Ученик философа - Айрис Мердок

Джордж добрался до пианино и взял маленькую черную металлическую обезьянку, совсем крохотную, которая сопровождала Диану в ее скитаниях с незапамятных времен. Словно волшебные талисманы, они следовали за Дианой из кадра в кадр ее жизни, подтверждая, что прошлое существует, что оно ей не приснилось. Они служили странным доказательством того, что наивность, простодушие Дианы существуют и принадлежат только ей. Джордж тоже, и примерно так же, подсознательно реагировал на эти безделушки, старые и новые, осязаемое продолжение души Дианы. Он их уважал. Однако сейчас он нахмурился при виде обезьянки, напомнившей ему одну из нэцке Стеллы.

Он поставил обезьянку на место, открыл пианино и извлек две ноты. (Он, как и Диана, совсем не умел играть.) «Зов судьбы». Он посмотрел на Диану и улыбнулся ей, показывая квадратные зубки. В широко расставленных глазах тлело безумие. Диане никогда не приходило в голову, что широко расставленные глаза придают человеку безумный вид. Его глаза сверкали и горели надвигающимся смехом, но смех все не шел. По-видимому, Джордж был в чрезвычайно хорошем настроении.

— Привет, детка.

— Привет, дорогой. Давно не виделись.

— Гей-го, припев беспечный… Все о'кей?

— Все о'кей.

— Слава богу, что ты здесь.

— Я-то всегда здесь. Жаль, что ты — не всегда.

— О, я… Плуг прошелся по мне, но я все еще жив. Хотя это не важно.

— Что не важно?

— Все. И ничего. Все равно все будет хорошо.

— Что именно?

— Все.

— Хотела бы я тоже так думать. Сядь, подержи меня за руку.

— Я вижу свой путь, я вижу свет на той стороне, это восходит солнце Вечности.

— А я тоже там, в этом свете?

— Ты? Почему ты такая эгоцентричная?

— А ты нет?

— Да. Но твоя работа — не быть эгоцентричной. В чем твои обязанности, как не в вечном прощении? Ты — бог моей жизни.

— Бессильный бог.

— Бог и должен быть бессильным. Христос был бессилен. Он не спас сам себя.

— Ты не веришь в религию, ты просто издеваешься.

— Я верю во что-то, но забыл, как это называется. Чистое познание. Что случается, если отделить субъект от объекта? Субъект перестает существовать. Именно тогда и потому все дозволено.

— О, какая чепуха… Пожалуйста, сядь рядом, подержи меня за руку.

— Не могу. Я слишком завелся, тигр, о тигр, светло горящий…[107]

— Джордж, мне очень хочется когда-нибудь выйти с тобой на свет, на улицу, не таясь, не так, как будто это что-то позорное. Я готова ждать, я буду ждать и ждать и буду счастлива, если только смогу надеяться, что в один прекрасный день мы действительно будем вместе…

— А так ты не готова ждать?

— Без надежды? О… скажи, прошу тебя…

— Что сказать?

— Ну… Джордж… ты же знаешь…

— Часы бьют пять! Мышка — бежать! Скоро пять.

— Джордж, я знаю, что мне нельзя… но теперь, когда мы снова вместе… позволь мне сказать, высказать, что у меня на сердце…

— Говори-говори, у нас свобода слова.

— Джордж, ты ведь не вернешься обратно к Стелле?

— А что, я от нее уходил? Это она ушла.

— Джордж, где она?

— Почем я знаю?

— Ты ведь ничего с ней не сделал? То есть ничего плохого?

— С какой стати?..

— Ой… я не знаю… может… может, из-за меня… или…

— Чтобы я сделал что-нибудь плохое Стелле? Из-за тебя?

Джордж прервался, округлив карие глаза на круглом лице и изобразив ртом букву О.

— Прости, я ничего такого не имела в виду, я просто гадала насчет Стеллы, все гадают…

— В жопу всех.

— Пожалуйста, перестань бегать, что ты как маньяк. Я имею в виду, ты ведь, может быть, хочешь что-то изменить, кто угодно может захотеть что-нибудь изменить, вдруг ты захочешь быть с другой женщиной.

— Я видел ту девушку, Хэрриет Мейнелл, Хэтти, как ее называют.

— Внучку профессора Розанова?

— Видел ее в нижней юбке, с распущенными волосами.

— Где, как?..

— В бинокль, в Белмонте. Ты же знаешь, она в Слиппер-хаусе. У нее такой вид…

— Какой?

— Бледный. Непорочный.

— Ну да, не как у меня. Ты в нее не влюбляешься часом?

Джордж замер рядом с Дианой.

— Нет. Но хотел бы…

— Оставь ее в покое…

— У меня свой долг.

— Ты имеешь в виду, по отношению к Стелле?

— В мире есть долг. Такой, что тебе и не снилось.

— У тебя есть я. Я тебе подхожу. Я тебя люблю. Больше никто тебя не любит.

— Меня любят все женщины Эннистона, я могу любую заполучить, какую хочу. Я бы и Габриель Маккефри мог заполучить, завтра, сегодня вечером. Только мигну ей, она бегом прибежит.

— Неправда!

— Правда. Ладно, мне все равно плевать. Я так страшно устаю. Но все будет хорошо, правда, детка.

— Для нас с тобой?

— Ты не знаешь, каково думать об одном человеке, об одной вещи, день и ночь…

— Знаю! Я думаю о тебе день и ночь.

— Это субъективное. А я говорил о чем-то… метафизическом.

— Между нами нет ничего метафизического, верно ведь?

— Ты — мой отдых от метафизики. Но и ты нереальна.

— Почему же я нереальна? Ох, Джордж, я хочу быть реальной. А Стелла реальна?

— Я же сказал, оставь Стеллу в покое.

— Если б и ты ее оставил в покое.

— Заткнись. Не смей со мной так разговаривать.

— Пожалуйста, не бросай меня совсем, не дай мне совсем потеряться, я не хочу пропасть…

— Пропала, сбежала в чужие края, уже не девица, служанка моя…

— Ох, Джордж, я серьезно, успокойся…

— Не забывай, ты моя рабыня. Ведь верно, детка?

Он наконец сел рядом с диваном и взял ее смуглую ручку.

— Да, Джордж. Я иногда думаю, не убьешь ли ты меня в конце.

— Погляди на свою руку. Ты как индуска. Когда ты наконец бросишь курить?

— Когда ты на мне женишься.

— У тебя в квартире воняет, рука твоя воняет, она вся в пятнах, она бурая и сухая, и мое сердце побурело и высохло, как старый, вонючий, сухой бурдюк. И все же… все будет хорошо… мне надо идти…

— Когда ты опять придешь?

— Не знаю. Через сто лет. Бодрствуй и молись.

— Куда ты?

— В кино.

— Доброе утро, Перл.

— Доброе утро, сэр.

Перл, открыв дверь Слиппер-хауса на звонок Джона Роберта, присела в реверансе. Она делала реверанс только ему. Это было частью спектакля, который не был спектаклем и который она играла для Джона Роберта.

— Как поживаешь?

— Спасибо, хорошо. Да вы же весь мокрый!

Философ действительно промок насквозь и совершенно не нуждался в том, чтобы ему об этом сообщали. Он нахмурился.

Он оделся для этого визита тщательнее обычного, в чистую рубашку и темный костюм, который держал для торжественных случаев. Он осторожно побрился, пройдясь лезвием (не электробритвой) по челюсти и всем складкам дряблой динозавровой шеи, убирая стариковскую седую щетину, которая так заворожила Джорджа. Философ зачесал назад жесткие вьющиеся волосы, отчего они встали дыбом, и надел плащ. И только пройдя часть пути по Хай-стрит в Эннистоне, миновав Боукок, он понял, что идет дождь, и решил, что уже слишком поздно возвращаться за зонтиком, шляпой и шарфом. Дождь был не очень сильный. Однако он усилился, и, когда философ добрался до Форумного проезда, голова и шея у него уже промокли насквозь, и, несмотря на поднятый воротник плаща, вода текла по груди и спине. Ему было неудобно, унизительно и мокро. Он не любил мочить волосы.

Был уже почти полдень, и, конечно, девушки, которых философ предупредил по телефону сегодня утром, заждались, то и дело выглядывая в окно — не идет ли он по тропинке меж деревьев. Перед тем они ударились в уборку и бегали по дому как заведенные, чтобы навести идеальный порядок. (Перл из ревности не разрешала Руби делать у них уборку. Она убирала сама, с помощью Хэтти.) Еще они решали важные вопросы о том, как одеться, должна ли Хэтти надеть свое новое хорошенькое летнее платье и заколоть волосы в узел. Хэтти решила, что новое платье неуместно в такое противное мокрое утро, но позволила Перл помочь ей с прической. Хэтти надела платье цвета корицы, из легкой шерсти, в темно-коричневую полоску, с высоким воротником, который ее старил, и, посоветовавшись с Перл, повязала на шею шелковый шарф, который, по их задумке, должен был придать ей утонченности. Сама Перл, разодевшись, стала похожа на оперную служанку — на ней было темно-синее платье и элегантный полосатый передник.

Когда Перл открыла дверь, Хэтти продолжала стоять в гостиной, где они включили газовый камин. Она не побежала к двери, чтобы приветствовать деда. Она ждала, расправляя подол, поправляя шарф, приглаживая волосы и учащенно дыша. Перл унесла плащ Джона Роберта в кухню на просушку. Она забыла сказать ему, где Хэтти. Джон Роберт не бывал в Слиппер-хаусе больше полувека, с того дня, как поцеловал Линду Брент в верхней комнате во время методистского праздника в Белмонте. Он осмотрелся, заглянул в дверь гостиной и увидел стоящую там Хэтти. Тут прибежала Перл с полотенцем.