Джо Мэлоун. Моя история - Jo Malone

Пятидесятницу, оживляла спортзал своими госпелами и прекрасным голосом. Судя по звукам, ее любимыми песнями были «By the Rivers of Babylon» и «How Great Thou Art».

«Вы всегда поете, Мэри?»

«Пение — это мое лекарство!» — ответила она.

«А от какого рака вы лечитесь?»

«О, дорогая, я больна раком с 1962 года!» Она проходила химиотерапию уже в который раз, но все еще боролась, все еще пела и все еще оставалась оптимисткой. Когда я сказала ранее, что вернула надежду на « », я не упомянула, что она постоянно укреплялась благодаря людям, которых я встретила, таким как Пол с его человечностью и Мэри с ее неукротимым духом.

Напротив больницы было кафе. После тренировки я заскакивал туда за сэндвичем или перекусить. «Хочешь что-нибудь, Мэри?»

«Кофе», — отвечала она, не сбавляя темпа на велотренажере. «Кофе и пончик!»

Боже, как я любил эту женщину.

Когда у меня было плохое настроение, я заходил в офис Ларри с градом вопросов, жалоб и стонов, которые он и Карен выслушивали с бесконечным терпением. Не раз я выплескивала свою фрустрацию, не в силах сохранять позитивный настрой, как бы я ни старалась. Мысли о том, что я « », не уходили полностью, и по мере того, как химиотерапия давала о себе знать, я сопротивлялась ее прогрессированию и несправедливо винила Ларри в том, что он загнал меня в мясорубку, а потом ожидает, что я выйду из нее целой и невредимой.

«Ты все время говоришь, что я тот же человек, — говорила я. — Но как можно выйти из этого таким же человеком?».

«Ну, ты та же самая», — отвечал он. «Но я думаю, тебе поможет, если ты пойдешь к кому-нибудь и поговоришь об этом».

«Ооо, к психиатру! Конечно! Это же ответ на все в Америке, не так ли?»

Какой я, наверное, был занозой в заднице для этого человека, который пытался спасти мне жизнь и помочь понять природу рака. Иногда я вел себя ужасно. Признаю. Но Ларри, не выходя из себя и не смущаясь эмоциональными реакциями, которые он видел уже тысячу раз, просто записал меня на прием к доктору Мэри Масси, психиатру, «специализирующемуся на психологическом лечении женщин с раком груди».

Я сказала ему, что с неохотой пойду к Мэри на «консультацию», но не на «психиатрию». В то время для меня имело значение такое семантическое различие, хотя я не уверена, что это как-то уменьшило мое упорное сопротивление. По дороге в филиал Слоуна-Кеттеринга я была начеку. Я точно знаю, что я думаю! Я точно знаю, кто я! У меня рак. Я не сумасшедшая!

Мэри, стройная, усердная женщина лет пятидесяти, с круглыми очками в черной оправе и светлыми волосами до плеч, тепло поприветствовала меня у двери своим хрипловатым нью-йоркским акцентом.

«Ну, Мэри, — сказала я, садясь на диван и скрестив руки, — у вас ровно десять минут, чтобы предложить мне три способа вернуть мою жизнь, иначе я ухожу».

Она подняла брови, посмотрела на часы и села напротив меня. «Хорошо. Десять минут».

«И вы должны выключить радиатор — он слишком горячий. Я задыхаюсь», — сказала я.

«Может, тебе лучше отойти от радиатора?» — ответила она. «Я не могу выключить отопление только для этой сессии — это общая система отопления».

Моя попытка контролировать ситуацию быстро провалилась. «Да, конечно», — сказал я, перебираясь на другой бок дивана. Она тоже начала снимать мое сопротивление, объясняя, что женщины в моем положении часто переполнены эмоциями. «Вы приходите сюда с теми же страхами, что и все женщины, которым поставили смертельный диагноз. Выживу ли я? Если я переживу это, сколько мне осталось жить?»

Я смягчилась, слушая ее, но этот процесс все равно казался бессмысленным. «Но какой в этом смысл? Я же умру раньше вас. Посмотрите на меня, я исчезаю. Посмотрите на себя, вы такая красивая и здоровая!»

«Откуда вы взяли, что умрете раньше меня?»

«Ну, у меня рак».

«И тебя лечат от рака».

«Да, но...»

«Джо, я сегодня сижу здесь совершенно здоровый, но могу выйти на улицу, попасть под машину и умереть. А ты можешь выйти отсюда и прожить еще пятьдесят лет. Твою болезнь не нужно рассматривать как нечто постоянное».

Мэри Масси убедила меня менее чем за десять минут. Она понимала психологическое потрясение и силу слова «рак». Действительно, как она объяснила, было время, когда врачи не могли произнести это слово, предпочитая использовать «узелки», «шишки» и «опухоли». «Но теперь мы можем говорить об этом, — сказала она. — И мы не должны позволять раку влиять на наш разум».

На мой вопрос — как мне вернуть свою жизнь? — я не получила того немедленного ответа, которого требовала. Но в течение многих недель она помогала мне смотреть на вещи с правильной точки зрения, даже когда я слегка сбивалась с пути. Я стала полагаться на Мэри, потому что с каждой сессией она помогала мне найти выход из густого леса на поляну, где мои мысли казались менее подавляющими. Я наверное видела ее два раза в неделю, и мы обсуждали мою потребность в контроле и мое беспокойство по поводу неизвестного. Мы разговаривали о Боге, о стихах из Библии, о духовности. Я кричала, орала, отчаивалась, плакала и сидела, склонив голову на руки. Мэри поощряла меня выражать свои эмоции, не сдерживая их.

«Знаешь, почему я думаю, что ты переживешь этот процесс, Джо?» — спросила она однажды. «Потому что ты приходишь сюда и честна со своими эмоциями. Ты не боишься кричать и ругаться. Это не гнев, это твоя борьба. Не сдавайся, Джо».

В конце концов, я с нетерпением ждала начала наших сеансов, оптимизма и чувства стабильности, которые приносили мне ее наблюдения. Я не могла быть счастливее, сидя в кабинете психиатра. Думаю, Ларри тоже был доволен — это означало, что ему больше не придется выслушивать мой шквал вопросов.

На полпути между моим раком и выживанием, в спальне, которая быстро превращалась в красочный логово Лего, сидел Джош, которому тогда было почти три года, он всегда играл, улыбался и был полным любви. По иронии судьбы, когда я переживала самые мрачные моменты своей жизни, у него остались только счастливые воспоминания о тех месяцах в Манхэттене: катание на санках в снегу в Центральном парке, бросание острых кусков льда в замерзшие озера, пицца в Serafina's на 61-й улице и, конечно же, часы, проведенные в магазине игрушек