Джо Мэлоун. Моя история - Jo Malone

class="p">Когда дело дошло до химиотерапии, Ларри был точен, как парфюмер, отмеряя дозы с точностью до капли. Он был пионером в области «дозированного введения лекарств», когда лечение проводится в оптимальной для пациента дозе, уникальной для каждого вида рака. Когда он объяснял, как будет рассчитывать и уточнять частоту и дозировку, балансируя лечение с состоянием моего организма, мне казалось, что я слушаю математика, а не врача. По его словам, таким образом я не получу высоких доз сразу.

Когда опухоль была удалена, биопсия сторожевого лимфатического узла выявила « » — наличие рака в некоторых лимфатических узлах, что означало, что раковые клетки, возможно, мигрировали, но их количество было неизвестно — может быть, одна, а может быть, несколько — поэтому лечение было направлено на их уничтожение. Химиотерапия, которую Ларри описал как «страховой полис с ремнем и подтяжками».

Страховой полис никогда не казался мне таким страшным.

На самом деле это пугало меня больше, чем мысль о мастэктомии. Первое, что пришло мне в голову, — это Али МакГроу в фильме «История любви». Второе — молодой человек в инвалидном кресле, которого я видела ранее, одетый в хирургический халат, без волос, кожа да кости, с лицом цвета серой краски. Я помню, как смотрела на него и думала: «Боже, только не дай мне стать такой — он выглядит так, как будто у него действительно рак».

Через несколько месяцев это была я.

Ларри предупредил меня, что после второй дозы у меня выпадут волосы, «но не навсегда». Так поступают в Слоан-Кеттеринге — сообщают суровую правду, но с целями и надеждой. Да, вам предстоит тяжелый период, но вы вернете свою жизнь. Да, вам будет плохо, но у нас есть таблетки от этого. Да, вы облысеете, но волосы снова отрастут. «Что, если» не существует, есть только позитивные «да, но». Это потому, что психологический подход очень важен, а мне это не сразу дается легко.

Но именно позитивная атмосфера Слоуна Кеттеринга была одной из причин, по которой я решил, что лучше провести четыре месяца лечения в Нью-Йорке; к тому же, с ослабленным химиотерапией иммунитетом, риск инфекции при постоянных перелетах был бы слишком велик. Это оказалось мудрым решением, потому что я стал настолько зависим от помощи Ларри, что не хотел расставаться с ним. Он стал для меня больше, чем врач; он стал дорогим другом, которого я люблю и уважаю, и, думаю, можно с уверенностью сказать, что я не единственный его пациент, который так считает.

В тот вечер я полетел в Лондон с Гэри и Джошем, и в течение суток мы в суматохе дел организовали уход за домом, привели дела в порядок и поручили Вики и Лорне контролировать повседневную работу магазина. Леонард, Эвелин и все остальные сотрудники компании оказали нам огромную поддержку, даже оборудовав для Гэри офис в здании GM Building. Ничто не было для них слишком сложным.

Я практически разделила свою жизнь на части, чтобы сосредоточиться на одной задаче. Так же, как врачи пытались изолировать мой рак, я пыталась изолировать себя. Я не хотела, чтобы этот эпизод повлиял на мою жизнь в Лондоне и на Слоун-стрит, поэтому Манхэттен стал коробкой, в которой я заперла свою болезнь. Я подошла к этим шестнадцати неделям так же, как подходила ко всему остальному: полностью погрузившись в работу и сосредоточившись на ней на все сто процентов.

Когда мы вернулись в Манхэттен, в выходные перед моей мастэктомией в понедельник, мы сняли двухкомнатную квартиру на седьмом этаже в The Sutton, кондоминиуме на 56-й улице между Первой и Второй авеню, примерно в двенадцати кварталах от Слоуна-Кеттеринга. До больницы можно было доехать на такси или дойти пешком, и в обозримом будущем мой мир не выходил за пределы этого десятиминутного радиуса. Для меня Манхэттен сократился до двенадцати кварталов в длину и ширину. Мой врач, мои записи, мое лечение, моя семья — все было под рукой, а также аптека, кафе и местный продуктовый магазин. У меня было все, что нужно.

Ночью с балкона мы могли видеть освещенное здание Крайслер-билдинг. Сама квартира была не очень привлекательной: серые ковры, крошечная белая кухня, лимонно-желтая ванная комната и мебель из темного дерева, но я не жаловался. Это была база, а не дом. Тем не менее, я ненавидела запах постельного белья, поэтому первым делом купила новые простыни, наволочки и сине-белое лоскутное одеяло « », которое я опрыскала ароматизатором «Грейпфрут». Квартира должна была пахнуть как дом, по крайней мере.

На стене напротив входной двери висело большое зеркало в полный рост, и со временем оно стало отражать то, на что я не хотела смотреть. Но утром в день операции, когда Гэри закончил собирать Джоша, я стояла там и смотрела на себя. На мне была красная, большая толстовка Abercrombie & Fitch с застежкой-молнией и синие джинсы. Это сюрреалистично — смотреть на себя, думая о предстоящем удалении части своего тела. Как ни старалась, я не могла представить себе «до» и «после», с чем мне придется столкнуться позже.

В этот момент Джош подошел ко мне, гордо демонстрируя кубик Lego, который ему удалось собрать — это было его достижение, и это было мое видение. Для одного очень важного человека я не была онкологической больной, я была мамой, что бы ни случилось. Мы оставили его с няней, и он продолжил играть, довольный. Пока он был счастлив, собирая и разбирая Lego, не подозревая о том, что происходит, мы с Гэри были спокойны.

Внизу лифта нам открыл дверь наш консьерж. Я узнала, что этот джентльмен в темном костюме — Пол, добрый великан, который в любую погоду встречал нас с улыбкой. Я уверена, что этот замечательный человек был ангелом, посланным к главному входу, чтобы в ближайшие месяцы всегда быть рядом и помочь нам.

Выйдя на улицу, Гэри хотел поймать такси. Я спросил, не можем ли мы пройтись пешком – «прогулка мне пойдет на пользу», – сказал я. Наверное, я был единственным человеком в Манхэттене в то утро, который никуда не спешил. Пока мы шли, таксист ругался с другим автомобилистом, громко сигналил. Я наверное тысячу раз видел такое в Нью-Йорке и Лондоне, но только сейчас это показалось мне таким мелочным. Мы прошли мимо мужчины, подметающего улицу, буквально « », насвистывая во время работы. Я точно не замечал, чтобы кто-то так делал в Нью-Йорке или Лондоне, и все, чего я хотел, — это поменяться с