красоты природы. Теперь же он находился перед ней почти в одиночестве и наблюдал ее своим взором деревенского жителя, привыкшего к правильному и точному восприятию и умеющего применять явления природы к живой жизни: он видит луковицы, которые были крупнее, чем в Романове; рыбы такие жирные, что их и жарить нельзя; он наблюдает все с восторгом очарованного художника, открывшего новый мир, со всем его разнообразием, со всеми его яркими цветами. К его прямым наблюдениям примешиваются размышления философа о заботливости Создателя вселенной[992].

Достигнув другой стороны озера, они оказались перед Ангарой. Теперь тут, недалеко от предгорий, был основан новый сторожевой Иркутский острог[993]. Колонизация Сибири за эти шесть лет очень расширилась. Но хотя быстрая Ангара замерзает поздно, путешествующие спешили достичь Енисейска. Они достигли его только в октябре. Нам неизвестно, какова была судьба больных и слабых, а также и двух пашковских изуверов. К несчастью, мы также не очень хорошо знаем, как Аввакум со своей семьей провел зиму в Енисейске. Надо полагать, что, будучи вызван царем, он был неплохо принят воеводой Иваном Ржевским, который в 1659 году занял место Максима Ртищева[994]. Он, по-видимому, был порядочным администратором; ему было уже за пятьдесят; он был вдов, жена его была некая Милославская[995]. Аввакум с ним беседовал довольно-таки запросто, это может быть видно из того, что однажды он поведал ему свое тайное желание, свою самую сокровенную мечту, которую он уже ранее, до своего отъезда из Даурии, высказывал казакам: заставить Пашкова принять монашеский постриг[996]. Он использовал свое возвращение в более или менее культурные места, чтобы отдаться удовольствию, которого он был долгое время лишен, а именно чтению. Позднее он вспомнит о Цветнике, извлеченном из Патерика Скитского, который он читал в Енисейске[997]. Сомнительно, чтобы он мог получить тут сведения о состоянии церкви, которые он желал бы иметь. Неполные и неточные известия, которые он собрал среди людей, которые были больше заняты охотой на соболей, заготовкой продовольствия и разведкой недр, чем религиозными вопросами, не удовлетворили его. Отсутствие точных известий, вероятно, и способствовало его намерению ускорить отъезд и скорее достичь лучше осведомленных местностей.