Ученик философа - Айрис Мердок

Американцы не годились. Они слишком много знают. Джон Роберт одно время рассматривал — не всерьез, а именно чтобы доказать всю невозможность этой кандидатуры, — одного из своих самых умных молодых учеников, Стива Глатца. Стив был благородный юноша, но уже слишком освоившийся с жизнью, ему недоставало определенной неловкости, столь характерной для английских юнцов и почему-то попавшей в список требований, составленный Джоном Робертом. Кроме того, Стив уже староват — ему не меньше двадцати пяти. Мужчины других рас совершенно исключались. (Евреи, конечно, не исключались, но все знакомые Джону Роберту евреи были американцами.) Избранник должен быть англичанином и не должен быть философом, это тоже ясно. Джону Роберту совершенно не улыбалась перспектива вести философские беседы с мужем собственной внучки. Впрочем, любая беседа с этим человеком была для него труднопредставима. Мальчик должен быть образованный, студент или выпускник университета. Джон Роберт полагал, что и Хэтти пойдет в университет. Ей нужен образованный человек, способный заработать на жизнь (может быть, преподаванием), но не слишком умный (не Глатц). По опыту Джона Роберта, очень умные люди, как правило, невротичны, ненадежны и болезненно честолюбивы. Избранник должен быть англичанином и, из практических соображений, эннистонцем. Изрядная часть души философа, не затронутая утонченностью, по-прежнему считала Эннистон центром мира. Кроме того, в этой точке Англии он знал больше всего народу. Своих знакомых из лондонских академических кругов, вместе с семьями, он перебрал быстро и безуспешно. Как только возник Эннистон, луч прожектора сразу упал на Тома Маккефри.

В калифорнийской, массачусетсской, иллинойсской глуши Джон Роберт регулярно получал и читал «Эннистон газетт». Эта желтоватая газетка постоянно упоминала Тома — он участвовал в ревю, он вышел в финал теннисного турнира, он хорошо сыграл в крикетной команде, его приняли в университет; небогато, но все события с участием членов семейства Маккефри становились новостями. (В «Газетт» появилась и пока что единственная публикация Тома, чудовищно плохое стихотворение, которое, по счастью, не попалось на глаза Джону Роберту.) Маккефри означали новости не только для обычных домоседов-эннистонцев, но и для изгнанника — Джона Роберта. Он, лишенный дома и родственных связей, ощущал странную связь с Маккефри и Стиллоуэнами, с давними обитателями Виктория-парка, словно они были ему родней. Эта причастность, для которой не нужна была настоящая дружба или даже знакомство, шла, конечно, через Линду, которая в то решающее время была накоротке со многими из этих людей. Может быть, в душе философа действительно было затронуто какое-то еще более примитивное чувство. Когда Джордж ляпнул наугад, что Розанова в молодости не принимали в «важных домах» и что он из-за этого злился, ученик ни на миг не верил этим словам и произнес их единственно с целью оскорбить своего учителя. Однако это было правдой. Джон Роберт, уже будучи известным философом, предметом восхищения, обижался на людей вроде Джеффри Стиллоуэна и Джеральда Маккефри, которые его не замечали или относились к нему покровительственно, свысока. Еще и поэтому у него сохранились глубокие, смешанные чувства к этим самозваным «вельможам». Отсюда проистекала и его причуда — поселить Хэтти в Слиппер-хаусе. Он помнил, с какой помпой закладывалось это сооружение, которое в дни его юности служило символом богатства и влияния в обществе. Может, он и Тома выбрал, подсознательно желая видеть, как его внучка снизойдет до брака с одним из Маккефри. У Джона Роберта не было сознательного намерения одержать верх над Томом, поймать его в ловушку, однако он инстинктивно сделал именно это и получил ощутимое удовольствие.

Конечно, у него было достаточно мотивов и попроще. Философ прекрасно знал о существовании подрастающего Тома не только по семейным воспоминаниям и регулярному чтению «Газетт», но и по нечастым тайным визитам в Эннистон, когда он ненадолго останавливался в Королевском отеле, чтобы распорядиться ремонтом или сдачей внаем дома 16 по Заячьему переулку. Про Тома говорили, его любили, он был счастлив. Джон Роберт уже принял свое великое решение, когда его поразили сказанные про Тома слова отца Бернарда: «Он невинен и счастлив: счастлив, потому что невинен, и невинен, потому что счастлив». Быть может, это состояние продлится? И разве не этого Джон Роберт хотел для Хэтти?

Но когда он начинал задумываться, его посещали такие причудливые фантазии! Том пропал или мертв, Джон Роберт утешает Хэтти, которая теперь вдова и никуда не денется. Выдержит ли он, глядя, как Хэтти водворяется в доме мужа? И какого старого шута сыграет сам? Если он даже к Перл умудрялся ревновать, то не сойдет ли он с ума от ревности к Тому? Неужели дошло до того, что он оставил всякую надежду на отношения с Хэтти? Почему он так торопился отдать ее? Наверняка не продумал всех последствий. От какого ужаса, живущего в нем самом, он так стремительно бежал? Его туманные робкие мысли шарахались от этого зловещего вопроса, и он даже воображал временами, что после неудачи с Эми и Хэтти сможет установить некую идеальную любовную связь с дочерью Хэтти! При всей склонности Джона Роберта к меланхолии он порой забывал, что стар.

Джон Роберт моргал в тусклом мягком дождливом свете комнаты, где не горели лампы и тихо мурлыкал, трепеща, розовый огонек в газовом камине. Джон Роберт сразу понял, что Хэтти выросла. Последний раз они виделись почти год назад. Он подумал: значит, она все еще растет? Он сверлил ее мрачным взглядом из-под косматых бровей. Боже мой, подумал он, она похожа на Линду, она все больше становится похожа на Линду, как это возможно? Она стала выше, старше, и волосы уложены так замысловато.

— Пожалуйста, садитесь, — сказала Хэтти.

Она никогда раньше не чувствовала себя дамой, хозяйкой, принимающей гостя, да еще такого особенного. В Денвере все было совсем не так.

Джон Роберт сел в одно из низких бамбуковых кресел, и оно предупреждающе хрупнуло. Джон Роберт переместился на подоконный диванчик. Хэтти нашла стул и села.

— Как поживаете?

— Спасибо, очень хорошо, — ответила Хэтти. Беседуя друг с другом, они не употребляли ни имен, ни обращений.

— Как тебе нравится дом?

— Ой, он такой замечательный! — воскликнула Хэтти с жаром, отчасти растопившим лед. — Это самый милый, самый очаровательный дом на свете!

— Я бы его купил для тебя. То есть, я хочу сказать, я бы мог его купить, но я знаю, что миссис Маккефри никогда не продаст. Вы с ней познакомились?

— Да, мы встречались, она очень милая.

— Да? — рассеянно переспросил Джон Роберт.

Хэтти сидела лицом к окну, и теперь, когда глаза привыкли к зеленоватому свету, философ пристально разглядывал ее млечно-голубые глаза, бледно-золотые переплетенные волосы, непорочную гладкость лица и шеи. Лицо не было накрашено, и нос чуть-чуть отливал розовым. Губы бледные, словно их лишь едва заметно обвели карандашом. Цвет лица и волос — не Линды, но строение лица очень ее напоминало.

— Да, — произнесла Хэтти, продолжая беседу ответом на его вопрос.

— Прекрасно, прекрасно… Ну что, ты рада, что кончила школу?

— Да…

— Ты уже… почти… взрослая.

— Да, и, пожалуйста, скажите мне, что я теперь буду делать?

От такого прямого вопроса Джон Роберт немало растерялся, поскольку был готов обсуждать эту тему, но не сразу.

— Нам надо подумать про университет в Англии. Ты ведь сдала экзамены повышенного уровня?[109] Мне прислали твой аттестат. Как вы поладили с отцом Бернардом?

Хэтти улыбнулась. Это была скорее ухмылка, чем улыбка молодой дамы — Хэтти развеселило воспоминание об отце Бернарде, который показался ей довольно потешным.

— Очень хорошо поладили.

— Что он велел тебе делать?

— Делать?

— Над чем работать, что учить?

— Ни над чем. Велел просто читать.

— Что читать?

— Что угодно.

— И что ты читаешь?

— «Les Liaisons Dangereuses»[110].

Хэтти, конечно, порылась в выцветших книгах, стоявших на полках Слиппер-хауса с довоенной поры. На этом экземпляре творения де Лакло еще виднелись выцветшие чернила школьного почерка Александры Стиллоуэн.

— А, да.

Джон Роберт, не бравший в руки ни одного романа со времени окончания школы, не слыхал и об этой книге; по названию роман показался ему неуместным, но он не стал заострять на этом внимания. У него мелькнула мысль: а что она знает? Страшно подумать.

— Что ты хочешь изучать в университете? — спросил он.

— Ну, наверно, языки, я же ничего другого не знаю. Мне нравится читать стихи… и рассказы… и всякое такое…

Возникла пауза.

Потом Хэтти сказала:

— Не хотите ли выпить?