Дневник провинциала в Петербурге - Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин

как нельзя более уместно. – Примеч. авт.

102

Ошеломляющий удар (фр.)

103

В следующем затем нумере «Старейшей российской пенкоснимательницы» было напечатано: «В городе разнеслись слухи, что автор передовой статьи, появившейся вчера в нашей газете, есть г. Нескладин, то есть сам знаменитый защитник четырех знаменитых негодяев. Считаем долгом заявить здесь, что это наглая и гнусная клевета. Мы не имеем надобности отстаивать г. Нескладина против набегов наших литературных башибузуков, но говорим откровенно: мы перервем горло всякому (если позволят наши зубы), кто осмелится быть не одного с нами мнения о наших сотрудниках». – Примеч. авт.

104

Яжелбицы и Рахино – станции на Петербургско-Московском шоссе. – Примеч. авт.

105

Какое вдохновение! Черт побери! (фр.)

106

Но тсс! (фр.)

107

Это не бог весть что, согласен, но в ожидании лучшего это недурно… (фр.)

108

По рукам! (фр.)

109

«Повелитель Дикобраза» (фр.).

110

Подсматривание (фр.).

111

Ростбиф, например! (фр.)

112

А скажите, есть ли что-либо лучше, чем добрый обед, чтобы утишить страсти! (фр.)

113

Черт побери, господа! Еще посмотрим, посмотрим, на чьей стороне будет победа! (фр.)

114

Раки по-бордоски (фр.).

115

Великие принципы Дикобраза (фр.).

116

У господина заболел живот! (фр.)

117

«Любовь – это вот что» (фр.).

118

Не смешно ли? (фр.)

119

Черт возьми! Ко всем чертям! (фр.)

120

По последним известиям, факт этот оказался неверным: по крайней мере, И. С. Тургенев совершенно иначе рассказал конец Чертопханова в «Вестнике Европы» за ноябрь 1872 г. – Примеч. авт.

121

Предсъездовское собрание (фр.).

122

Что вы, что вы! Давайте мне каждый день поросенка – и вы никогда не услышите от меня: «Довольно!» (фр.)

123

Республика – и только! (фр.)

124

Поезд (фр.).

125

И вы… как мы? (фр.)

126

Ах, черт побери! Я так много слышу русской речи, что, кажется, я сам начинаю говорить на этом языке, как на своем родном. Клянусь, господа! Уверяю вас! Ах, черт возьми… преклонимся! Воздадим поклонение, черт побери! Терпимость в деле религии… терпимость и благоразумие… Вот что я вам скажу (фр.).

127

Господа! Бокал шампанского! (фр.)

128

Ваше здоровье! Вы выпьете, не правда ли? Шампанского! (фр.)

129

С удовольствием (фр.).

130

Шпионаж был признан во все времена одним из самых живых стимулов политической жизни. Уже древний Иеробоам обещал скорпионы своим народам, что в переводе на обыкновенный язык не могло значить ничего другого, как шпионов. Далее мы находим у Аристофана неопровержимые доказательства, что греки очень признавали это средство управления и что они дали шпионам звучное прозвище сикофантов. Но лишь в эпоху цезарей античного Рима наука шпионажа достигла наибольшего своего расцвета. По словам Тацита, со времен Нерона, Калигулы и других не было почти ни одного человека во всей империи, который не был бы шпионом или не желал бы им быть. Эти величественные римляне, которые не начинали своей хвастливой болтовни иначе, как говоря: «Я, римский гражданин», достигли в шпионаже такой высоты, как если бы они были величайшими из мошенников. Наконец, наша прекрасная Франция свидетельствует, что шпионаж никогда не бывает чрезмерным в стране, политическая жизнь которой достигает своего апогея. У нас, господа, почти все шпионят друг за другом, что не мешает общественной жизни идти своим путем. Так как шпионят все, то в этом занятии почти не чувствуют ничего неприличного. Приведу историческую справку о том социальном явлении, которое носит неблагозвучное имя шпионажа. Но если мы говорим о практических результатах этого ремесла, мы должны в то же время констатировать, что никогда бы эти результаты не могли быть ни такими большими, ни такими исчерпывающими, если бы шпионы начали действовать открыто… на виду, не маскируясь. Да, господа, это деятельность, которой можно заниматься только под покровом величайшей тайны! Отнимите тайну – и прощай шпионаж. Его более нет – а вместе с ним падает весь престиж политической жизни. Нет шпионажа – нет обвинений, нет процессов, нет преследований! Политическая жизнь, так сказать, замирает. Все проходит, все падает, все бездействует. Вот почему я не разделяю мнения, выраженного моим почтенным коллегой, господином Фарром. Я очень хорошо понимаю его мысль: он слишком большой приверженец статистики, чтобы не горевать, что эта наука содержит еще необъяснимые и темные места. Но Бог, в своей божественной мудрости, судил об этом иначе. Он захотел, чтобы статистика всегда имела некоторые необработанные данные для того, чтобы мы, смиренные работники науки, всегда имели возможность что-либо разъяснить или закончить. Итак, я заключаю, говоря: Господа! У нас есть целая графа, в которую мы относим мошенников и прочих людей без религии и нравственности. Разве эта графа не столь обширна, чтобы в ней не нашли себе естественного места шпионы? О, господа, поместим их смело туда и потом скажем: «Идите, бесчестные люди, и творите ваше низкое ремесло! Статистика не хочет вас знать!»

131

Браво! Да здравствует Франция! (фр.)

132

Да здравствует Генрих Четвертый! (фр.)

133

Кажется, это называется лососиной? Лососина и поросенок – нужно это запомнить! (фр.)

134

Кушайте, господа! (фр.)

135

Россия – вот истинная родина статистики! (фр.)

136

Здесь была решена участь несчастного фон Зона! Ах, будем осторожны! (фр.)

137

Он огромный, внушительный, роскошный, поразительный! (фр.)

138

Он, вероятно, обошелся чудовищно дорого! (фр.)

139

Ах, не будь я католиком, я хотел бы быть православным! (фр.)

140

«Жулик!» – я не понимаю этого слова! (фр.)

141

В точности это не вор и не мошенник; это индивид, в котором содержится и то и другое. В Москве вы увидите их, господа (фр.).

142

Почему? (англ.)

143

Невоспитанность! (англ.)

144

Извините! если я правильно понимаю мысль господина, она может быть формулирована следующим образом: да, тайна частной корреспонденции неприкосновенна (браво! браво! да! да! неприкосновенна!) – это общее правило, – но существуют соображения здравой политики, которые в отдельных случаях принуждают нас и заставляют допускать исключения даже для правил, которые мы все признаем справедливыми и нерушимыми. Это печально, господа, но это так. Рассматриваемое с этой точки зрения нарушение тайны частной корреспонденции представляется нам требованием высшего порядка, которое не имеет ничего